Николай Дубов - Мальчик у моря
— Разве так плохо?
— Не потому что. Которые с бородой, те без штанов не ходят.
— В самом деле? — говорит чудик, бросая взгляд на свои шорты. — Это я как-то не учел… А борода мне обязательно нужна. Все звездочеты носили бородки, бороды, даже бородищи. Вот и я отрастил. Для солидности, а также красоты.
— Разве вы звездочет? — недоверчиво спрашивает Сашук.
— Не совсем, но вроде… Есть такая наука — астрофизика. Слыхал? Впрочем, тебе рановато… А про космос слышал?
— Космос я знаю, — говорит Сашук. — Это где Гагарин летал.
— Ну вот, Гагарин летал, так сказать, поблизости. А я изучаю предметы более отдаленные…
— Тут?
— Нет, не тут. Сюда я привез свое семейство, полоскать в море. Вон оно поджаривается там на солнце.
В отдалении под навесом из простыни кто-то лежит, но Сашук только мельком взглядывает в ту сторону. Семейство его не интересует. Он подсаживается к чудику поближе. Не каждый день встречаются живые звездочеты.
АНУСЯ
— А как вы их считаете, звезды? — спрашивает Сашук.
— Я не считаю, а изучаю. Все звезды пересчитаны и переписаны, как допризывники.
— Все до единой?
— До единой. В пределах наших возможностей, конечно.
Сашук недоверчиво смотрит на него снизу, стараясь поймать взгляд, но толстые стекла очков без оправы заслоняют глаза чудика и нельзя понять, всерьез он или понарошку. Сашук долго раздумывает, потом все-таки задает вопрос, который давно его занимает.
— А правда, у каждого человека своя звезда? Как он рожается, так и звезда загорится. А как помрет, так и звезда падает…
— Ну, это чепуха! Звезды не падают. Падает, так сказать, звездный сор, всякого рода космический мусор. Потом, звезд значительно больше, чем людей на земле, и до людей им никакого дела нет… Хотя вообще, иносказательно… В известном смысле у каждого человека есть своя звезда. Или, во всяком случае, должна быть. По идее.
— И у меня?
— И у тебя. Чем ты хуже других?
— А где? Вы мне покажете?
— Вот уж нет! Каждый сам должен найти свою звезду.
— А как?
— Как бы тебе сказать?.. Главное — не лениться. Для начала полезно, например, привыкнуть рано вставать.
— До света?
— Уж чего лучше.
— Так ведь спать хочется!
— Вот-вот! Лень, спать хочется… Другой не только свою звезду, всю жизнь готов проспать. А она в общем-то коротковата. К сожалению.
— А если рано встану, так сразу и увижу?
— Может, не сразу, но рано или поздно увидишь.
— А потом?
— Что — потом?
— Чего будет, когда найду?
— Ну… будешь знать, куда идти, что делать… Так, сейчас моя дорогая дочь распугает последнюю рыбу…
По кромке воды, взметая брызги, к ним бежит девочка в голубом платье и белой панаме.
— Папа, папа, много поймал? — кричит она издали, потом замечает Сашука, умолкает, переходит с бега на шаг, вышагивает чинно, почти чопорно и делает вид, что Сашука вовсе не приметила.
— Не корчи кисейную барышню, — говорит ей отец. — Видишь, даже на этом пустынном бреге для тебя нашелся Дон-Жуан, — показывает он на Сашука.
— Никакой я не Дон, — отзывается тот. — Я Сашук.
— Прелестно! — отвечает бородач. — Знакомьтесь в таком разе.
Девочка дергает пальцем резинку от панамы и с любопытством рассматривает Сашука. Резинка звонко щелкает ее по подбородку. Потом она протягивает сложенную дощечкой ладошку и говорит:
— Ануся.
Сашук сидит неподвижно, искоса смотрит на ладошку, потом снова на Анусю. Она совсем не такая, она из какого-то другого мира, и он не знает, что надо делать, как держать себя с ней, и потому сидит неподвижно и только смотрит.
Девочка делает гримаску, пожимает плечами и опять начинает дергать резинку.
— Нельзя сказать, чтобы ты был очень галантен с барышнями, — говорит бородач.
Девочка смеется, короткий носик ее морщится. Сашук не понимает, но краснеет. Сначала он хочет сказать, что с девчонками не водится, но слова эти почему-то с языка не идут. Может, потому, что она совсем не похожа на разбитных, горластых некрасовских девчонок. Почему она такая белая? Наверно, ее без конца мылом шуруют…
Сашук не знает, что делать, и наливается краской еще больше. Потом вдруг вспоминает, лезет за пазуху и достает свою находку.
— На. Хочешь?
Ануся отступает на шаг, серо-голубые глаза ее округляются.
— Это кто? — спрашивает она.
— Краб. Бери, не бойся — он дохлый, не укусит.
