Сергей Георгиев - Стрёкот кузнечика
— До свидания, — сказал Алёша и нажал рукой на рычаг.
Медленно, на ватных ногах вышел мальчишка из жёлтой будки, прислонился затылком к холодному стеклу. Откуда-то из-за угла дома выбежала маленькая комнатной породы грязная собачонка. Наверное, бездомная или потерявшаяся. В зубах собачонка держала огромный надкусанный беляш — то ли выронил кто- то или стащила — добыча немалая.
Собачонка остановилась невдалеке от Алеши, забилась в угол за телефонной будкой — чтобы не затоптали ненароком вместе с беляшом. С ног до головы оглядела своего случайного соседа: мол, кто ты такой, беляш у меня не отнимешь?
— Не отберу, не бойся, — устало сказал Алёш собаке и пошёл к дому.
О Славке и его аквариуме он даже не вспомнил.
Весь следующий день Алёша думал о человеке, чей номер телефона написан жирным чёрным карандашом на стенке телефонной будки. Странно думать о старике, о котором почти совершенно ничего не знаешь, и только слышал его тихий хриплый голос. Тот очень ждал звонка какого-то «малыша» — и это всё.
На стенках обычно царапают номер, который дали в справочном. «Малыш», наверняка хорошо знает того человека, бывал у него дома, раз уж тот так ждет его звонка!
Алёша зачем-то представил себе будку, стенку с номерами.
Тот номер он видел отчётливо, во всех подробностях, каждую цифру. И решил позвонить ещё раз. Чтобы рассказать всё, как получилось… извиниться. А там — будь что будет.
Дома был телефон, но мальчишка всё-таки отправился к той жёлтой будке. Все нацарапанные номера были на месте, и тот, написанный необычным карандашом, так же чернел в стороне от других. Ни в одной цифре Алеша не ошибся, когда представлял его утром.
На этот раз трубку сняли сразу.
— Здравствуй, малыш! Я почему-то был уверен, что ты и сегодня позвонишь мне! Молодец, не забываешь деда!
— Я… — начал было Алёша, но незнакомый человек перебил его:
— Знаю, знаю, что занят! Читал в «Вечёрке» про твою выставку, молодчина, так держать! Это для деда главное! Ведь и школа ещё, и бассейн, в твои-то годы! Сейчас посвободней стал?… Может, зайдешь когда?
Теперь Алёша просто обязан был сказать, что он — это не он! То есть, конечно, он, — но совсем не «малыш»! Вернее, не тот, за, кого его принимают.
Но человек понял молчание, Алеши по-своему:
— Папа, да?… Ты знаешь, малыш, я ведь почти не выхожу… Раны мои, будь они неладны! Вот перебрался поближе к телефону, как чувствовал.
— Раны?… — ужаснулся Алёша.
— Я ж тебе рассказывал, малыш. Ты, правда, совсем ещё крохой был, позабыл всё, наверное? Я ещё когда на «Ильюхе-горбатом» летал, были дела. Да ты вот позвонил, и мне легче. Мне совсем хорошо.
Алёша вдруг понял, что он просто не может сказать этому старому, израненному в боях человеку, что он, Алёша, обыкновенный обманщик.
— Ты опять торопишься, малыш?… Молодость всегда торопится, надо успевать, а как же! Ну, беги, заболтался дед твой… Звони, малыш, прошу тебя, звони!
Алёша на этот раз даже не успел сказать «до свидания», трубка по-комариному запищала. Не больно-то разговорчив, видно, этот самый «малыш», если его дед почти на полуслове вдруг заканчивает разговор.
Алёша нажал на рычаг, но потом снова поднёс трубку к уху. Как такая простая мысль не пришла ему в голову раньше? Ведь есть же справочное, «09»!
— Справок об адресах не даем, — скучным голосом ответила мальчишке женщина, — могу дать номер телефона.
А зачем Алёше номер телефона, когда он и так его хорошо знает…
Вечером, когда отец читал газеты, Алёша как бы случайно, вскользь спросил у него:
— Папа, а что такое «Ильюха-горбатый»?
— «Ильюха-горбатый»? — отец очень удивился. — А почему ты спрашиваешь?
— Просто интересно.
— Это самолет такой был. Грозный очень самолет, штурмовик Ил-2, во время войны. Немцы его страшно боялись, называли «черной смертью».
— А наш дедушка тоже воевал на «Ильюхе-горбатом»?
Отец посмотрел на Алешу очень долгим взглядом, потом убрал газеты в сторону и ответил:
— Нет, Алёша. Я же тебе рассказывал. Наш дедушка был танкистом… Он и погиб в танке. Геройски погиб, в бою, прямое попадание…
— Папа, а вот если бы… если бы у нас сейчас был дедушка, мы бы…
— Что, Алёша?
— Мы бы… ходили к нему? Хотя бы изредка?
