Лия Симонова - Лабиринт
Лина, небрежно пристроившись на крышке стола, возвышалась над всеми, а ее красивые ноги в тонких узорчатых колготках, упираясь в спинку скамейки, притягивали вороватые взгляды мальчишек. Сонечка воспрянула духом и из своего угла свободно наблюдала за разворачивающимся действием.
Обеими руками Лина держала и пристально разглядывала влажную ладонь Бориса Катырева, раскрасневшегося и измокшего от натуги и смущения. Под пыткой иронических реплик и ехидного хихиканья Борис нервно выслушивал предсказания Лины, начитавшейся вошедших в моду астрологических откровений:
— Гора Юпитера гладкая — это несомненный успех… Гора Марса развита нормально — это признак большой жизненной энергии, трудолюбия и самообладании… — Лина вещала бесстрастно, без улыбки и комментариев, словно настоящая предсказательница, и, как и всякое таинство, ее гадание возбуждало ребят. — А вот гора Венеры развита слабо, разве чуть больше верхняя часть, что говорит о предрасположенности к милосердию, доброжелательности, чуткости и любви к ближнему. Но никаких страстей, никаких порочных желаний…
— Он у нас беспорочный, — заголосил Пупонин и неприлично выругался.
Арина, дотянувшись до него через головы ребят, саданула Колюне по макушке. Но Пупок все же не успокоился, заржал, как ретивый жеребец, выдал:
— Для борделя он не годится, ха-ха!..
— Впервые слышу, — сказала Вика, деланно потупив глазки, — что все венерическое от предрасположенности к милосердию и чуткости… — И ее неестественно резкий голос сметался с подобострастными смешками.
Борис посапывал, свободной рукой то и дело поправляя очки, он не сопротивлялся расправе над ним и его будущим. Он ни в чем не смел отказать Лине, а она, уверившись в этом, всегда поступала с Борисом, как ей было удобно, нисколько не думая о нем самом, о его желаниях и самолюбии.
— О, Боб! — вдруг воскликнула Лина, и в ее голосе зазвучала интонация изумления, а брови поползли кверху. — Ты обладатель огромной редкости — линия ума совпадает у тебя с линией сердца! Смотри, какая глубокая складка пересекает ладонь, и я не уверена, но предполагаю, что потребность в умственной работе у тебя поглотила все претензии сердца.
Лина завораживающе улыбалась, играя ямочками на щеках, ее пухлые губы чуть приоткрылись, и Соня подумала, что, будь она мужчиной, она тоже не устояла бы и влюбилась в Лину.
— Но ты не огорчайся, Боб. — Лина сняла улыбку и снова превратилась в пророка. — Линия судьбы у тебя берет начало от линии жизни, а это, как я уже говорила, успех во всех начинаниях. И линия жизни обещает тебе долголетие, здоровье и счастье. А вот эти три маленьких веточки, словно корешки ствола, — это корни натуры творческой, неординарной.
Соня никак не могла уловить, зачем понадобилось Лине выворачивать наизнанку Борисову душу? Лина никогда ничего не делала просто так, без умысла, но проникнуть в ее намерения Соне не удавалось, и она сердилась на неповоротливость своего ума. Резкий возглас прервал ноток Сонечкиных неторопливых мыслей, словно они неожиданно натолкнулись на подводные рифы.
— Господи, какая прелесть! — притворно взвизгнула Вика Семушкина и, стряхнув со своих плеч руки подружек, бросилась обнимать Бориса, повиснув у него на шее.
Боб сделался совершенно пунцовым и, неслышно шевеля губами, осторожно отодвинул Вику, сморщившись так, словно глотнул касторки.
— Ты не смущайся, Бобик, — покровительственно ободрила Бориса настырная Семга, снова придвигаясь к нему и бесцеремонно поглаживая по голове и щекам, будто перед ней был не человек, а домашняя собачонка, которую всегда приятно и безопасно потрепать за ухо. — Ты же не виноват, что ты неординарный. Но так как за все надо платить, ты готовься к расплате.
Соня почувствовала, как где-то в самых глубинах души начинает воспламеняться и обжигать ее ненависть. Эта мерзавка Семушкина просто запрограммирована на подлость, и, даже когда старается говорить елейно, растягивая напевно слова, как нянька, утешающая малое и неразумное дитя, ее голос не освобождается от злобности, а глаза от бесовского поблескивания.
— Наше общество не любит неординарных, Бобик, — зловеще улыбаясь, продолжала пугать Катырева Семушкина, — оно всех подравнивает, как травку на газоне. Смирись, Бобик, а то не сносить тебе головушки… — Это было предупреждение, но почему? Соня не понимала. А Семга, вдруг изменив тон, властно и грубо позвала самую преданную свою подпевалу: — Настена! Помнишь, Наполеон предупреждал как-то маршала, который на голову был выше его: если очень уж возомнит о себе, то живо лишится своего преимущества. Так, что ли?
