Александр Аронов - Цирк приехал!
— Тихо ты, рыжий! — чуть слышно шепнул кто-то в его ухо. Ноздря. Он показал Борьке кулак и приложил палец к своим толстым губам.
Борька сперва ничего не понял, а потом увидел, как какой-то парень, стоящий рядом с соседом, привстав на цыпочки, напряженно всматривается вперед. Борька тут же узнал в парне Чуму.
«Куда он так смотрит? Что там впереди интересного?» — подумал Борька, привстал на носки и поглядел в ту же сторону, но ничего особенного не заметил. Переведя снова взгляд на Чуму, он похолодел от ужаса: левой рукой Чума отогнул полу пиджака соседа, а правой залез в его брючный карман. Ловко вынув толстый кошель, Чума передал его Ноздре, и оба начали быстро пробираться к выходу.
— Ограбили! — закричал вдруг сосед и схватил Борьку за плечо.
— Это не я! Это не я! — с ужасом молил Борька.
Он вырвался, хотел бежать, но вокруг уже все всполошилось.
— Вон этих держите! — закричала баба в клетчатом полушалке, указывая пальцем на Чуму и Ноздрю.
Ребят выволокли на паперть. Там нищие, беспризорники, юродивые, слепые, калеки:
— Бей их, ворюг!
— Нельзя! Самосудом нельзя! Грех!
— А воровать не грех?
— Ми-ли-ци-я!
Борька вдруг почувствовал, что лезут к нему в карман. Дрожащей рукой он нащупал что-то твердое. «Кошель! — похолодел Борька. — Ноздря подсунул!»
Борька резко выбросил кошелек. По каменным плитам зазвенела мелочь, зашуршали бумажки. Орава нищих бросилась людям под ноги. Нищие выли, дрались, отнимали деньги друг у друга. Громче других мычал страшный, оборванный глухонемой юродивый. Из его покрасневших глаз катились слезы. По подбородку текла слюна.
— Что делаете, сволочи? Что делаете? — бросился на колени хозяин кошелька.
— Отпустите его, я его знаю, — вдруг услышал Борька.
Он обернулся и увидел отца Никодима, Сергея Михайловича и мачеху.
— Отпустите его. Он хороший отрок. Верующий. Я его знаю, — повторил отец Никодим.
И Борьку отпустили.
С ненавистью смотрели Ноздря с Чумой вслед удаляющемуся Борьке.
— Этих пацанов тоже отпустят! — с досадой сказала баба в клетчатом полушалке. — Не пойман — не вор!
Дома мачеха и Сергей Михайлович нещадно выпороли Борьку. Били по очереди. Били так, что несколько дней не мог выйти на улицу…
Вот и Борькин двор.
Борька пересек его, легко вбежал на второй этаж по крутой скрипучей лестнице. Толкнув входную дверь, он запер её и, миновав прихожую, остановился у двери в комнату. Перекрестился и заглянул внутрь.
Мачеха мыла пол. Увидев Борьку, она плюхнула тряпку в ведро и всплеснула руками. Её красивое лицо вытянулось.
— Ах, заморыш, ах, шпана! — заголосила мачеха и, не вытирая мокрых рук, пребольно вцепилась в Борькино ухо. — Где ты был, циркач проклятый? Я тебе где велела сесть? У «Централя»? Я туда два раза бегала! Где шатался? Небось у горсада околачивался? Цирк свой поджидал? Я тебе покажу цирк!
Не желая ничего слушать, она выхватила банку из Борькиных рук и раскрыла её.
— Гуталин початый. Где деньги?
— Не было работы… Сам себе ботинки почистил…
— Врешь! Украл! Украл! Пряниками обожрался, ворюга!
Схватив Борьку за шиворот, она начала тыкать щеткой куда попало. На его лице и теле один за другим отпечатывались черные следы от гуталина «Эллипс». Борька выскользнул из рубашки и нырнул под кровать.
Схватив со стены зонтик, мачеха нагнулась и стала тыкать им в угол, куда забился Борька. Борька поймал конец зонта.
— Пусти, хулиган, пусти! — вскрикнула мачеха.
Борька не выпускал зонта. Наоборот, вцепился в него ещё крепче.
Мачеха потянула зонт к себе, Борька — к себе. Мачеха — к себе, Борька — к себе. Мачеха чуть не вытащила Борьку, но он успел зацепиться ногой за комод. Закачалась глиняная кошка-копилка, зазвенели стопочки, наклонилась зеленая вазочка с бумажными розочками, забегали по блюдечку стеклянные разноцветные яички, а портретик Сергея Михайловича в рамочке из ракушек, так тот совсем упал.
— Змееныш! Ирод! — крикнула мачеха и резко дернула зонт кверху.
Тр-р-р-а-а-а-х-х!
Зонт сломался. Пополам. Мачеха залилась слезами. Тяжело дыша и всхлипывая, она подошла к комоду, прислонила портретик к шкатулочке и уселась передохнуть на табуретку.
— Ну подожди, негодяй! Сейчас Сергей Михалыч из церкви придет. Он тебе покажет, рыжая тварь, он тебе даст! — шипела мачеха.
