Борис Раевский - По следам М.Р.
— Почему вы все майора подозреваете? — наконец выпалил он. — Майор ведь за своих разведчиков болеет — разве не видно?! Когда объявился Кубарев — ого, как он обрадовался!
— Ефрейтор Кубарев? — Чукин впервые с интересом взглянул на Геньку. — Он у нас проходил. Окружение и пребывание в плену. Оставлен в строю, но взят на учет. Есть какие-нибудь данные?
— Какие у нас могут быть данные? — Филимоныч дернул плечом. — А вот сам Кубарев есть, живой-здоровый. Жаль, что толку от него немного. Слово скажет, два — пропустит…
— Да, я помню, вы рассказывали, — генерал в последний раз затянулся и обрушил столбик пепла. — Ну что ж, раз начали разбираться — надо идти до конца. Как позвонить в гараж?
* * *
Кубарев появился в замасленной куртке, в больших перчатках с кожаными раструбами.
— Отпросился на полчаса, — объявил он с порога.
Кивнул ребятам, как старым знакомым, и тихонько сел на стул у дверей, поджав ноги, чтоб не наследить.
— Я уже объяснил вам, Василий Дмитриевич, что нас интересует, — начал генерал. — Вероятно, вы сочли невозможным посвящать детей во все детали. Ну что ж!
А теперь давайте условимся: мы хотим знать всё. Всё, — голосом подчеркнул генерал.
Кубарев понимающе кивнул, облизнул губы, но, вместо того, чтобы заговорить, тяжело вздохнул.
— Погодите, — сказал генерал. Повернулся к Филимонычу. — Надо ли им слушать это? — он кивнул в сторону ребят.
Филимоныч почему-то встал. Нахмурился.
— Думаете — непедагогично?
Генька замер.
«Так и есть! Сейчас выгонят. Взрослые — они всегда в самый интересный момент…»
Филимоныч сделал несколько шагов по кабинету.
— В каких-то теплицах, да-да, в оранжереях растим мы наших ребят. Пусть всегда будет солнце! — он жестко усмехнулся. — Пусть! Но, к несчастью, есть еще и черные бури, и суховеи. Ребята должны видеть…
— Значит, оставляем, — подытожил генерал. — Ну что ж, — он повернулся к Кубареву. — Прошу вас — продолжайте…
— Всего подряд рассказывать не надо, — вмешался Николай Филимонович. — Лучше я буду спрашивать.
Он взял со стола исчерченный лист и подошел к шоферу.
— Вот, глядите. Это — наши окопы, это — немецкие, а здесь — «ничейная» земля. Отсюда ползли глубинники, так? Где вы их дожидались? Здесь? Хорошо. А где в это время был Бортовой? Тут?
Кубарев замер.
— Выходит, вы знаете?.. А он-то думает… Тогда не велел говорить и нонеча наказывал: не трепли… А ежели вам ведомо…
И он ткнул пальцем в нейтралку, недалеко от наших траншей.
Филимоныч быстро обменялся взглядом с генералом.
— Товарищ Кубарев, — сказал генерал и зачем-то встал. — Один из тех глубинников уцелел. Да, да, не удивляйтесь. И он сообщил нам кое-какие подробности. Но мы хотели услышать и от вас… Правду. Только правду. Понятно?
Кубарев вздохнул.
— Итак, что случилось, когда Бортовой увидел немцев?
Кубарев снова вздохнул:
— Не знаете, какой он? Особо когда под градусом?! Шибануло ему в голову — взять «языка». Сержант ему шепчет: не за этим мы здесь. Но тот ни в какую. Вскочил — и к немцам! Тут, ясное дело, шум, стрельба, все как полагается. Хорошо еще успел он мне ракетницу сунуть: «Сигналь! — кричит. — Чтоб огонь давали!» Только парням тем уж поздно было подсоблять.
— Скажите, Кубарев, — Чукин, сидевший в углу за книжным шкафом, вышел к столу. — Почему вы дали моему уполномоченному совсем другие показания?
Кубарев, увидев Чукина, рванулся ему навстречу, а потом словно обмяк.
— Опять будете раскалывать? — бормотал он. — Опять все сызнова? Убег я тогда из плена, убег! Чего вам еще? Ох, верно твердил майор: «Молчи, кто тебе поверит?» И тогда утром наказывал, когда в траншею воротились и хмель с него сошел, и в остатный раз по телефону: «Молчи! Хуже будет!» Вот и наболтал я на свою голову.
— Ничего вам не будет, Василий Дмитриевич, — генерал повысил голос. — А с майором Бортовым мы разберемся, слово даю. Вы меня поняли, товарищ Чукин? С Бортовым, а не с Кубаревым.
Чукин ушел. Шофер стал успокаиваться.
Генька отошел к окну и уставился в вечернюю темь. Уши у него горели. В голове вспыхивали и гасли слова: «Орел-командир».
