Юрий Третьяков - Рассказы
— Кто ж тебе не дает?
— Все!
— Тогда тебе надо где-нибудь келью сыскать, вот как в старое время отшельники были.
— И найду!
— Закрыться там и сидеть, чтоб никто…
— И закроюсь!
— Радик, да ты признайся, может, у вас там что в школе…
— Да нет, теть Вер, ничего, это он так, — жизнерадостно заверил ее Радик и, чтобы избежать дальнейших вопросов, сказал: — Женька, пошли ко мне уроки учить!
Женька, ни на кого не глядя, подошел к столу, запихал в портфель несколько, каких попало, учебников и молча начал одеваться.
— Ты хоть перед школой поесть-то зайди, воин… — напутствовала его мать.
— Не зайду! — буркнул упрямый Женька.
Комаров
Небо было голубое, яркое, без облаков, искрился под солнцем снег, слепил глаза и хрустел под ногами, морозные иголочки кололи нос и уши, а на душе у друзей было сумрачно.
В который раз за эти дни брели они без дела, куда ноги приведут, и Женька угрюмо критиковал окружающее:
— И зачем этот снег только нужен! И так холодно, а от него еще холоднее. Лучше б его не было. А потом растает — будет грязь. И вообще все так паршиво…
Проходя мимо озябших, но энергичных городских голубей, суетившихся вокруг специальных кормушек, построенных прямо на тротуаре, Женька махнул на них ногой:
— Ну вы, дармоеды! Развелось этих голубей — пройти нельзя… Кормушек им зачем-то понаделали! Пусть бы подыхали! Ничуть не жалко.
— Пойдем к реке, — сказал Радик.
— Зачем?
— А так…
— Пойдем, все равно…
Они дошли до окраины города, до высоких снеговых круч. По ним лишь кое-где ползали одинокие фигурки, потому что только сегодня ночью ударил настоящий морозец и сковал рыхлый снег.
— Глянь, — толкнул вдруг Женька Радика, — сам Комар выполз из своего комариного гнезда.
И верно: Комаров стоял один на краю самой крутой горы и, согнувшись, прилаживал лыжи. Радика и Женьки он не видал. Под горой какие-то предусмотрительные лыжники, когда снег был еще сырой, соорудили трамплин.
— Неужели хочет съехать? — разинул от удивления рот Женька. — Вот осел. Там же и лыжни еще нет! Там, кто умеет, и тот…
— Ишь, копается… — злорадно сказал Радик. — Согнулся в три погибели… Подойти, что ли, сзади, да подтолкнуть — вот и поедет: куда лыжи, куда что.
— Поглядим! — развеселился Женька. — Поглядим, как он сейчас кувыркнется! Лыжни же нет, а он катается, как черепаха!
Наконец Комаров кончил возиться с креплениями, выпрямился, перехватил палки получше, чуть пригнулся, чтоб оттолкнуться, и снова выпрямился.
— Боится, комариная душа!
Мало-помалу Комаров придвинулся к самому краю горы и вдруг внезапно поехал, нелепо взмахивая палками и поднимая то одну, то другую лыжу. Странно, что он все-таки достиг трамплина и, раскорячившись наподобие лягушки, шлепнулся в снег.
— Вот как! — подпрыгнули от удовольствия Радик и Женька, жадно глядя, как Комаров будет вставать и что у него станет с лыжами, потому что после такого полета любым лыжам — каюк!
Но Комаров не вставал. Он даже не шевелился, и одна лыжа у него торчала вверх.
Это было так страшно, что Радик и Женька, не сговариваясь, бросились вниз, увязая, падая и черпая валенками снег.
Они наклонились над Комаровым. Глаза у него были открыты, он ошалело глядел на Радика и Женьку, потом медленно улыбнулся:
— В-в-вот эт-то я п-падал! — с трудом проговорил он.
— Испугал же ты нас! — сказал Радик, переводя дух.
— Мы уж думали, ты разбился, — сказал Женька.
— Я… и раз-бился… т-только н-не с-совсем… — объяснил Комаров, продолжая лежать.
— Что же ты не встаешь?
— Мне н-надо помочь…
— Это я так…
— Давай руку!
Как и нужно было ожидать, одна лыжа переломилась пополам. Неопытный Комаров прикрепил их к валенкам наглухо, и, чтоб поднять пострадавшего, пришлось валенки снять. При этом оказалось, что у него слегка вывихнута ступня. Для бывалых людей такие вывихи составляли сущие пустяки. Женька придержал Комарова за плечи, а Радик так умело дернул ногу, что в ней что-то хрустнуло, а Комаров ойкнул.
— Ну, лучше? — осведомился лекарь. Больной неуверенно кивнул.
Затем, собрав остатки лыж и поддерживая ковыляющего Комарова под мышки, они полезли по сугробам в гору, часто останавливаясь, чтоб дать отдых ноге.
