Мария Бершадская - Джинсы в горошек
– Остановка – «Парк пятидесятилетия октября», – сонным голосом прогудел водитель.
– Хо-о-о, – захрапел байкер и прислонился к окну.
Я стряхнула с колен обиженную Ветку, подхватила рюкзак и следом за Мишкой выскочила из троллейбуса.
– Странное имя у этого парка. В нём что, пятьдесят лет был октябрь?
– Я бы не отказался, – хмыкнул Мишка. – Представляешь, везде снег, а тут можно без шапки гулять.
Вход в парк охраняли скульптуры. С одной стороны – грустная девушка на скамейке, с другой – влюблённые.
– Мишка, давай их украсим! – предложила я.
Одну банку мы положили на колени одинокой девушке – пусть ей будет повеселее. Другую пристроили на ладони влюблённому. Парень и девушка протягивали руки навстречу друг другу, но злой скульптор поставил их слишком далеко. И через пятьдесят, и через семьдесят лет октября они так и не встретятся.
– Ну вот, испортила всю романтику, – хмыкнул Мишка, – теперь кажется, что она решила отобрать у него консервы.
Ну и отлично. Мне иногда тоже хочется похулиганить!
Последние банки Мишка запихал в карманы куртки.
– Хорошо, когда руки свободные! – радовался он.
Стоп. Эта фраза мне чем-то мешала… Как маленький камешек, залетевший в кроссовку. Она колола, не давала уйти.
Свободные руки… Ой!
– Мишка! Мои босоножки! Коробка!!!
Как же я умудрилась про них забыть?!
Мы вспомнили всё, что с нами было сегодня, – шаг за шагом.
– На «Смертельной восьмёрке» у тебя на коленях точно стояла коробка. Ты ещё жаловалась, что тебе неудобно Ветку держать.
– А потом её стошнило…
– И ты пошла мыть руки…
– А коробку поставила на землю, рядом с водой…
Я крикнула это уже на бегу. Мишка помчался за мной. Разноцветные автомобили, карусели, вагончик с мороженым, поворот на дорожку, через горбатый мостик…
А вот и пруд.
Свою коробку я увидела издалека. На ней лежал кусок хлеба и обгрызенный огурец. А рядом, прямо на земле, сидел человек.
И в школе и дома всегда говорили: разговаривать с такими людьми нельзя. Нечёсаный, в каком-то жутком пальто с рыжими пятнами на спине. Бомж. Даже смотреть на него и то страшно.
А как же папин подарок? Новые, с футбольным мячом вместо розочки, единственные в мире…
– Ну и чего ты не забираешь свои босоножки? – раздался скрипучий голос.
– Что? – пискнула я.
– Коробку чего бросила, говорю!
Бомж повернулся к нам. Лицо у него было грязное, заросшее бородой. Но совсем не злое.
Ничего не поделаешь – придётся к нему подойти.
Мишка взял меня за руку, и мы спустились к пруду.
– Я заглянул: может, чё полезное забыли. А там такие лыжи – не поймёшь, к чему приспособить. – Бомж с хрустом откусил огурец, убрал хлеб с коробки. – Забирайте!
Ещё пара шагов.
На жухлой траве сушились носки и рваные майки. Я дышала ртом: так меньше чувствовался запах.
Бомж покачал головой, разглядывая меня:
– Ишь ты какая… Выросла. У меня дочка малая была, всё просила, чтоб я на плечах катал. Я бегу – она смеётся. Мороженое ей покупал. На шее у меня сидит и ест. Если капнет, я не ругался.
– А где она сейчас? – осторожно спросила я.
– А я знаю? Ей уже тридцатник, наверное. Раньше мамка не разрешала со мной видеться, а теперь и сама не хочет.
– Почему не разрешала?– напрягся Мишка.
– Ну так я это… пил, чего уж там. Я, может, и дед уже давно – теперь не узнаешь.
Он отвернулся и стал медленно обрывать фольгу с плавленого сырка. Пальцы у него были толстые и неловкие – будто в резиновые перчатки налили воды.