* * *
После ухода Кубарева генерал отправился на кухню варить кофе. Черное обжигающее питье было как раз кстати.
Филимоныч, разложив на столе схему, стал шаг за шагом излагать ход ночной операции. Его прервал звонок в прихожей.
— Сейчас мы сможем проверить вашу версию, — бросил генерал, направляясь к двери.
Из прихожей послышался громкий говор, тяжелые шаги, и в комнату вошел разведмайор.
Видно, он ни о чем не подозревал. Добродушным басом поздоровался с Филимонычем, потрепал по плечам ребят.
— Ого! Вся компания в сборе! А где же ваша — как ее величать? Следопытша? Следопытница? — он засмеялся.
Никто его не поддержал.
— А ты, капитан, никак в художники подался! Картинки рисуешь? — Бортовой полез в карман за очками.
Но учитель свернул схему.
— Вам это не интересно: вы же… — он похлопал себя по затылку. — А жаль! Мы все-таки напали на след. И помог нам, — Филимоныч встал и уперся взглядом в глаза Бортовому, — один бывший глубинник из института физкультуры.
Бортовой отпрянул:
— Глубинник? Они же все погибли!
И сразу запнулся.
Но было уже поздно.
Генерал сурово покачал головой:
— Не такая уж плохая у вас память, товарищ бывший майор. А вернее: бывший товарищ!
И, глядя на ссутулившегося и как-то на глазах постаревшего Бортового, продолжал:
— К сожалению, Чукин прав: дело это закрыто и за давностью не наказуемо. К сожалению…
Генька глядел то на генерала, то на Бортового.
«Как же?.. Как же так?.. Как же так?..» — билось у него в голове.
Никогда не видел Генька генерала таким. Казалось, он весь накален. Поднеси спичку — и вспыхнет. Его мохнатые брови сомкнулись у переносицы, скулы побелели. А голос стал тише, чем обычно. Тише, но столько в нем и ярости, и презрения…
Генька перевел взгляд на Бортового. Но это было еще страшнее. Лихой разведчик враз как-то сник. Всё у него обвисло: повисли еще недавно так молодцевато развернутые плечи, повисли большие крепкие руки, бессильно опустилась голова.
Но, главное — глаза… Генька не мог без ужаса глядеть в эти вдруг помертвевшие, тусклые глаза…
— Ваша пьяная удаль в ту ночь… — тихо продолжал генерал. — Сколько горя принесла она людям?! По справедливости — надо бы отправить вас к вдовам и детям тех, кто погиб из-за вас. Отчитайтесь-ка перед ними!..
Генька глянул на Бортового — как съежился он!
— Ваши ордена… — сказал генерал. И Генька вслед за ним поглядел на длинные яркие колодки на пиджаке Бортового. — Да, к сожалению, Чукин прав. За давностью лет… Не в моей власти отнять ваши ордена. Но знайте, — генерал подошел вплотную к Бортовому, и тот невольно встал. — Знайте, — сказал генерал, — не хочу марать руки, но считайте, что я сейчас дал вам пощечину. Да, пощечину!
Он отвернулся.
— А теперь — прочь… Прочь…
Бортовой молча повернулся и, с трудом передвигая ноги, пошел к дверям…
Глава XVIII
„ДОН КИХОТ”
Наконец-то в Ленинград пришла весна!
Город сразу преобразился. Хмурый, с низким и тяжелым, провисающим прямо на телевизионные антенны небом, он вдруг расцвел, заблистал десятками красок.
По Неве побежали первые, юркие, как мыши, речные трамвайчики. Белые мыши.
На набережных часто скоплялись мальчишки. Плюнет паренек в воду и стоит, навалившись на гранитный парапет, глядит, как вмиг слетаются мальки. Долго стоит. Все нынче радует парнишку. И вода, весенняя, живая. И ветерок — бодрящий, весенний.
Уже месяц прошел с того страшного дня, когда генерал прогнал Бортового. Месяц, а Геньке казалось — лишь вчера. Намертво врезались в память и непривычно жесткое, яростное лицо генерала, и растерянные тусклые глаза Бортового, и весь он, обмякший, жалкий.
Как же это? Так глупо, так ужасно ошибся?! Вот ведь Оля — хоть и девчонка, а чувствовала что-то. Говорила — «странный». А он, Генька, еще оборвал ее: «Что ты понимаешь в боевых командирах!» Так и резанул: что ты понимаешь…
Вот тебе и ария Хозе!..
И еще. Генька вспомнил давний телефонный звонок директору школы. Какой-то неизвестный советовал приструнить следопытов.
«Неизвестный!» — Генька сердито хмыкнул. — Теперь-то вполне известный! Как же я раньше не сообразил?!»
Генька задумался, и вдруг… Еще одна догадка.
Кинулся к атласу.
«Где же тут Воронеж? Ага… Нашел… А Борисоглебск?»
Генька стал торопливо шарить глазами по карте. Борисоглебск не обнаруживался.