— Спа-сибо, что увидели… — сказал Комаров, очутившись наверху и заикаясь все меньше. — А то б так я и лежал… И не мог встать…
— Ладно, чего там… — смутился Радик и, чтобы Комар этого не заметил, грубо спросил:
— Какой же дурак так крепления делает?
— Я д-думал, что… чем крепче, тем лучше… Не соскочат… А то они у меня… соскакивают…
— Эх, ты… Ты б хоть кого из ребят взял.
— А я стеснялся, — просто объяснил Комаров. — Я хотел сначала один попрыгать. Если упаду, никто не увидит. И смеяться никто не будет, а то некоторые смеются…
— Это ты напрасно. Одному нельзя.
Радик и Женька хорошенько отряхнулись сами, выбили снег из валенок, отряхнули Комарова, и на душе у них повеселело.
Загудел гудок на фабрике. Двенадцать! Через полчаса начало уроков.
— Ты как, можешь идти? — спросил Комарова Радик.
— Могу. Спасибо.
— Ну уж ладно, пойдем мы тебя проводим!
— Да я ничего… Я уж почти… И заикаться, видимо, перестал.
— Это что! — сказал Женька. — Это даже и сравнить нельзя, как шлепнулся я позапрошлой зимой! С такого же трамплина. Какой-то гад возьми да и посыпь его золой! Я заикался тогда ровно целую неделю!
Они проводили Комарова до самого его дома, который оказался совсем близко.
— Значит, тут ты живешь? Ничего домик, — великодушно похвалил Женька. — Будем теперь знать.
Пока Комаров собирал свои учебники, Радик с Женькой поджидали его на улице.
— А ничего, оказывается, парень, этот самый Комар, — сказал Радик.
— Да… Я и не ожидал. Кататься не умеет, а все-таки не испугался, сам съехал.
В школу они явились втроем.
Хороший конец
Развеселившиеся немного Радик и Женька совсем сникли, как только в класс вошла Анна Ефимовна.
Положив на стол журнал, она сняла очки и оглядела ребят:
— Прямо-таки исключительно редкий случай: все на месте, даже Крюков. Надо это где-нибудь записать…
Тут Радик встал и, чувствуя, как быстро и сильно краснеют щеки и уши, подошел к столу и положил перед Анной Ефимовной вчерашнюю справку из поликлиники.
Анна Ефимовна взяла ее и близко поднесла глазам:
— Что это такое?
— Это справка… насчет… ну, что мы сделали… этот самый… ну, укол…
В классе воцарилась небывалая тишина, даже Крюкое перестал шуршать чем-то под партой и во все глаза уста вился на учительницу, приготовившись либо захохотать, либо отпустить подходящее замечание.
— А зачем мне справка? — подняла брови Аний Ефимовна. — Я и так вам верю, не нужна мне ваша справка. Вы же хорошие мальчики. Вы же не позволите…
— Тогда мы не сделали… — сказал Радик так же решительно, как летом прыгал с вышки в речку. — Вот… когда вы нас посылали…
Брови Анны Ефимовны поднялись еще выше.
— Тогда что же это получается? Получается, что вы меня обманули?
Радик промолчал, а за него ответил со своего места Женька:
— Обманули…
При общем молчании Анна Ефимовна внимательно пригляделась к Радику и Женьке.
— Ай-ай-ай, и вы, наверное, думаете, что это просто замечательно?
— Что ж замечательного? — охотно согласился Радик, радуясь, что самое тяжелое уже позади.
— Ничего в этом замечательного и нету, — подтвердил и Женька.
Крюков, сочтя, что настал самый подходящий момент захохотать, так и сделал, но никто его не поддержал. Анна Ефимовна укоризненно глянула в его сторону, и он тотчас умолк, придав своему лицу серьезное и внимательное выражение.
— Так вас нужно наказать, как вы об этом думаете?
— Само собой…
— Обязательно, — с готовностью откликнулись Радик и Женька.
Анна Ефимовна вдруг улыбнулась:
— Скажите, пожалуйста, какие они вдруг сделались сознательные! Но если вы уж сами раскаялись, то надо вам, наверное, сделать снисхождение, теперь, кажется, такой порядок?
Радик и Женька не успели ответить, что никакого снисхождения им не надо, как со своего места отозвался Войленко.
— Конечно, сделать!
И весь класс вдруг загалдел.
— Сделать!
— Сделать, Анна Ефимовна!
— Конечно, сделать!
Крюков решил, что теперь-то уж смешно, опять захохотал, и опять его никто не поддержал, и ему осталось только с недоумением поглядывать по сторонам.
Комаров поднял руку:
— То, что они пропустили, я им объясню, вы не беспокойтесь, Анна Ефимовна!
— Ты уж объяснишь, Комарь под глазом фонарь! — вмешался Крюков. — Ге-ге!
