Николай Внуков - Рассказы
— Вот! На! Смотри! — закричал Орька, врываясь в комнату.
Он задыхался от быстрого бега, волосы у него были растрепаны, лицо красное, а глаза какие-то дикие.
Я читал «Гиперболоид инженера Гарина» — и мне не хотелось смотреть ни на какие марки в мире.
— Гвиана! Постидж Бритиш! — орал он и совал мне под самый нос раскрытую записную книжку. Между страницами лежала какая-то выцветшая марка. Ничего привлекательного в ней не было.
— Ты что, совсем рехнулся со своей филателистикой? Подумаешь — Гвиана! Да на ней даже зубцов нет, — сказал я.
— Филателистика! Не филателистика, а филателия, — обиделся Орька. — Даже правильно слово сказать не умеешь. А зубцы на марке не обязательны.
Он положил записную книжку на стол и стал вытаскивать из-под куртки рассыпающийся дряхлый каталог. И тут я заметил, что у него дрожат руки. С ним творилось что-то неладное. Кто его знает, может быть, он и правда сошел с ума? Я слышал, что одержимые какой-нибудь сильной страстью люди иногда кончают сумасшествием.
— Вот она, — сказал он, перелистывая каталог. — Вот. Смотри.
На странице жирными буквами был отпечатан заголовок:
Great BritainНиже была нарисована точно такая марка, которую принес Орька, и что-то написано мелкими буквами, тоже по-английски.
Я знал, что Орька не понимает по-английски, Юлия Карловна никогда не ставила ему оценки выше тройки, и поэтому удивился.
— Ты разве прочитал, что здесь написано?
— Конечно, прочитал! Два часа переводил, — с гордостью сказал Орька. Здесь написано, что это первая в мире почтовая марка, что она выпущена в тысяча восемьсот сороковом году и что тираж ее неизвестен.
Мне не хотелось обижать Орьку. Я взял записную книжку и посмотрел на марку. Все-таки первая в мире.
— Ну, как? — спросил Орька. Глаза его блестели. Он смотрел на меня в упор. Он ждал, наверное, что я похвалю марку.
Я попытался:
— Ничего марочка. Сейчас, правда, выпускают покрасивее.
Орька открыл рот, захлебнулся воздухом и начал краснеть. Краснел он всегда пятнами, начиная с шеи. Он смотрел на меня с величайшим презрением. Наконец он махнул рукой и выговорил:
— Эх ты! Да ты знаешь, что это такое? Это же автомобиль! Это два автомобиля. Два самых лучших автомобиля. Две «чайки», если хочешь.
Теперь я испугался. Точно: Орька начал заговариваться. Он в самом деле рехнулся. При чем здесь «чайки»? Я смотрел на Орьку во все глаза.
— Ну, чего смотришь? — сказал Орька. — Мы продадим эту «Гвиану» и купим себе автомобиль. Мало будет одного — купим два. Понял?
— Нет, Орька, не понял, — сказал я. — Кто тебе даст за эту марку столько денег?
— Не веришь? Смотри. Смотри, сколько она стоит, — он ткнул пальцем в каталог.
Я посмотрел. Справа, после слов «тираж неизвестен», мелкими буквами было напечатано: «International auction committee estimate 100000 dollars USA».
У меня в груди подпрыгнуло и упало сердце. Я сразу вспотел. Для того чтобы понять эту фразу, не нужно было иметь пятерку по-английскому.
Перед моими глазами на столе сияло розовое чудо. Орька возвышался надо мной, как монумент.
— Сто тысяч… — пролепетал я.
— Сто тысяч, — сказал Орька. — Золотом.
Моя голова понемногу остывала. Я приходил в себя. Я начал сомневаться.
— Орька, ее не купят, — сказал я.
— Купят! — уверенно сказал он.
— Интересно, какой дурак заплатит за клочок старой бумаги сто тысяч, да еще золотом?
— Государственная коллекция. Они покупают редкие марки.
— Орька, а вдруг она не настоящая?
— Еще что? — сказал Орька. — Будь спокоен. Я собираю марки с третьего класса.
— Все-таки нужно кому-то показать.
— Нужно, — сказал Орька. — Но кому?
Мы сели и стали думать. Минут через пять Орька сказал:
— Есть! Знаю! Завтра мы понесем ее в музей и покажем Гуковскому. Он тоже филателист.
Через час моя тетя прогнала Орьку домой. Я пошел его провожать. Нельзя было отпускать Орьку одного с таким сокровищем. Мало ли что могло случиться.
Город спал. Глухая темнота заливала улицы и переулки. Мы спотыкались о камни мостовой, налетали друг на друга, оступались в выбоины и мечтали.
— Две легковых машины, — говорил Орька. — Самых лучших. Две «чайки». Для всего класса. Одну для мальчишек, другую для девчонок.
— А себе по велосипеду, — добавлял я.
— Два волейбольных мяча. Один девчонкам, другой нам.
