Игорь Чесноков - Иду в неизвестность
Седов молча наблюдал за постановкой на якорь. Якорь-цепь, глухо постукивая в клюзе, уходила в воду.
Учуяв близкий берег, залаяли в клетках собаки. Георгий Яковлевич обернулся к Кушакову и попросил его распорядиться, чтобы собак покормили и успокоили.
Кушаков изумлённо приподнял брови.
— Да, но собаки и… я… — обидчиво начал он.
— Павел Григорьевич, не обессудьте, — перебил его мягко Седов, — но в экспедиции все несут гораздо больше обязанностей, нежели в обычной службе.
Кушаков пожал плечами и, буркнув: «Да, разумеется», направился вниз.
Георгий Яковлевич, наблюдая за тем, как неторопливо разворачивается «Фока» на отливном течении, встав на якорь, досадливо подумал о том, что доктор, не знакомый с экспедиционной жизнью, да если ои ещё и столь спесив, может доставить немало хлопот.
Но уже через пять минут Кушаков вернулся на мостик и как ни в чём не бывало бодро доложил:
— Всё в совершенном порядке, Георгий Яковлевич, собачки тотчас же будут накормлены.
К борту «Фоки» подвалил щеголеватый «Царевич», паровой бот с высокой тонкой трубой. Редкобородый шкипер, судя по длиннополому серому одеянию — послушник, поприветствовал вышедшего к борту Седова и поинтересовался, не угодно ли будет «Святому мученику Фоке» встать к монастырскому причалу.
Седов просил поблагодарить настоятеля за любезность и пояснил, что по своей осадке «Фока» и в гавань-то едва смог войти. Он добавил, что экспедиция торопится — к осени в море дорог каждый час — и что поэтому он готов принять у себя архимандрита или того, кого тот сочтёт за благо прислать, ибо сам он, начальник экспедиции, не находит возможным даже на берег съехать.
Бот, запыхтев, словно кипящий самовар, отплыл к берегу. Седов велел поднять флаги расцвечивания и одеться всем для торжества.
Вскоре растворились Святые ворота в западной стене, напротив гавани. Из нарядной арки медленно истекла, словно смола, колонна черноризных монахов с большим крестом, иконой и разноцветными хоругвями впереди.
Седов выстроил команду — фронтом к пристани.
Колонна притекла к берегу и разлилась вширь, перестраиваясь. Впереди образовался сребропарчовый клин из иеромонахов и иеродьяконов с архимандритом во главе. Далее выстроились два хора, а за ними встали плотной тёмной массой бледноликие, бородатые иноки в высоких, словно кивера, клобуках.
С берега донёсся могучий голос иеромонаха, начавшего торжественное в честь отплытия Первой русской экспедиции к Северному полюсу богослужение. Люди на «Фоке» стояли неподвижно, пытаясь расслышать церемониальные слова, обрывками доносившиеся до судна.
Но вот хор запел «Многая лета». С последним звуком хора тяжко вздохнул шестнадцатитонный «Борисович» на главной монастырской колокольне. По его зову ударили остальные колокола обители — и большие, и зазвонные, — спугнув с крепостных стен чаек и враз заполнив всё вокруг мощным торжественным перезвоном. Он закачался зыбью, которая плавно угасала, отлетая к дальним островам и ещё дальше, за морской горизонт.
Этот бурный звон взволновал Седова. Он отозвался в душе Георгия Яковлевича могучим призывом к действию. В раскатистых металлических голосах колоколов слышалось ему счастливое напутствие к цели, достижения которой желалось Седову больше всего на свете в течение всего последнего времени, а быть может, ещё и с тех давних пор, когда решил он стать моряком.
ПЕРВЫЕ ШТОРМЫ
В свисте холодного ветра, секущего хлёстким дождём, в мощных ударах тяжёлых волн «Фока», отчаянно дымя, едва удерживался на месте и, черпая воду, с печальным скрипом переваливался с борта на борт.
Первые дни плавания стали жестоким испытанием для шхуны и её команды и показали тем, кто втайне надеялся на прогулочный характер экспедиции, что мечтания их столь же призрачны и ненадёжны, сколь недолговечна пена на взмыленных волнах.
По отходу «Фоки» с Соловков Седов объявил командному составу экспедиции, что впредь все они будут привлекаться к несению вахт. Четырёх неморских специалистов он прикрепил к судоводителям: Кушакову надлежало обучаться у капитана Захарова, Визе и Павлову — у штурмана Сахарова, Пинегину — у Седова, который тоже нёс одну из трёх суточных вахт. Начальник экспедиции призвал «офицеров», как называл он командный состав, сплотиться для выполнения задач экспедиции, терпимо, по-дружески относиться друг к другу, а главное — являть во всём пример рядовым и наладить с командой отношения требовательно-товарищеские.
Он потребовал навести на судне морской порядок и объявил аврал.
