Анастасия Перфильева - Во что бы то ни стало
— Она сейчас больше у Найле, понимаешь?
— Алешка?
Словно тень легла на Ленино радостное лицо.
— Я его вижу мало… Они с Васей, мне Андрей Николаевич рассказывал, своими руками мотоцикл собирают, уже почти собрали. Он же совсем не бывает дома!
А Дина вдруг снова набросилась на Лену:
— Матрешечка моя, как же я тебе рада!..
* * *Лена подходила переулком к Остоженке.
Издали увидела: у ворот рабфака стоит плотное кольцо мальчишек. Внутри темнеет что-то громоздкое.
Ее обогнали еще несколько мальчишек, крича на бегу:
— У них зажигание отказало!
— Не зажигание, мотор барахлит!
Она подошла ближе. Кольцо мальчишек на глазах росло, было молчаливо или начинало дружно галдеть, когда чей-то голос — обладатель его, видно, пригнулся к земле — скрашивал или приказывал что-то.
— А ну, разойдись! — рявкнул вдруг над Лениным ухом неведомо откуда взявшийся Васька.
— Вася! — ахнула Лена.
— Ленка, у нас сцепление заело. Вот, гляди, любуйся, трепещи!
И он широким, даже театральным жестом окинул старательно выкрашенный зеленый, с торчащей у руля громадной резиновой грушей, похожий на какое-то чудовище мотоцикл с коляской, из-за которой виднелась согнутая, по всем признакам Алешкина спина.
— Первая обкатка. В честь моего сына! Чувствуешь?
— В честь твоего… Васька, твоего сына? — Лена ахнула снова, вцепилась ему в рукав.
— Сегодня в ноль часов сорок минут по московскому времени… родился Василий Васильевич Федосеев! — отчеканил Васька и, словно устыдившись своего торжества, гаркнул опять на мальчишек: — А ну, разойдись!
Кольцо шарахнулось в сторону, но не разомкнулось.
— Васька! — донеслось из-за коляски. — Дай мне, шут бы ее задрал, обыкновенную отвертку! Погоди, я сам.
Алешка появился на свет. Чумазый и промасленный, с разодранным рукавом. Молча и сосредоточенно сел за руль, подергал какие-то рычаги, спрыгнул и снова скрылся за коляской. Васька, Лена, мальчишки тотчас обступили ее опять. Ждали, пока не послышалось наконец торжествующее:
— Ага, нашел!
Когда же Алешка вскочил в седло, завел мотор и свершилось невероятное, то есть чудовище чихнуло, взревело оглушительно, подпрыгнуло вместе с коляской и застрочило, как пулемет, мальчишки не выдержали, завопили ликующе:
— Пошел! Газует! Пошел!..
Чудовище лихо развернулось на углу, встало как вкопанное. Дверца коляски открылась сама собой. Алешка спрыгнул, вернулся к воротам. Какой он был легкий, сияющий, гордый!
— Алеша, у тебя же вся рука изрезана, гляди, кровь! — в третий раз ахнула Лена, бросаясь к нему.
— Шут с ней, подумаешь! — отмахнулся он. Если бы сейчас сказали, что руки вообще нету, вряд ли обратил бы внимание.
— Э, нет, так негоже! — вмешался Васька. — Дуй наверх, обмойся, завяжись. Ленка, топай с ним, окажи первую помощь. Чудило, тебя же в таком виде близко к роддому не пустят! Кстати, там Дарья Кузьминишна передачу приготовила, захвати-и!
Последние слова Васька прокричал уже вдогонку. Алешка, а следом за ним и Лена уже вбегали в подъезд.
Вверх по лестнице на свой третий этаж они тоже бежали. Молча, не глядя друг на друга. Как быстро мелькали ступени, площадки! Если бы Лена могла задержать их…
Ни Марьи Антоновны, ни Кузьминишны не было дома — нянечка и жила-то все последние дни с Найле.
Лена притащила теплой воды, таз, полотенце.
Скинув ватник, Алешка тер мылом сначала лицо, потом, стараясь не морщиться, большую ссадину, почти рану, у сгиба кисти.
— Знаешь, Динка приехала, — больше, чтобы отвлечь его, бодро сказала Лена. — Я ее уже видела. Утром!
— Приехала? — Он и вправду обрадовался, даже посветлел лицом.
— Я сейчас йоду принесу, ладно? — испугалась Лена, видя что вода в тазу краснеет.
— Это зачем?
Но она убежала, достала где-то пузырек. И, выпятив от сострадания губу, стала беспощадно мазать ссадину пробкой.
— Жжет? Очень жжет? — спрашивала, морщась сама.
— Да лей больше, лей сразу! — крикнул Алешка.
