Виктор Бороздин - Там, где звенит Енисей...
— Я видела, как вы на трубу залезли. Это ты придумала? — кивнула она Уле. И, не дожидаясь ответа, сказала: — Смелая. Буду с тобой дружить, ты мне нравишься. Меня зовут Тина. И я возьму тебя с собой в тундру, хочешь?
В тундру! В её родную тундру!.. Это было так неожиданно, что Уля как держала в руке заснеженную рукавичку, так с ней и застыла.
А Нелё ужасно рассердилась. «Вот тебе и раз! Разве так дружат? Сразу — командовать». Она посмотрела на эту надменную девочку, тоже прищурилась и громко сказала:
— Уля — моя подружка, мы с ней ещё дома дружили.
— Твоя-а? — нараспев проговорила Тина. — А теперь будет моя. — И она рассмеялась.
Нелё ждала, что Уля тоже скажет, что у неё подружка — она, Нелё. Но Уля ничего не сказала…
Уля смотрела на эту незнакомую большую и, наверно, очень умную девочку, которая хочет с ней дружить и даже взять с собой в тундру… далеко… может, туда, где мама и папа. Это Нелё уже привыкла к школе, она здесь давно, а Уля… нет, Уля ещё не сумела привыкнуть.
Разве можно без солнца?
Вся жизнь в интернате начинается по звонку. Дня-то зимой у них нет, только ночь — утром, вечером, днём и ночью… То звёздная или лунная, и тогда многое что видно: антенны на крышах, столбики дыма, поднимающиеся из труб, даже узоры на малицах прохожих; то тёмная — это когда небо закрыто облаками. Только по звонку все в интернате узнают, что наступило утро.
Самый первый звонок звонит так долго, что поднимает всех — кто хочет вставать и кто не хочет. И спрятаться от него невозможно. Если даже сунешь голову под подушку, он и там найдёт. А не найдёт, ему помогут твои же подружки, мигом сдёрнут с тебя одеяло — вставай, соня! — ещё и пятки пощекочут.
Потом звонков бывает много: на уроки, на перемены. Последним ударяет гонг. Это до блеска начищенная медная тарелка. Она как маленькое солнце, прямо горит. Гонг висит высоко, возле учительской комнаты. Он звучит мягко, с каким-то переливом, не говорит, а нашёптывает тебе: «Спать, спать…»
И хотя спать ещё не хочется, но на гонг никто не обижается. А вот на первый звонок…
Уля никак не может привыкнуть всё делать по звонку. Зачем вставать, если спать хочется? Зачем сидеть за партой, если гулять хочется?
В первые дни она и уходила из класса. Но тогда ей становилось совсем скучно.
Всё же понемножку она привыкла и к интернату и к школе. Правда, русских слов она ещё знала немного. Но в этом все ей помогают. Не только подружка Нелё, но и другие девочки и даже мальчишки. Утром Уля встаёт, а ей кричат:
— Уля, убери постель!
Сначала она не понимала, чего от неё хотят. Но теперь она уже знает, что такое одеяло, подушка, простыня, и научилась застилать кровать не хуже других девочек.
Потом выучила слова «мыло», «вода», «полотенце». Самое интересное, что слова учатся лучше всего тогда, когда что-нибудь случается. Как-то во время умывания мыло попало Уле в глаза и стало больно щипать. Уля стала тереть глаза руками, а от этого ещё больше стало щипать, и она запищала, запрыгала. А тут ей все кричат:
— Это мыло, мыло, мыло! Ты скорей водой, водой, водой!
Вот так она сразу и запомнила и мыло, и воду, и полотенце.
Есть слова, которые легко выговариваются и запоминаются. Вот слово «мел» — его Уля сразу выучила. Чего тут учить? Это слово само изо рта выскакивает. Оно такое простое, что его даже на картинке у Раисы Нельчевны нет. Кусочком мела пишут на классной доске. Пока выводишь палочки-крючочки, руку испачкаешь. Вытрешь руку о платье — платье испачкаешь. Потом оказалось, что мелом окрашены и потолки, и стены школы, и даже в листочках тетрадки есть мел, поэтому бумага и белая, так Раиса Нельчевна сказала. Вот он какой — мел! А на вкус мел никакой. Уля лизнула — оказался он и не сладкий, и не горький, не солёный, не холодный, не горячий.