На аврале Седову самому пришлось распоряжаться, что, где и как крепить, потому что боцмана, как ему доложили — больного, он не видел на палубе с момента отхода от Соборной пристани. Да и в обычае Георгия Яковлевича было неизменное участие во время экспедиций во всех общих трудах. Работая на палубе, Седов присматривался к команде «Фоки», определял, кто чего стоит.
Картина вырисовывалась безрадостная. Мало оказалось опытных моряков. Лишь Юхан Томисаар, здоровенный матрос-балтиец, ходивший уже с Седовым в Новоземельскую экспедицию два года назад, да ещё два архангельских мужичка: молодой Шестаков да щуплый, но ловкий Инютин, матрос и печник экспедиции, — уверенно чувствовали себя на борту шхуны. Старательный Шура Пустошный неплохо стоял на руле, но в палубных работах он был полезен разве что своею силой: оттащить, приподнять…
Того же стоил немолодой, рассудительный Лебедев, бывший учитель, горячо умолявший взять его в экспедицию в качестве кого угодно. Лебедева Седов принял метеонаблюдателем, как и Пустошного, с условием использовать обоих и в качестве матросов.
Приглянулся Седову с самого начала плавания ещё и каюр экспедиции, тоже матрос по совместительству, двадцатипятилетний Линник. Бывший солдат, бывший сибирский золотоискатель и погонщик собак, сильный, весёлый, уверенный в себе, он представлялся Георгию Яковлевичу ценным приобретением для экспедиции. Подвижный и энергичный, Линник почти не отходил от собак — кормил их, чистил клетки, разнимал собачьи драки, лечил раны у тех из псов, что потерпели от зубов своих скандальных соседей. Но он не успевал управляться со всей сворой в восемьдесят псов, и в помощь каюру выделяли одного из подвахтенных матросов. Чаще всего это были не занятые пока метеонаблюдениями Пустошный или Лебедев.
Весь день «разгребали» палубу. Седов работал быстро и энергично. Первым хватался за бочку, ящик и не ожидал, пока кто-либо подхватит, уверенно брал груз на себя. Си заражал всех своей весёлой энергией, и невозможно было рядом с ним работать кое-как.
Дело подвигалось быстро, и к концу аврала «Фока» имел вполне походный вид. К двум связкам брёвен — дому и бане, — сложенным у бортов и прочно закреплённым цепями и тросами, привязали несколько нарт. Поставив на попа, к вантам фок-мачты накрепко прихватили два каяка — лёгкие лодочки, изготовленные по образцу эскимосских. В трюм опустили двадцать ящиков и бочек с оборудованном и провизией. В самом трюме наспех сваленный в Архангельске экспедиционный груз закрепили, чтобы ничто не пострадало при качке.
Управились вовремя. К вечеру угрожающе завыл «северо-восток». С каждым часом крепчая, он принялся будоражить море, вздымая волны всё выше и делая их всё круче.
К ночи ветер загудел в снастях, начал срывать с волн гребни, размётывать пену. Волнами стало круто заваливать тяжело гружённую шхуну то па один, то на другой борт. Укачалось большинство из команды и членов экспедиции. И это раздосадовало Седова.
Около полуночи на мостик, где нёс он во тьме штормовую вахту, поднялся запыхавшийся Катарин, судовой плотник. Он встревоженно прокричал, что в трюме прибывает вода.
Вода в самом низу трюма, в льялах, скапливается время от времени на всяком деревянном судне. Для её откачки па палубе устанавливаются помпы, насосы. По два часа за четырёхчасовую вахту ежедневно откачивали воду и на «Фоке», запуская паровой насос — «донку», с того самого дня, как шхуна была зафрахтована. Но теперь, по словам плотника, вода стала прибывать вдвое, а то и втрое быстрее.
Седов размышлял не долго. Он велел плотнику поднять штурмана Сахарова, чтобы тот срочно выяснил, в чём дело, и принял все возможные меры.
Вскоре появился Сахаров. Широко расставляя на пляшущей палубе ноги, он приблизился и, крича в самое ухо, сообщил, что в трюме разбилась бочка с машинным маслом и что этим маслом, смешанным с мусором, забило приёмные сетки, а потому донка и не откачивает воду. Седов велел поднять из команды всех, кто способен стоять на ногах, и откачивать воду вручную, палубной помпой. Сам он остался на мостике за штурмана, вахта которого уже началась. Велев рулевому удерживать «Фоку» носом против волн, чтобы уменьшить бортовую качку, не позволявшую делать что-либо на палубе, Седов стал лихорадочно искать выход из положения, грозившего бедой. Бочка с машинным маслом была единственной. Двигаться дальше без смазки для машины было невозможно. Оставалось добыть масла на одном из маяков. Если вода будет прибывать быстрее, чем откачиваться, срочно потребуется укрытие, где бы судно не валилось с борта на борт. Сахаров обнаружил к тому же, что оба борта, погружаясь в волну, дают течь, да такую, что кое-где вода в трюме била струями. Выходило, что надводную часть корпуса требовалось немедленно проконопатить. В темноте к берегу не подойти, а маячных огней в плотных потоках дождя и туманных завесах брызг не разглядеть…
