Ксения Шнейдер - Радости и горести (повесть в письмах)
Люся, если догадаешься и прочтёшь по буквам это письмо, то прошу тебя, умоляю никогда никому не говори. А главное — Феликсу, Люся, ни за что. Прощай, моя дорогая.
ИРА.
От Люси Климовой — Ирине Алдан. 10 июня.
Дорогая моя Ирочка! Так бы сто раз и писала: Ирочка, Ирочка, Ирочка! Потому что у меня опять есть письмо от тебя, да ещё такое, что для меня лучше всех. Ведь если я не виновата и Феликс не виноват, а только ты виновата, так это ничего. Ты всё это скоро забудешь, а я никогда не поверю, что ты плохая: письма-то ведь ты мне писала, никто другой, и на скрипке ты играла, так чего ж говорить!
А что ты другой раз бываешь сердитая, так я тебе на это вот что скажу: была бы у меня жизнь, как твоя, я бы, может, ещё хуже себя вела. Так что, когда всё лежишь, хвораешь, делать ничего не велят, все тебя жалеют. А если я когда плачу, так у меня нос тоже красный и лицо всё пятнами.
Ирочка, приезжай! Наши уже всё приготовили, горенку обоями оклеили. Обои голубые, белыми цветочками. Я никому не говорю, что ты не хочешь ехать. Всё надеюсь.
Новости у нас такие: я уже с одним костылём управляюсь. Студенты приехали, столбы поставили, теперь в школе проводку делают и в Дома уже начали проводить.
Феликс больше не хочет быть почтальоном, его на лето хотят колхозным конюхом определить. Он с конями умеет, и на трудодни больше. У них в семье трое маленьких, а ему уже пятнадцатый пошёл в апреле месяце. Он теперь с утра до вечера занят будет. Я говорю: «Как же ты теперь вечера самодеятельности будешь устраивать?» — «А Ирина, говорит, Алдан на что? Ей все эти дела сдам». Вот, без тебя распорядился. Ох, Ирочка, ты рассердишься, он ведь всё узнал. А моей вины в этом почти и нет. Я тебе скажу, как у нас получилось.
Я ведь очень недогадливая, мне бы никак не догадаться, что буквы с целью подчёркнуты. А Феликс тогда ко мне не ходил. Я «Аэлиту» прочитала и с Юркой послала Феликсу. Это позавчера. А сегодня утром сижу на бережку, думаю про свою жизнь, какая она у меня переменчивая. Была у меня подруга Ирочка, был друг Феликс, а теперь никого. И так я себя растравила, до слёз. И вдруг вижу — Феликс бежит и книгой размахивает. «Ты, кричит, читала?» — Читала, говорю. — «Да буквы, кричит, буквы!» Ничего не понимаю, какие буквы?! Он мне книгу под нос суёт. «В этой книге, говорит, ключ тайны. Это, говорит, не Лена была, а она сама. Я только немного прочитал — и к тебе. А тебя дома нет, насилу разыскал». Тут он мне всё разъяснил, и стали мы читать. А как дошли до места, где ты не велишь никому, а особенно Феликсу, говорить, я испугалась и хотела бросить читать, да уж тут и конец был. Что же теперь делать?
Да ну их, всякие тайны! Лучше приезжай скорее.
Твоя любящая ЛЮСЯ.
От Ирины Алдан — Феликсу Гармошкину. 12 июня.
Здравствуй, Феликс!
Я пишу тебе потому, что Люся мне не ответила на одно моё письмо. Я надеялась, что она простит мне и напишет. Она не написала. Так и должно быть. Я сама разорвала нашу прекрасную дружбу. Но тебе я должна написать, потому что очень перед тобой виновата. И вот я делаю самое трудное в моей жизни. Это труднее этюдов Паганини, труднее геометрии, но я это сделаю.
Феликс, возьми у Люси «Аэлиту» и прочитай подчёркнутые буквы. Сначала покажи ей это письмо, тогда она даст тебе книгу. И ты всё узнаешь.
Сегодня утром у меня был экзамен по скрипке. Я очень волновалась, хотя готовилась на совесть. Играла я «Фантазию» Вьетана. И вот, когда взяла первый аккорд, — случилось чудо. Вдруг поняла, всё дело в трусости. Не в такой, когда всего боишься, а когда страшно, что тобой перестанут восхищаться. Тогда начинаешь врать, хитрить и делаешься всё хуже и хуже. И я поняла, что надо сделать.
А почему — чудо?
Вот почему: аллегро модерато идёт семь минут, и целые семь минут я не знала, как играю. У меня и раньше случалось, что какой-нибудь кусок пальцы сами играют, но так, чтобы всё целиком, ещё не бывало. И вот, когда я поняла, что надо написать тебе и всё сказать, оказалось, я кончила играть. Очень испугалась: как я играла? — Не знаю. Выдержала? Я не знаю. А вдруг провалилась? Но Никандрыч сказал: «Молодец, девочка, научилась думать и не только пальцами». А папа добавил: «Да, пожалуй, выйдет толк». И даже Лена вдруг подходит и говорит: «Я рада за тебя, Ирочка». Тут мы обе немножко заплакали, а Никандрыч закрыл нас спиной. Кажется, никто не заметил. Ох, это же тебе не интересно, Феликс! Мне показалось, что я Люсе пишу. Моя милая, ласковая, чудесная Люся! И я её потеряла!
Теперь, Феликс, когда ты прочтёшь моё письмо в «Аэлите», ты поймёшь, почему я отказалась ехать в Марьино, почему не могла прислать свою карточку, и почему спряталась от тебя в Ленинграде. Всё это трусость, глупость и эгоизм. С какой радостью поехала бы я теперь к вам! Но поздно. Завтра приезжает мама, и Лена наговорит ей всяких ужасов про меня (и не потому, что хочет мне зла, а с самыми лучшими намерениями), папа подбавит и все вместе примутся за моё воспитание. Они уж постараются совсем оторвать меня от вас. А чем я докажу, что вы хорошие? Ведь у меня не осталось ни одного Люсиного письма. Но я зря всё это пишу, Люся и сама теперь не хочет со мной дружить, она и не позовёт меня больше. Так мне и надо.
Теперь прощай. Крепко жму руку.
Ирина АЛДАН.
ТЕЛЕГРАММА
Из Ленинграда
14530
Деревня Марьино Боровичской области Колхоз «Победа» Люсе Климовой
ПРИЕХАЛА МАМА ВСЁ РАСПУТАЛА ВСТРЕЧАЙТЕ ДЕВЯТНАДЦАТОГО
СЧАСТЛИВАЯ ИРА
