Владимир Добряков - Шумный двор
— Сейчас Марфа встретила твоего отца. Я из окна видел. Стала что-то говорить ему, а он нахмурился, потом как махнул рукой и кулаком кому-то погрозил. Наверняка жаловалась, как ты у нее стекло разбил.
Василек утром так говорил. А теперь придумал, будто Марфе совсем не обязательно было вспоминать о разбитом стекле. Ведь пять дней прошло. А что Лешкин отец кулаком погрозил, так это ему просто померещилось.
Лешке от жалости приятеля легче не стало.
— Ладно, не ной. Не в таких переплетах бывал…
Как только друзья вошли во двор, они увидели: около чахлых кустов акации происходит что-то интересное — сбились в кучу мальчишки, несколько девочек. Над всеми возвышалась стриженая Володькина голова.
— Что за собрание? — удивился Василек.
На скамейке, тесно окруженной любопытными, шло шахматное сражение. Напротив восьмиклассника Геры Демина, одетого в стильную с желтыми рыбами рубаху навыпуск, сидела Сашина сестра — круглолицая девочка с белыми бантиками. На груди ее сарафанчика был приколот голубой значок. Имя у девочки было очень странное — Пенка. Вообще-то ее настоящее имя Лена. Но так уж повелось, что и Саша, и мама, и отец, и младшие братишки звали ее Ленка-Пенка или просто Пенка.
Все стоявшие вокруг скамейки больше смотрели не на шахматную доску, а на эту новенькую в их дворе девочку. Вот это да — настоящий Ботвинник! Володьку-философа высадила, Гришку в пять минут разгромила, даже Сашу — родного брата — не пожалела. А теперь и Герка, похоже, идет ко дну. Точно: губу закусил, глаз от доски не отрывает, а рука то к слону тянется, то к пешке, то опять к слону.
Решился наконец: передвинул слона.
Пенка подумала чуточку, спокойно пересекла доску своим ферзём и сказала: «Шах». Гера попробовал загородиться конем, но тут вражеская ладья напала на его короля. Гера заметался в тесном кольце. Еще через ход он потерял коня.
— Дело в шляпе! — изрек Володька. — Поднимай, гроссмейстер, лапки кверху!
Гера Демин, считавший себя неплохим шахматистом, сильнее закусил губу. Он попытался вырваться из ловушки, даже пешку ради этого отдал. Но все было напрасно, через два хода Пенка виновато улыбнулась, будто ей было неприятно, что Гера проиграл, и с сожалением объявила:
— Мат.
Гера покраснел как рак.
— Вообще… Вообще да. — И он смешал на доске фигуры.
Ребята захлопали в ладоши. Так ему и надо: не будет нос задирать!
Лешка глазам не верил. Такая маленькая, беленькая, с косичками, и обыгрывает?
Пенка лукаво посмотрела на сконфуженного Геру.
— Может, еще хочешь сыграть?
Гера взглянул на свои позолоченные, с центральной секундной стрелкой часы.
— Нет, — заспешил он, — не могу. Дела. Но в следующий раз обязательно сыграем. Тогда уж возьму реванш. В этой партии я допустил тактический просчет. — Гера быстро встал со скамейки и, не оглядываясь, пошел со двора.
И опять все смеялись. До чего же любит воображать Герка! Страшный воображала стал, особенно после того, как отец купил «Волгу». Саша проводил Геру веселым взглядом.
— Итак, гроссмейстер удалился, желающих играть больше нет, — турнир объявляется закрытым.
— Обожди, — выступил вперед Лешка. — Дай я сыграю. Что это за чемпион такой появился?
— Правильно, Спичка, докажи! — подбодрил кто-то из ребят.
— А чего он докажет? — возразил другой. — По математике у него законная двойка.
— Это неважно. Спичка играет — будь здоров!
— Ну-ну, пусть попробует. Четыре хода до мата успеет сделать. Законно!
Только не пришлось ребятам увидеть, чем кончится матч. Противники еще не успели расставить фигуры, как вдруг к Лешке протиснулась его сестренка Нюська — худенькая, в выгоревшем платьице, с перепуганным рябеньким лицом.
— Леша, Леша! — едва не плача, зашептала она. — Папа тебя зовет. Два раза меня посылал. Иди. Ждет. Сердитый. С мамой ругается.
Лешка засопел, в одну черту свел брови, повертел зачем-то фигурку коня, потом поставил ее на доску и, боясь встретиться взглядом с ребятами, поднялся с места. А когда поднялся, невольно посмотрел на окно второго этажа. Там, в черном провале распахнутых рам, стоял отец.
— Лешка! — крикнул он, — Домой!
В наступившей тишине был ясно слышен сердитый, хриплый крик.
Лешка уже скрылся в подъезде, а ребята все молча глядели ему вслед. Кто-то вздохнул:
— Сейчас засвистит ремешок.
— Эх, не везет Лехе. У меня не родной отец, и то никогда не бьет.
— Все водка. Известно, шофер!
— При чем тут шофер! — вскипел Василек. — Не знаешь, так молчи! И вовсе не шофером работает сейчас, а на бульдозере…
Из открытого окна Лешкиной квартиры послышался крик, шум — будто стул бросили. «Работаю как вол!..» — донеслось до ребят, и снова что-то грохнуло.