— Алеша… — отец положил руку Алеше на плечо. — Если бы мой отец был жив…
И он ничего больше не сказал, большой и сильный человек. И Алёша подумал, что вот так мог погибнуть на своей страшной «чёрной смерти» и дед этого неизвестного «малыша».
Но «малышу» удивительно, просто невероятно в жизни повезло! И отцу «малыша» повезло, и…
И надо обязательно, просто необходимо позвонить тому человеку.
Голос старика был почти весёлым.
— Ну, малыш, у меня теперь каждый день праздник! Тётя Маша только что ушла, прибиралась тут у меня, ну, я подсел к телефону, думаю: позвонишь, не позвонишь? И вот!… Как дела, малыш?
— Нормально! — неожиданно для себя ответил Алёша. — А ты-то как, расскажи поподробнее, пожалуйста.
Никогда раньше не смог бы Алеша так вот просто обратиться на «ты» к совершенно незнакомому взрослому человеку. Старик очень удивился. Видно, не привык, чтобы его делами кто-то интересовался.
— А что тебе рассказать? У меня всё по-прежнему. Дела-то стариковские.
— А ты видел в войну танки?
— Танки? Я их с воздуха прикрывал. Эх, малыш, было однажды…
Голос старика стал звонким, молодым и весёлым, казалось, он сидит в кабине своего грозного самолета, а не в пустой стариковской квартире. И бой вокруг, на земле и в небе. И далеко внизу идет на врага крохотный, как букашка, танк. И только он, пилот «черной смерти», грозного «Ильюхи-горбатого», ещё может спасти эту малявку от прямого попадания…
Дядя Володя, сосед Алёшки с девятого этажа, работал в милиции. В милиции знают всё.
— Мы знаем всё, — подтвердил дядя Володя, но когда узнал, чего хочет от него Алёша, нахмурился и сказал твердо и официально:
— Не положено!
Должно быть, вид у мальчика был при этом какой-то необычный, такой, что дядя Володя не сумел сразу закончить разговор, и уже другим тоном спросил:
— Девчонка?
Алёша даже не понял сначала. А потом сбивчиво рассказал всё. И так посмотрел на дядю Володю, что тот сказал:
— Вижу, что надо. Сделаем.
И на следующий день принёс Алеше маленькую бумажку с адресом и фамилией.
Жил старый лётчик не очень далеко, за вокзалом, остановок шесть на автобусе. Кирпичный трехэтажный дом с одним-единственным подъездом стоял в глубине запущенного то ли парка, то ли сада. Алёша подошёл к подъезду, внимательно прочитал табличку над дверью. Всё правильно.
Квартира летчика должна быть на втором этаже, а окна…
Да, окна выходят сюда. Алеша отошёл много от дома.
Вот это окно и, может быть, вот то тоже.
Начинался вечер, было уже довольно темно, и в крайнем окошке, которое, безо всяких сомнений, принадлежало лётчику, горел свет. «Да он же почти не выходит дому!» — подумал вдруг Алёша.
Теперь надо только подняться, позвонить в дверь… или постучать. Алёша вдруг понял, что даже не может представить, что произойдёт потом.
Ведь старый летчик-то до сих пор думает, что каждый день разговаривает с «малышом», своим внуком. Может быть, узнав правду, просто выставит его, Алёшу, за дверь, даже разговаривать не захочет!…
Надо сначала хотя бы предупредить старика, мягко и деликатно, а уж там…
В темноте будки кнопки с цифрами почти не было видно, и Алёша с трудом, почти на ощупь набрал знакомый номер.
Длинные гудки… Значит, там, на втором этаже, сейчас вовсю трезвонит телефон.
Но никто не поднимал трубку. Алёша стоял в тёмной будке и слушал, слушал эти длинные гудки.
Наверное, дедушки просто нет дома, он куда-нибудь вышел и… Сердце Алеши вдруг начало гулко колотиться, так что слышно, наверное, было на соседней улице. Свет в комнате!…
Ведь он же видел свет в квартире летчика… Значит, никуда он не вышел, он там, в комнате!
Он там, израненный старый человек, один!
С ним что-то случилось, — и надо бежать, не разбирая дороги, стучать во все двери, потому что случилось что-то с Алёшиным дедушкой, бывшим военным лётчиком, которого он, Алёша, никогда раньше не видел!…
— Это ты?… услышал вдруг мальчишка в трубке тихий хриплый голос. — Я сразу понял, что это ты… Ты звонишь из того автомата, что внизу?… Поднимайся, я открыл дверь. Будем знакомиться, внук…
СТРЁКОТ КУЗНЕЧИКА
Моя бабушка живет очень далеко от нас, в маленьком городке на Урале. Я был у нее однажды, давно, два года назад. И почти ничего не помню.
То есть помню, конечно. Лето, бревенчатый дом и всегда распахнутые настежь окна. Одно окно выходит в огород, а два других — в тупичок. И там большая поляна, высокая трава, а в траве с утра до позднего вечера стрекочут кузнечики. Воздух звенит, и весь бабушкин дом полон этим стрекотом.