— Не хочу, — говорит Ануся и прячет руки за спину. — Он плохо пахнет.
— Так что? Повоняет и перестанет.
— И крабы совсем не такие, — качает головой Ануся. — Они в банках.
— Стыдись, Анна! — говорит отец. Он не смотрит в их сторону, но, оказывается, все видит и слышит. — В банках вареные. А этот прямо из моря. Ты как хочешь, я бы взял, — ценная вещь, по-моему.
Ануся оглядывается на отца и осторожно, двумя пальчиками берет краба.
— Идите, граждане, побегайте, что ли, — говорит Анусин отец. — И вы сразу убьете двух зайцев: познакомитесь поближе и снимете с моей души камень педагогических забот…
— Про какой он камень? — спрашивает Сашук, когда они отходят.
— Не обращай внимания, — говорит Ануся. — Папа всегда немножко странно выражается.
Краб ей нравится все больше. Запах уже не отпугивает, она вертит колючее чудище в руках, рассматривает со всех сторон. Потом так же обстоятельно начинает рассматривать Сашука.
— Ты так всегда ходишь? — показывает она на выгоревший чубчик Сашука. — И ничего?
— А чего?
— А вот мне на солнце вредно — я хрупкая, — вздыхает Аиуся.
— Ты ж не кисель, не растаешь.
Ануся немножко, колеблется, потом решительно сдергивает панаму назад, и она повисает у нее за спиной на резинке. Ветер немедленно подхватывает и треплет ее белокурые вьющиеся волосы.
— Пойдем, я маме покажу, — говорит Ануся.
Они бегут по мокрому песку. Сашук старается попасть ногой в гребешок волны, когда она только-только заламывается, и изо всех сил разбивает его. Анусе это нравится. Она забегает вперед, чтобы опередить Сашука, и, торжествуя, кричит, когда брызги у нее разлетаются сильнее. Сашук тоже старается. Он ловчее, брызги у него летят выше и дальше. Так они бегут наперегонки, взметая брызги и вопя от восторга, пока их не останавливает окрик:
— Что это такое?!
Из-под простыни, распяленной на палках, выглядывает женщина. Сначала женщина кажется Сашуку совершенно голой, но потом он видит, что она не совсем голая — поперек тела у нее две полоски пестрой материи, а на голове накручено полотенце. Женщина очень красивая, это Сашук видит, несмотря на то что большие темные очки закрывают ее глаза, на носу нашлепка из бумаги, лицо намазано чем-то белым, а губы такие красные, будто с них живьем содрали кожу. Но Сашук знает, что кожа не содрана, просто губы накрашены. В Некрасовке некоторые взрослые девки ходят с крашеными губами.
— Мама, мамочка! — кричит Ануся. — Посмотри, что у меня!
— Где ты взяла эту вонючую гадость? — с отвращением говорит Анусина мама, выхватывает у нее из рук краба и отшвыривает в сторону.
Краб шлепается о глинистую стенку и уже без клешней и ног падает на песок. Ануся в ужасе всплескивает руками, но мать не дает ей сказать ни слова:
— Почему ты сняла панаму? И на кого ты похожа? Как не стыдно: большая девочка, а забрызгалась хуже маленькой… Иди сейчас же сюда!.. — Она понижает голос, но Сашук отчетливо слышит: — Зачем ты привела этого грязного мальчишку? Вон у него болячки какие-то на носу… Подцепишь какую-нибудь инфекцию…
— Он совсем не грязный, — оправдывается Ануся. — И он был с папой…
Дальше Сашук не слушает. Он поворачивается, засовывает сжатые кулаки в карманы и уходит. Уши у него снова горят. От обиды. Теперь уже без всякой радости, а со злостью он разбивает вдребезги гребешки волн. Те разлетаются фонтанами брызг, но набегают все новые и новые, сколько бы он ни бил, а главное — тетке этой от того ни тепло, ни холодно… Теперь она уже не кажется ему красивой. Вымазалась, как чучело. Вот взять влезть на обрыв, отвалить глыбу — и на нее… враз бы стала чище некуда. Или взять большую медузу — да за пазуху… Ну, не за пазуху, раз у нее пазухи нету, так за эти тряпки, что на ней накручены…
День жаркий, ветер слабый, и медуз у берега видимо-невидимо. И маленьких, с блюдечко, и широких, как тарелка, и совсем здоровенных, с бахромой, похожих на ведро, Сашук забредает в воду, хватает и тащит к берегу такое осклизлое студенистое ведро и с трудом выбрасывает на песок. Медуза разбивается, белесоватый студень ее тела истекает, оплывает водой. Сашук достает еще одну, потом еще и еще… Груда белесого студня растет, его уже вполне достаточно, чтобы обложить зловредную тетку с головы до пят, но Сашук вытаскивает на песок все новые и новые жертвы.