— Тогда надо и сетки.
— Фотоаппараты, — сказал Орька.
— Борьке Линевскому боксерские перчатки.
— Электрическую машину.
— Какую еще электрическую машину?
— Которую мы разбили в физическом кабинете, помнишь?
— А, ту самую? Купим!
— Горны, — сказал я. — Пионерские горны.
— И новые барабаны.
— Слушай, а что, если на летних каникулах всем классом махнуть в Москву?
— Махнем, — сказал Орька.
Так мы дошли до Орькиного переулка. Около дома Орьку уже поджидала мать.
— Ты где шатаешься, паршивец? — спросила она. По голосу я понял, что и мне лучше не попадаться ей на глаза.
— Ты не забудь, — шепнул Орька. — Завтра в одиннадцать.
В нашем городе заведующего краеведческим музеем Алексея Николаевича Гуковского все считали чудаком.
Алексею Николаевичу было на вид лет шестьдесят, но держался он очень прямо, и ветер трепал на его голове пепельно-серые волосы. Зимой и летом Гуковский ходил в одном и том же сером плаще с одной пуговицей. На боку у него висела зеленая парусиновая сумка от противогаза, в которую он собирал голыши на берегу реки, корни каких-то растений, семена и просто комья земли с кукурузных полей. Он жил один при музее, в тесной комнатушке с окном, выходящим на задний двор, заваленный древними могильными плитами, каменными щербатыми крестами, жерновами и старыми ящиками.
Он любил ребят и разговаривал с ними охотнее, чем со взрослыми, а ребята тащили к нему все, что удавалось раскопать на пыльных чердаках, в земле и на полуразмытых дождями обрывистых берегах реки.
В музее почти не было посетителей. Местные жители давно уже знали, что в какой витрине лежит, и по маленьким комнатам, которые назывались залами, бродили, перешептываясь, только курортники.
Мы пришли к открытию музея. Мы слышали, как изнутри отодвигают железный засов, как загремел ключ в замочной скважине, потом дверь распахнулась, и мы увидели Гуковского.
— Здравствуйте, — сказал он. — Принесли что-нибудь?
— Принесли, — сказал Орька.
— Проходите, — он отодвинулся в сторону и пропустил нас в темный прохладный коридор.
И вот мы сидим в кабинете Алексея Николаевича в глубоких кожаных креслах, из которых кое-где торчит набивка. Окно кабинета распахнуто, солнце дымными лучами бьет нам прямо в глаза, и мы жмуримся от свежего утреннего света.
— Ну, показывайте добычу, — говорит Алексей Николаевич, присаживаясь за большой письменный стол, обтянутый зеленым канцелярским сукном.
Орька достает из кармана записную книжку, из нее — целлофановый конвертик, в который мы вложили марку, чтобы она не терлась и не пачкалась, и кладет конвертик на стол.
— Только одна марка? — удивляется Гуковский.
— Только одна, — говорит Орька. — Нам нужно знать, настоящая она или нет.
— Посмотрим, посмотрим, — говорит Гуковский и вынимает из ящика стола большую, как чайное блюдце, лупу…
Больше всего меня поразило то, что старый, седой Алексей Николаевич, присмотревшись к марке, вдруг закричал, как Орька:
— «Розовая Гвиана»!
Он склонился над маркой и осмотрел все ее уголки, то придвигая лупу к своему носу, то отводя ее подальше от глаз.
— Да, да, Постидж Бритиш, «Дамус Петимус», — бормотал он, вглядываясь в розовый корабль на розовых волнах.
Потом он осторожно прикоснулся к целлофановому конверту пальцем. Потом вынул из кармана пинцет с широкими плоскими концами, выудил марку из конвертика, перевернул ее, осмотрел сзади, осмотрел с ребра и наконец, вложив ее обратно в конверт, посмотрел на нас.
— Где вы нашли эту марку?
— Я ее… выменял, — сказал Орька.
— У кого?
— У какого-то мальчишки.
— У какого мальчишки?
— Не знаю. Я его никогда раньше не видел, — сказал Орька.
— Черт возьми, это какой-то бред! — вскрикнул Гуковский, бросая лупу на стол. — Двенадцатилетние сорванцы шатаются по улицам, играют в бабки и обмениваются уникальнейшими марками в мире! Нет, я сейчас сойду с ума!
Он снова посмотрел на марку в лупу.
— Отлично сохранилась. А вы знаете, что таких марок только две штуки? Вы знаете, что это за марка?
— Знаем, — сказал Орька.
— Что вы хотите с ней делать?
— Она настоящая?.. — спросил Орька.
— Он еще спрашивает! Мальчик, я тридцать четыре года коллекционирую марки. Тридцать четыре года, ты понимаешь? У меня в музее полный Советский Союз, полная царская Россия, почти полная Франция, а он еще спрашивает! Хотел бы я знать, кто осмелится подделать «Розовую Гвиану»! Что вы будете с ней делать?