Борьку трясло от ярости: «За что? Что я сделал? В чем виноват? Каплю гуталина пожалела…» Слезы обиды душили его.
Мачеха продолжала причитать:
— Если бы отец был жив, он бы убил тебя, вступился за меня, несчастную!
Борька скрипнул зубами. Неправда! Отец не убил бы. Наоборот — в обиду бы не дал!
— Молчишь? Вор! Ворюга! Зря за тебя на пасху вступились… Жулик! Выручку украл!
В соседней комнате громко заплакал Коленька. Мачеха ушла.
Борька лежал съежившись под кроватью, размазывая кулаками по лицу грязь, глотая слезы, и снова вспомнил про церковь. Как хорошо там было! Как нарядно, празднично! Сколько света, золота вокруг! Никто не ругался, не бил… А если, кто и толкал, так ведь не нарочно! Люди вокруг все добрые… Ну где же могло быть лучше, чем в церкви? Только в цирке или в раю.
Вот бы в рай попасть! Там одних яблок видимо-невидимо! Ешь до отвала — никто не заругает! И с отцом Борька встретился бы на небесах. Где же ещё отцу быть? Только в раю: свое на земле отмаялся, зато на небесах будет иметь счастливую жизнь. Так сказано в писании…
Там, в раю, Борьку вором не обозвали бы ни за что ни про что! Попробовал бы кто-нибудь из ангелов или архангелов обидеть его — отец такой бы скандал устроил на небесах. Всех поразогнал бы шпандырем! Дошел бы до самого батюшки Христа. А Спаситель, ясное дело, успокоил бы Борьку, может, даже пригласил бы к себе на стаканчик чайку:
«Вам, Борька, с каким вареньем? С малиновым или с вишневым?»
«Спасибо, боженька, я больше вприкуску уважаю. Почему вы, боженька, чай пьете не с блюдца? С блюдца лучше!»
«Могу и с блюдца — мне все равно. А вы, Борька, угощайтесь».
Вот как бы бог поступил.
Интересно, что сейчас отец в раю делает? Не иначе, как сапожничает. Может, самому богу сапоги латает… Нет, богу вряд ли: он, как обувь прохудится, сразу выбрасывает её. А вот святым чинит. Святые — они попроще!
Жалко, что любимый отцовский молоток валяется без дела под комодом. Отец говорил, что ни у одного сапожника в мире нет такого молотка… А что, если попросить святого Симеона, чтобы отправил отцу молоток в рай. Столпник ведь чудотворец! Нет, вряд ли что получится… Некогда Симеону заниматься такими делами.
Раздался стук. Так стучал только Сергей Михайлович.
— Сейчас тебе будет! — заглянула в комнату мачеха и бросилась открывать дверь.
— Господи! — прошептал Борька и перекрестился. — Что делать? Убьют ведь!
Он выскочил из-под кровати, накинул на дверь крючок и придвинул к ней стол. «Не пущу! Ни за что не пущу!»
— Открой, паразит! — тихо сказал из-за двери Сергей Михайлович.
Борька молчал.
— Открой, бандит! — немного погодя повторил Сергей Михайлович.
Борька молчал.
— Открой, ворюга, хуже будет! — пригрозил Сергей Михайлович, не повышая голоса.
Борька не выдержал. Он схватил с комода портретик и что есть силы швырнул им в дверь. Рамочка разлетелась вдребезги.
— Вот вам за ворюгу!
За дверью молчали.
— Что, струсили? — завопил вдруг Борька таким высоким голосом, что сам удивился даже.
— Да я тебя, бандита, в порошок сотру! — спокойно отозвался Сергей Михайлович. — А грачу твоему башку сверну!
— Не сотрете! Не сотрете! А грача не имеете права трогать! Мне его отец подарил.
Не помня себя от ярости, Борька трахнул об пол глиняную кошку-копилку, запустил в дверь шкатулку, а стопочки и стеклянные яички вместе с блюдечком бросил в ведро.
За дверью громко запричитала мачеха и истошно заорал Коленька.
«Что бы ещё сделать такого? — заметался по комнате Борька. — Колбаски! Колбаски с золотыми!»
Борька вырвал из печки оба кирпича, раскрыл коробку «Конфекты ландрин» и сломал пополам первую колбаску. Несколько монет звякнуло об пол. Борька запустил пригоршню монет в дверь и разорвал новую колбаску. Монеты покатились во все стороны. Борька ломал колбаску за колбаской и что есть мочи швырял монеты в дверь, в потолок, в стены.
Растоптав ногами коробку, Борька бросился к тумбочке, вытащил книжку про Симеона Столпника, сунул в карман стеклышко-лупу для выжигания и свое главное сокровище — пищик из жестянки и колбасной шкурки. Изо всех сил пнув ногой по ведру, Борька перекрестился на икону богородицы Троеручицы и побежал к окну.
Ой, как высоко! Но думать было некогда, и Борька прыгнул. В ушах пронзительно засвистел ветер. Ноги сильно ударились о траву.
