Зофья Хондзыньская - Встречаются во мраке корабли
— Садись, — сказала она почти любезно. — Вон там сигареты, бери.
— Я пришел кое-что предложить тебе. Оденься и покажи мне, хоть немного, Вроцлав. Идет?
— Не идет.
— Разговор закончен?
— Закончен.
— А можно узнать, почему?
— Там ветер. Ненавижу ветер.
— Зато тут хоть топор вешай. Ну, напрягись, пошли на полчасика, свежим воздухом немного подышишь.
— Так о чем речь? О моем дыхании или о твоем Вроцлаве? Похоже, о моем дыхании. Пионер — всем ребятам пример. Ни дня без доброго поступка. Терпеть не могу, когда кто-то, упиваясь собственным благородством, вламывается в мою биографию.
— Это я-то вламываюсь в твою биографию? Да сиди ты тут хоть до скончания века! Я как-нибудь сам по Вроцлаву похожу. Авось не заблужусь. Привет.
— Погоди.
Он обернулся без улыбки, что, как видно, подействовало — она сказала примирительно:
— И нечего дуться.
В эту минуту дверь отворилась и вошла няня.
Вынула промасленный пакетик из кармана.
— Творожничка тебе принесла. Сама поешь и гостя угости.
Эрика приняла пакет без слова благодарности, няня повернулась и вышла.
— Не любишь ее?
Эрика пожала плечами.
— Да нет, почему? Плевать, в общем-то. Пьянчужка старая.
Он молча взглянул на Эрику. Пьянчужка? Это еще что? А Эрика — вопрос явно вертелся у нее на языке — вдруг выпалила:
— Вчерашний скандал слышал? — Детская гордость была в ее голосе.
— Я же не глухой. Тот тип на весь дом орал.
— А почему ничего не говоришь?
— Чего говорить-то? Захотелось тебе в вождя поиграть, в детстве это бывает.
— Когда?
— Теоретически в раннем детстве.
Видимо, он попал в самую точку: Эрика была задета за живое.
— Так вот, ошибаешься, никакая это не игра в вождя.
— В таком случае прости, но я и вправду не понимаю.
— Мне казалось… Просто я хотела им помочь.
— Пионерочка? Ни дня без доброго поступка?
Он говорил совсем не то, что хотел, но одно знал твердо: если Эрика сочтет его трепачом — все пропало.
— Так вот, если тебя интересует мое мнение…
— Нисколько, — буркнула она себе под нос, и Павел с радостью отметил, что в чем-то она совсем еще соплячка.
— Так вот, если тебя интересует… — начал он снова (молчание), — то ты скорей не помогла им, а навредила. Прогул — это ведь, знаешь, спорт, эмоция. А они что? Тоже мне подвиг — решиться на прогул, зная заранее, что пристанище тебе обеспечено. По-моему, отсутствие риска лишило затею всякого смысла. Какое же это бегство, если человек знает, что ему есть куда податься, что его накормят, спрячут, оставят ночевать? Разве что ты для себя это делала. Для забавы.
— Но они меня за это… — Она осеклась, но он мог бы поклясться, что в воздухе повисло иное слово, чем то, которое он услышал: — Они меня за это… уважали… Знаешь, как им нравится, что я сумела себя поставить, не захотела ходить в школу и не хожу.
— Тоже мне… Ребячество, игра в индейцев.
— Ты в самом деле так считаешь? — в голосе ее послышалось разочарование.
— Конечно, ты жаждешь популярности, поклонения… Признаться, я не очень-то понимаю, как можно радоваться поклонению таких сопляков. И за что! За то, что ты держишь их на чердаке в пустом доме. Согласись, няня-то ведь не в счет. Дешевка. У меня другое предложение… — Он прервал, абсолютно уверенный, что Эрика не спросит какое.
Она не спросила.
— Я приехал сюда на неделю…
— Кстати, зачем, собственно, ты приехал, старик?
— Скажу, когда буду уезжать, ладно?
— Почему, когда будешь уезжать?
— Так мне удобней. Ну вот, я приехал сюда на неделю и хочу предложить тебе одну игру.
— А именно?
Павел заколебался. Черт возьми, еще высмеет, чего доброго.
— Они называется… Ну, скажем… «Встречаются во мраке корабли…» Это слова из одного стихотворения… Плывут они с разных сторон, одни в огромном, пустом океане, а минуя друг друга во мраке, вдруг слышат свои позывные.
— Ишь поэт.
— Подают сигнал друг другу: «Не грусти. Ты не одинок. Я тут, близко».
— Ну и загнул… Я, мол, одинока, да? Мне нужны чьи-то сигналы? Спасибо за такую игру, ищи другого любителя.
