Нина Раковская - Мальчик из Ленинграда
— Пересаживайся к нам, Юлька!
— Спасибо!
Но мне и тут нравилось. Очень удобное у меня было место. По целым дням я сидел на нарах и глядел в окошко. Это никогда не надоедало мне. Я только жалел, что мой атлас и компас остались в школьном эшелоне. Пригодились бы они сейчас! От домашних вещей оставалась у меня только мамина розовая расчёска да кусок красного мелка, который сам не знаю как попал в карман.
Да ещё дядина телеграмма.
Но чего только я не увидал из окна моей теплушки! Сперва мимо проносились дубовые рощи. Совсем зелёные, с весёлыми лужайками. Потом, ближе к Уралу, начались степи. Я боялся пропустить реку Урал. И, когда поезд громыхал по мосту через Урал, я всю нашу теплушку взбудоражил, рассказывал им про Чапаева.
— Вот тут Чапаев утонул, мой любимый герой! Помните? Он через реку переплывал, а белые его в голову ранили… Чапаев утонул в реке. А тело его так и не нашли. Смотрите, какая быстрая река. Знаете стихи: «Урал, Урал-река… бурлива и глубока…»
Перевалил наш поезд через Мугоджары, какие-то невысокие, будто ржавчиной покрытые горы. Паровоз всё время останавливался, чтобы отдышаться, а вагоны даже катились обратно, вниз. Я думал, мы и не выберемся из этих некрасивых гор, но мы, наконец, выехали в широкую степь. И поезд пошёл быстрее.
Перевалили Мугоджары, и сразу всё пошло другое — степи и степи. Редко промелькнёт одинокое деревце. И станет жалко его — ветер треплет ветки, сгибает к земле.
Потом начались пески. А как-то я увидал тёмную цепочку вдали. И догадался: верблюды! Караван верблюдов идёт по пескам…
Очень понравилось мне Аральское море. Оно лежит совсем вровень с жёлтыми песками, будто синюю-синюю воду пролили прямо на жёлтую землю.
Эшелон наш двигался медленно. В пути нас обгоняли курьерские, санитарные поезда. Навстречу шли воинские эшелоны. И тогда все в нашей теплушке задумывались. Мы едем в тыл, а герои спешат на фронт, защищать нас. И я тоже чувствовал себя виноватым… Иногда же наш поезд подолгу стоял на маленьких разъездах в степи. Тогда старичок агроном, наш выборный начальник вагона — он был из-под Одессы, — отправлялся с ведром в первый вагон эшелона за похлёбкой. С нами ехала походная кухня, и дорогой нам давали горячую еду. Первое время, когда старичок приглашал меня идти за обедом, я отказывался — боялся опять отстать от поезда. Потом осмелел, выпрыгивал на ходу на остановках, отбегал даже в степь.
Часто мы рассуждали со старичком, какая у нас большая страна.
— Едем, едем, а всё по родной земле. Да разве такую страну осилишь?! Никто и никогда нас не победит…
С дороги я послал маме в Ленинград три письма. Я описывал своё путешествие и просил писать мне в Коканд. Дяде Жене я тоже написал, что еду к нему.
А между тем в моём окошке начали появляться новые пейзажи. К дороге подбегали стройные пирамидальные тополя, а на горизонте, словно облака, вырастали холмы. С каждым днём холмы становились выше и превращались в настоящие горы.
Ташкент, главный город Узбекистана, мы проехали ночью, я его проспал. Теперь недалеко был и Коканд. От Ташкента до Коканда, до дяди Жени, я знал, оставалось триста километров.
Часть третья
Конец путешествия
В Коканд мы приехали поздно, в час ночи.
Когда наш поезд с эвакуированными остановился у станции, наверное, подумали, что он пустой. Ни одна дверь теплушки даже не приоткрылась. Все пассажиры в поезде ехали дальше.
Из нашего вагона тоже никто не сошёл, хотя одна семья собралась слезть вместе со мной. На последней большой остановке, в Ленинабаде, в нашу теплушку подсел здешний житель, пожилой железнодорожник. Он всех пассажиров испугал и даже меня расстроил: сказал, что Коканд плохой город. Тут постоянно, говорил он, дуют страшные ветры. Зимой каждый день льют дожди. Говорил, что люди тут очень вспыльчивые, а фрукты жёсткие от дождей, от ветра и ещё от соли, пропитавшей здешние поля.
Поэтому даже та семья, которую направили в эвакопункте в Коканд, поехала дальше — в Фергану.
Вагон наш спал, а «мигалка» с керосином, которую мы сделали из аптечного пузырька, потухла. Я знал, что приеду в Коканд к ночи, и ещё вчера с вечера со всеми простился. Попутчики пожелали мне хорошо у дяди устроиться, от мамы письмо получить… А старичок агроном, с которым мы ходили за обедом в походную кухню, велел мне разбудить его в Коканде — он хотел проводить меня к дежурному по вокзалу.