Лена обвязала ему руку чистой тряпкой. Она стояла к нему так близко, разрывая тряпку зубами, завязывая ее. Она слышала даже стук его сердца, видела, не глядя, его опущенные на нее родные, упрямые глаза… И не утерпела. И сказала очень тихо:
— Алеша, можно я спрошу? Скажи, ну почему, почему ты стал со мной совсем другим? Ты же знаешь, про что я говорю!
Он молчал долго, стягивая на повязку засученный рукав, отвернувшись. И ответил наконец, с трудом, но твердо:
— Потому что я любил тебя, Ленка!
Она отвернулась тоже. Горько посмотрела на синее весеннее небо. И спросила еще тише:
— А теперь? Больше уже не любишь совсем? Алеша…
И снова он помолчал. И сказал честно, тоже с трудом, но гораздо спокойнее, проще:
— Я не знаю. Не надо об этом! — и тронул ее плечо здоровой рукой. — Ты поедешь вместе с нами проведать Найле? Мы и Динку захватим по дороге… Идем же, Вася ждет нас там, у машины!
И они побежали вниз.
И через несколько минут чудовище, подпрыгивая, уже неслось по переулку под восторженные вопли провожавших его мальчишек.
ВДВОЕМВ конце апреля Рогожина вычистили из акционерного общества Отовент. Само общество лопнуло, остатки его влились в крупный государственный трест «Сантехстрой».
Рогожина, собственно, не вычистили — не велика была фигура ни в прошлом, ни в настоящем. Просто уволили, как не соответствующего должности инженера. Помыкавшись по городу, он пристроился рабочим в небольшую геодезическую партию, уезжавшую вскоре куда-то в Киргизию или на Урал.
Весна в том году выдалась чудесная.
Небо было безоблачным, синим, потом полили теплые бурные дожди, и к началу мая зазеленело все: бульвары и скверы в городе, сирень и черемуха в пригородах, старые липы и клены в московских двориках. По переулкам тянулась из-под тротуаров трава, безудержно лезла отовсюду, где только не было асфальта. Городской воздух стал чище и прозрачнее.
Москвичи встретили Май хорошо. Газеты сообщали об успешном строительстве первой очереди метро, о пуске большого часового завода, о росте коллективных хозяйств Подмосковья, отмечали годовщину соцсоревнования крупнейших фабрик.
…Сегодня в ночь широкоплечий Май
Назначен мастером на новостройку… —
печатала «Вечерняя Москва» праздничные стихи.
В Москве открылись новые кинотеатры, музеи, начали работать все парки и стадионы.
Деревянные свежеокрашенные ворота небольшого стадиона недалеко от зоопарка были распахнуты настежь. Над воротами надувалось красное полотнище: «Привет молодым физкультурникам и физкультурницам нашего района!»
В раздевалке, просторном дощатом здании, стоял дружный гвалт. Перегородка делила его на две половины, мужскую и женскую, но слышно было прекрасно все. Девушки с большой текстильной фабрики, пришедшие тренироваться к сдаче норм по легкой атлетике, переодевались, разложив на низких скамейках свертки, чемоданчики…
— Девчата, глядите, у меня шаровары не коротки? — кричала во весь голос одна.
— Ой, иголки у кого нету, — лифчик прихватить? — требовала другая.
— Мама родная, тапки не лезут, босой бежать придется! — ужасалась третья.
— Кто оделся, выходи! Девочки, майку передайте! Посторонись, расселась, как барыня!.. — шумели со всех сторон.
Из-за перегородки иногда прилетали ответные сочные реплики.
Лена переодевалась среди физкультурниц прядильной в углу, разложив вещи прямо на полу, на газете.
— Зойка, я майку не задом наперед надела? — озабоченно спрашивала высокую девушку.
— А где у ней зад, где перед? Тощая ты какая, Ленка, стала! — не одобрила Зоя.
— Хорошо. Прыгать легче будет.
Веселой стаей выпорхнули из раздевалки в красных, желтых, голубых безрукавках, тапочках на босу ногу, — все, как одна, по-зимнему белые, голенастые, жмурясь от солнца…
— Девушки, стройся!
Физорг, тонкий, как оса, построил в шеренгу, повел.
Стадион был еще почти пуст. По футбольному полю, зеленевшему неровно, пятнами, гоняли мяч первые футболисты. На трибунах маячили одинокие зрители. Вокруг чернела беговая дорожка, ее рябили, отражаясь от тополей вдоль забора, солнечные пятна. На заборе бились по ветру алые язычки — флажки.
— Разминку начали! — крикнул физорг.
Девушки побежали. Дышать было удивительно легко, все казалось полным света, чистым, как бывает только весной. Лена бежала по росту в хвосте шеренги, старательно работала руками, распрямляла грудь. Как хорошо зеленела трава на футбольном поле! Так бы и броситься в нее ничком! Белые голуби неизвестно откуда, как бумажные стрелы, взвились и сверкнули в голубом небе…