«Быстрая. Сразу схватила суть», — обрадовался Павел и деловито закончил:
— Здесь нет никакого риска ни для тебя, ни для меня. Просто условимся. На неделю. Скажем, неделя дружбы. Понравится — продолжим, не понравится — разойдемся, как в море корабли. Сегодня среда. Во вторник вечером я уезжаю.
Вместо ответа Эрика взяла в руки альбом и на чистой его странице нарисовала множество волнистых параллельных линий.
— Твое море, — с усмешкой сказала она.
А потом, в самом уголке странички изобразила малюсенький кораблик с большим султаном дыма.
— Это я… — сказала она. — А ты… — Рука ее направилась в другой конец странички, но Павел схватил руку с карандашом и перенес поближе.
— На таком расстоянии ничего не слышно… Слишком далеко.
— Зато видно.
— Ты забываешь, что плывут они ночью.
А когда она, держа карандаш над страничкой, заколебалась, он сказал:
— Словом, предлагаю тебе кратковременную дружбу. Ну, по рукам?
— А если я не знаю, что ответить?
— Не знаешь? Наконец-то ты чего-то не знаешь! Браво, Эрика! Первая фраза без позы. А впрочем, неважно, что ты знаешь, а чего нет. Важно — хочешь ли?
— А если не сумею…
— Попробуем. Авось получится.
— Ладно уж. — Она протянула ему свою большую и не слишком чистую руку. — Попробуем.
Они немного посидели молча. Когда Павел собрался спуститься за сигаретами, Эрика, как бы невзначай, спросила:
— А как звали того поэта?
Его так и подмывало спросить «какого», иначе говоря, засчитать один-ноль в свою пользу, но это было бы свинством.
— Лонгфелло[1], — сказал Павел.
— Он жив?
— Нет. Давно умер.
* * *— Что это? Ты один? Почему в темноте? А Эрика?
Она подошла к штепселю, комнату залил свет. Павел протер глаза.
— Эрика? Нет ее. Кажется, в кино пошла.
— А на что? Ты, случайно, не знаешь? Есть фильмы, на которые она способна по пять раз ходить. Погоди, шить что-нибудь принесу, а то я заболеваю, когда сижу вот так, сложа руки.
Павел сразу это заметил. Полнейшая неспособность Сузанны позволить себе хотя бы минутную разрядку свидетельствовала о том, что нервы у нее на пределе. Через минуту она вернулась и, пояснив, что юбку свою решила подкоротить для помощницы — «У нее ноги очень красивые, а она вечно их в брюках прячет, просто жалко», — тотчас принялась за работу.
Павел с минуту смотрел на ее проворные пальцы, вспоминая большие, еще детские руки Эрики. «Интересно, какие у нее ноги? — подумал он. — Тоже ведь всегда прячет их в брюках».
— А ты, случаем, не знаешь, на что она пошла?
— Кажется, на «Love story»[2].
— Так я и думала. Если не ошибаюсь, восьмой раз.
— Стремится жить выдуманной жизнью.
— Ты так считаешь?
— Абсолютно не сомневаюсь. И обо всем этом хотел бы поговорить с вами.
Он видел, что у Сузанны не лежит душа к такому разговору, но твердо решил не отступаться.
— Слушаю тебя, — наконец сказала она.
Павел сел, положив ногу на ногу, закурил. С минуту он подыскивал слова, потом спокойно начал:
— То, что вы устали от Эрики, — ничуть не удивительно. Понятно и то, что вы не видите способа помочь ей.
— Ты же понимаешь, это от отчаяния. Просто не знаю, как к ней подступиться.
— Я тоже не знаю, но поскольку я человек, так сказать, посторонний, мне, пожалуй, это легче, чем вам. Ясно одно: с ней надо как молено больше говорить на самые разные темы. Дать ей выговориться. Это я и хочу сделать. Говорить о себе — разумеется, если чувствуешь хоть капельку доверия к собеседнику — само по себе уже терапия. Но мне нужна ваша помощь. Чтобы не промахнуться, чтобы с самого начала не оттолкнуть ее, я должен знать кое-какие подробности ее жизни. Вашей жизни. Вот об этом мне и хотелось поговорить с вами, ладно?
Сузанна взглянула на него.
— Ты думаешь, это что-то даст? Такое переливание из пустого в порожнее…
— Вовсе не переливание из пустого в порожнее. Это необходимо, поверьте мне.
Сузанна еще колебалась. Наконец сказала, заставив себя улыбнуться:
— Я столько наговорила уже разным психологам и психиатрам, а результат… — Она махнула рукой. — Ну, да ладно, бог с тобой.
Павел откашлялся и, не глядя на нее, прибавил:
— Заранее извиняюсь, мои вопросы, возможно, будут вам не очень приятны. Разрешите начать?
— Начинай. Только бы хоть как-то это пригодилось…
— Так вот, сперва вопрос, касающийся вас. Скажите, вы всегда были такой целеустремленной, энергичной?
Сузанна удивленно взглянула на него.