Но, когда поезд остановился, я так разволновался, что совсем забыл про старичка. Спрыгнул с нар, нащупал в темноте холодную щеколду, стал дёргать дверь. Она не сразу открылась. Я испугался — вдруг слезть не успею! Может, поезд тут мало стоит. Но дверь скрипнула, поехала на колёсиках и приоткрылась. Наконец-то!
Я высунул голову. Как раз перед теплушкой стоял с крохотными оконцами, маленький, хотя и трёхэтажный вокзал. Белый, со смешными стрельчатыми башнями, похожий на сливочный торт. На крыше вокзала стояли два прожектора. Они освещали вывеску с крупными буквами:
КОКАНД
Приехал! Коканд… Кругом вокзала было очень темно. Паровоз где-то загудел. Вдруг наш? Я опять заторопился.
Вытащил из-под нижней нары крючок из толстой проволоки, который всю дорогу служил нам вместо ступеньки. Прицепил его. Поставил ногу на крючок, спрыгнул. И тут только про моего старичка вспомнил. Эх, напрасно я не разбудил его! И кружку свою и ложки в теплушке оставил. Но на сердце у меня была такая радость, что я готов был в ладоши хлопать.
Вместо недели мы до Коканда ехали больше месяца — так медленно тогда ходили поезда! В последнее время мне казалось, что я всегда буду жить в вагоне, спать на нарах. А я приехал, я тут, в Коканде! Что скажет дядя Женя? Не поверит сперва… Свет зажжёт, электричество — тут нет затемнения. Ох, и надоела мне темнота и наша «мигалка»! Сам поверну штепсель, включу свет… И горячего чаю напьюсь. С сахаром. Сахар у нас давно кончился. Да и вообще надоела теплушка. Я все бока себе отлежал на жёстких нарах.
Поезд стоял на четвёртом пути. Перрон и рельсы были пустые. Я перебежал рельсы. Перрон приходился мне по самую грудь. Я опрокинулся грудью на деревянный настил, вскарабкался и пошёл по нему. А вот и железные ворота — выход в город.
Меня никто не остановил. Я прошёл ворота и очутился на площади. Куда теперь идти? Где Янги-Хайят, дядина улица? Ждать до утра у меня всё равно терпения не хватит. Сейчас же к нему отправлюсь… Узнаю у милиционера. Он где-нибудь тут стоит, на площади. Может, он меня проводит или попутчика найдёт.
Посреди площади стоял столб. На верхушке столба горела обыкновенная электрическая лампочка. Около столба лежал большой валун. На валуне кто-то сидел. Я подошёл ближе и увидал мальчика. Он сидел, опустив голову, как будто задумавшись. Я обрадовался и побежал к нему. Но мальчик поднялся и пошёл прочь от фонаря.
— Эй! — крикнул я. — Куда ты? Постой!
Мальчик остановился и повернулся ко мне. Он был немного выше меня. Лицо у него было бледное, и глядел он не то грустно, не то застенчиво — исподлобья. Поглядел, а потом покосился на вокзал. Одет он был в ватник, на голове была шапка с ушами.
— Как мне пройти на улицу Янги-Хайят? — спросил я. — Где тут улица Янги-Хайят? Я из Ленинграда. К дяде приехал. А ты тоже эвакуированный?
Мальчик помолчал, потом сказал негромко, но так картаво, как будто у него в горле что-то застряло:
— Эвакуирррованный…
— Давно здесь?
Мальчик только кивнул головой; видно, он был неразговорчивый.
— Проводишь меня на Янги-Хайят?
Он сперва пожал плечами. Подумал. И буркнул:
— Пошли!
Мальчик зашагал по площади. Я едва поспевал за ним. Вот и попутчик у меня! Значит, я уже дома, у дяди Жени…
Вот счастье необыкновенное! Ясно — счастье, иначе не скажешь. Везёт мне. Ведь я мог опять от эшелона отстать. Заболеть чем-нибудь — в дороге многих с поезда снимали и на носилках уносили в больницу… А я всё вынес, я дома. Конечно, везёт. Я не заметил, как с площади мы свернули на улицу. В это время слева из-за крыши низенького дома вылезла луна. Ну и луна! Большущая, как серебряное блюдо. Она осветила широкую, прямую, как стрела, улицу. И тут, как в театре или как в сказке, случилось со мной настоящее превращение. В какой странный, необыкновенный город я попал! Я забыл про мальчика, про дядю Женю, про горячий чай с сахаром…
Картавый
Где-то рядом весело журчала вода, как наши ручьи весной. Сбоку тротуара я увидал каменный желобок. Нагнулся. Вода журчала в желобке. Вот оно что! Ведь это арык для орошения садов. Дядя Женя мне рассказывал об арыках, когда жил у нас. Вода потому так журчит, что она течёт с гор, издалека, со снежных вершин.
Улица была похожа на аллею в парке. Стволы деревьев были толстые, белые. Деревья походили на громадные свечи. Это были пирамидальные тополя. Вперемежку с ними росли не то ясень, не то ольха, с очень густой, словно летней, листвой. Я сорвал с нижней ветки лист и удивился: сухой, как бумажный. Почему же листья не осыпаются? У нас все леса давно голые стоят.