Можно было подумать, что недалекая Настена в прошлые годы зналась с Наполеоном, как с Пупониным, и даже слыла его близкой приятельницей и ей всего-то и надо вспомнить, о чем таком важном предупреждал великий полководец своего зарвавшегося военачальника. Настёна многозначительно молчала, она слишком хорошо знала, что Викины вопросы не нуждаются в ее разъяснениях, они не для этого.
— Ну а теперь, красавица, погадай мне, — подделываясь под чужую цыганскую интонацию, потребовала Семушкина и протянула Лине руку ладонью кверху.
Странная болезненная гримаса, не успев появиться, исчезла с живого Лининого лица, и оно превратилось в неподвижную маску. Соню, словно молния ударила в голову, осенило: Лине приспичило что-то сообщить Семушкиной, но впрямую она не решается, вот и устроила спектакль, но, как всегда, за счет других. Ей наплевать на переживания Бориса, ей почему-то понадобилось убедить Семгу, что Борис для нее старинный приятель, не больше, а для любви он не создан. И самой Семге Лина жаждет услужить, расположить ее к себе, сказав приятное. Гадко! Гадко! И зачем это Лине?..
У Сонечки снова закружилась голова, и возникло знакомое жуткое ощущение, будто внутри натягивается струна. Какая же она простодушная дурочка, неумеха по сравнению с умной и ловкой Линой, которая всякую мелочь учитывает, все предвидит и все умеет. Лина не в пример ей, Соне, как свою ладонь изучила Викин характер и даже ею способна управлять, да так складно, исподтишка, что хитрая Семга и не догадывается об этом. Липа, конечно же, была уверена, что Семга первой после Боба ринется за тайнами линий своей руки, она никакой для себя возможности не упустит, у нее все должно быть прежде и лучше, чем у других.
— Ну, что же, сударыня, — уверенно произнесла Лина, как доктор, знакомящий пациента с окончательным диагнозом, — у вас красивая, узкая, женственная рука человека гордого, порою гневного, но чувствительного. В отличие от предшествующего господина вас ждут бурные страсти, могучие желания, и вы всегда будете находить пути к их удовлетворению…
— Ура! — заголосил Пупок. — Пролетарии всех стран, удовлетворяйтесь!
На губах Семушкиной задрожала нервная самодовольная усмешечка, она терпеливо ждала дальнейшую информацию, но тут зазвенел звонок.
Соня уже не сомневалась, что и это входило в Линины планы. Не случайно она тянула время — боялась, наверное, нечаянно сболтнуть лишнее или надумала подцепить Семгу на крючок, чтобы побегала за ней, поклянчила погадать.
Никто из ребят не услышал, как в класс вошла Олимпиада Эдуардовна, сегодня первым был ее урок истории.
Олимпиада постояла некоторое время молча, послушала то, что Лина говорит Семушкиной и, поняв, что нет смысла рассчитывать на почтительное приветствие, рявкнула так, что сложная ребячья пирамида мгновенно рассыпалась:
— Все по местам! Опять тусуетесь?
Завуч Сидоренко частенько бравировала перед учениками знанием ребячьего жаргона, полагая, что так скорее завоюет их доверие, но ребята откровенно посмеивались над ее глупыми претензиями.
— Опять бурные страсти! Опять неудовлетворенные желания! Даже лучшие ученики сходят с колес! Чижевская верхом сидит на столе и корешуется с Пупониным! А Катырев?! Вы только на него посмотрите, взмок, словно вывалился из парилки в предбанник! Звонок не для них! Совести ни на грош! Все дневники на стол! Всем запишу замечание, пусть родители порадуются перед Новым годом!
— А что мы сделали-то? — заныл Пупонин. — Культурно занимаемся херо… Как это? Херо… мантией. Так, Чижик?
— Не херо, а хиромантией, — машинально по учительской привычке поправила Олимпиада Эдуардовна и прикусила язык, сообразив, что попалась на непристойной двусмысленности.
Табунное ржание оскорбило Олимпиаду Эдуардовну, и она, нешуточно обозлившись, бросилась спасать положение еще одним залпом крика:
— Пупонин! К доске! Раз ты такой умный, интересуешься будущим, расскажешь нам основные положения «Манифеста Коммунистической партии».
— Я такими пустяками не интересуюсь, — возмутился Пупонин, сделав упор на местоимении «я».
— Ну да, — согласилась Олимпиада Эдуардовна, в свою очередь издевательски ухмыляясь, — научный коммунизм для тебя пустячки, конспект ты не сдал, ты узнаешь будущее по гаданию на руке…