Мишка поднял коробку, стряхнул крошки.
– Спасибо, – сказала я.
Бомж ничего не ответил. Сунул в рот последний кусок огурца, захрустел.
Я достала из Мишкиной куртки банку с горошком и поставила на землю – туда, где раньше стояла коробка.
– Это вам.
Мы ушли, а он даже не оглянулся.
– Два билета на колесо обозрения! – Мишка протянул деньги в полукруглое окошко.
– В открытую кабинку? – спросила кассирша.
– Ага!
Колесо обозрения и правда было огромным.
Я так долго мечтала, как мы с Мишкой поднимемся над самыми высокими деревьями. А теперь, когда мы уже стояли у турникета и ждали своей очереди, я не могла радоваться…
Я вспоминала растерянное лицо Мишкиного папы, и его сердитую бабушку, и этого ужасного бомжа, который рассказывал про свою дочку, а я даже не спросила его имя. Как получается, что люди сначала хотят быть вместе каждую минуту, а потом обо всём забывают? А вдруг папа разлюбит маму, Аньку, Ветку? Разлюбит малыша в мамином животе. И меня. Решит: зачем ему такая длинная дочка с босоножками сорок восьмого размера? Может, и Мишка потом не захочет со мной дружить. И никакие шёлковые халаты и счастливые джинсы тут не помогут!
У меня защипало в носу, и я расстегнула куртку. Это был Мишкин способ: если замёрзнуть, реветь уже не захочется.
Наконец подошла наша очередь.
Темноглазая кругленькая бабуся взяла наши билеты, недоверчиво оглядела нас и поджала губы:
– А в открытой кабинке дети только в сопровождении взрослых!
– Так это моя тётя, – нашелся Мишка, – вы не думайте, ей уже восемнадцать лет и пять месяцев. Просто она молодо выглядит. Это болезнь такая… Рост большой, а лицо детское.
– Надо же, – ахнула бабуся.
Вздыхая, она полезла в карман, достала две «рафаэлки» и протянула Мишке:
– Ну, проходите. Только собачку надо на руки взять.
Мишка покраснел, засуетился, подхватил Ветку.
Мы уже подошли к нашей кабинке. И вдруг Мишка остановился.
– Подожди, я сейчас…
Я даже не успела спросить, куда это он собрался, а Мишка уже подскочил к жалостливой бабусе и сунул ей в руки последнюю банку с горошком:
– Вот, это вам!
Ехать в открытой кабине здорово. И немножко страшно. Во-первых, она качается и скрипит. А во-вторых, ты не просто всё видишь – ты чувствуешь, как дует ветер, как воздух становится холоднее.
Выше, выше, выше.
Нижние ветки деревьев, верхушки с жёлтыми почками, носатые птицы…
Мы поднимались, и грустные мысли оставались где-то внизу.
Я уже почти не могла их разглядеть.
Ветка сидела у меня на коленях. Мои счастливые джинсы были испачканы землёй. Всё-таки хорошо, что я их надела!
Мишка взял меня за руку – на всякий случай, чтоб я не боялась. И я подумала: «Вот, наконец-то мы смотрим на всё с одинаковой высоты».
Под нашими ногами остался чужой город: новые девятиэтажки и старые деревья, рынок и велосипедисты, прямые дорожки парка.
– Ты чего на землю уставилась? – строго сказал Мишка. – Лучше на небо смотри.
– Хорошо, – послушно кивнула я.
И в последний раз посмотрела вниз.
Ветер гнал по асфальту пакетики: один был ярко-жёлтый, а второй – какого-то непонятного цвета. Вот они взлетели невысоко над землёй, а потом жёлтый вдруг опустился и стал отставать. Я испугалась, что ветер их разлучит, но он дунул сильнее, и пакетики закружились, и опять полетели вверх. Вместе.
Примечания
1
На самом деле песню «Пакетики» поёт кабаре-бэнд «Серебряная свадьба». Но, конечно, она может звучать и в переходе.