Саша, не мигая, смотрел в темный и, казалось, жуткий, как пропасть, квадрат окна.
И опять — крик, женский плач. И через секунду — хлопок. Второй…
— Началось воспитание! — Володька сплюнул.
И тут ребята увидели, как Саша побежал к подъезду.
Саша и сам не знал, зачем бежит, что будет делать. Но должен что-то сделать. Обязательно!
Взбежав по лестнице на второй этаж, он остановился. Прошла секунда, другая. Сердце его сильно билось. Постучать или нет?
Постучать или… И, может быть, не хватило бы у него решимости, но тут из-за двери вновь послышался крик. Саша постучал. Сначала коротко и робко, потом — громче, настойчивей. Щелкнул замок. Перед Сашей стояла плачущая, испуганная женщина.
— Я… к Леше, — задыхаясь, сказал он и шагнул в комнату. Там, загораживая лицо руками, прижался в углу бледный как полотно Лешка, а перед ним, замахнувшись ремнем, стоял грузный, невысокого роста человек с потным перекошенным лицом. Он обернулся на шум у двери.
— Чего надо? — сердито бросил, глядя на Сашу.
От волнения Саша не мог говорить. Только смотрел черными, широко раскрытыми глазами.
— Чего надо, спрашиваю? — крикнул Василий Степанович. — А ну, проваливай!
— Я не уйду, — очень тихо сказал Саша и добавил: — Зачем вы бьете его? Разве можно…
— Что?! — ошеломленно спросил Лешкин отец. — Да ты кто такой — указывать мне?!
— Я? — смешался Саша. — Никто… Обыкновенный человек. Товарищ Леши…
В дверь снова негромко постучали.
— Кого там еще несет! — проворчал Василий Степанович и, бросив на кушетку ремень, сам пошел открывать.
Это был Василек.
— А тебе чего надо?
— Здравствуйте, — пролепетал Василек и коротко вздохнул, будто всхлипнул. — Василий Степанович, Лешка не виноват. Ведь мы все играли в футбол. Все и будем отвечать. Соберем деньги и купим стекло. И вставим сами. Честное слово. У нас дома и алмаз есть. Я умею резать… — И жалобно закончил: — Простите, пожалуйста, Лешу. Он не виноват.
— Как это не виноват? — проходя в комнату, сказал Василий Степанович. — Стекло-то он разбил.
— У него просто мяч срезался, — стал охотно объяснять Василек. — И у меня бы мог срезаться, и у другого. Конечно. Разве Леша виноват? Иногда бьешь по воротам, а мяч в другую сторону летит. Даже у настоящих футболистов случается. Недавно по телевизору видел: Хусаинов из «Спартака» с двух метров по воротам бил. И не попал. Так то сам Хусаинов! Вот и Леша хотел пробить по воротам, а мяч срезался…
— Ну, ладно, ладно, — перебил Василий Степанович и устало опустился на стул. — Я вам покажу — срезался. Топайте отсюда.
— А Леше можно идти? — заискивающе спросил Василек.
— Пусть идет, — безразличным голосом сказал Василий Степанович.
Когда ребята ушли, он обхватил голову руками и зажмурился.
— Башка трещит… Надежда, — позвал он жену, — принеси воды.
— Может, порошок дать? — участливо спросила Надежда Ивановна.
— Давай. Все равно.
Он проглотил порошок. Потом жадно, большими глотками пил воду. Кадык на его шее ходил вверх и вниз. Кружка в руке вздрагивала.
— Бросал бы ты пить, Вася, — с тяжким вздохом проговорила Надежда Ивановна. — Нельзя тебе, который раз на сердце жалуешься.
— Не бойся, раньше времени не помру.
— Все храбришься. А врач-то, помнишь, предупреждал: ни капли не брать в рот. А ты… И какая радость — голова болит, сердце давит. Полночи стонать будешь… А нам, подумай, сладко? Нюся пугается, плачет. Леша будто чужой, недобрый сделался…
— Да будет тебе причитать! — рассердился Василий Степанович. — Что уж я — конченый человек? Враг семье своей?
— Не враг, Вася. Не говорю, что враг. Только, поверишь, тяжело мне. Ох, как тяжело. — Надежда Ивановна всхлипнула. — Людям в глаза смотреть стыдно… А дети. За что дети-то страдают?.. Вот побил Лешу. А зачем?..
Долго сидел Василий Степанович, обхватив руками голову. Хмель прошел, но голову еще клонила тяжесть, давило в груди. На душе было скверно. В самом деле, за что побил сына? Да себя вспомнить — разве не случалось такого? Тоже лет тринадцать было, вот как Лешке сейчас. Жил на первом этаже сапожник Зубов. Настойки любил делать. Выставил как-то батарею бутылей на окно, чтобы добродили на солнышке, А они, ребятишки, в футбол играли. И случилось же так, что он, Васька Пронин, по кличке Буза, угодил мячом прямо в бутыль с вишневой настойкой. Досталось бы ему тогда на орехи, да хорошо, ребята не выдали. Верные были ребята. Не хуже Лешкиных друзей. Василий Степанович усмехнулся, вспомнив Василька и Сашу. «Ишь, защитники! Не уйду, мол, и все! Смелые ребятишки, молодцы! Такие в беде не оставят».