Есть слова трудные-претрудные. Вот попробуйте сказать слово «здравствуйте». Не получится. Это слово Уля много раз про себя повторяла, пока не выучила его, и потом уже со всеми вместе стала говорить, когда Раиса Нельчевна входила в класс.
О том, что это слово доброе и вежливое и что его нужно говорить не только Раисе Нельчевне, но и всем, кого повстречаешь, Уля узнала не сразу. Оказывается, этого не знала и Тая, Улина однофамилица, Лырмина, что сидит за соседней партой. Тае это слово тоже очень нравилось. И они с Улей, взявшись за руки, выбегали в коридор, чтобы побольше всем сказать «здравствуйте!» Чаще всего они говорили это, конечно, Раисе Нельчевне. Повстречают её, скажут: «Здравствуйте!» «Здравствуйте!»— ответит Раиса Нельчевна и пройдёт дальше. А они забегут вперёд и опять ей навстречу: «Здравствуйте!» Раиса Нельчевна зайдёт на минутку в учительскую и только выйдет, они тут как тут: «Здравствуйте!» Так на дню раз пятнадцать. Пятнадцать раз — это очень много. Если одному и тому же человеку говорить столько раз «здравствуйте», он в конце концов рассердится. Но Раиса Нельчевна не сердилась. Как она могла сердиться, если они научились вежливости?
Уроки в «нулевой» обычно кончаются задолго до звонка. Ведь они — маленькие, даже ещё не «первоклашки». И всё бы хорошо. Но вот шуметь и бегать по коридору нельзя, потому что старшие ещё занимаются.
А сегодня Раису Нельчевну вдруг во время урока вызвали к директору, и она сказала ребятам:
— Я ведь могу на вас понадеяться — будет тихо, правда?
Все хором пообещали:
— Будет!
И было в классе тихо, наверно, целых три минуты. А потом…
Егорка вскочил на парту и грубым голосом закричал:
— Я волк! Бойтесь меня!
— Мяу! — послышалось ему в ответ.
Девочки с визгом кинулись в сторону. Но тут же и они повскакали на парты, потому что под партами объявился какой-то другой «зверь» и, рыча, хватал всех за ноги.
— Миша! Тэсэдо! Давай пускать самолётики! Чей дальше полетит? — тоненько перекрикивал всех Витя Ямкин и, размахнувшись, уже запустил первую бумажную модельку.
Миша тут же запустил свою.
— Мой дальше!
Миша уже не раз говорил всем, что, когда вырастет, будет вертолётчиком, будет на вертолёте ребят в школу возить.
За первыми самолётиками по всему классу полетели ещё.
— Э-э, кувырнулся!
— А мой летит!
И тут в этот тарарам вошла любимая всеми, не только пионерами, но и самыми маленькими «нулевишками», пионервожатая Лида. Она сначала чуть зажмурилась, а потом громко, так, чтобы все услышали, сказала:
— Что, «нулики», скучаете?
— Лида, Лида пришла! — обрадовались девочки и побежали к ней. Они знали: Лида обязательно придумает что-нибудь интересное.
Лида оглядела всех, тряхнула косичками.
— Давайте рисовать, — предложила она, — кому что хочется. Смотрите, сколько у меня карандашей.
Оранжевые, красные, жёлтые — ребята сразу расхватали все. А потом уже брали какой нужен: синий, зелёный…
— А я не знаю, что рисовать, — растерянно сказала Тая. От обиды, что все знают, а она не знает, у неё даже губы задрожали.
— Рисуй медведя, — подтолкнул её Витя Ямкин. — Или космонавта. Видишь, какого я рисую, в стеклянном шлеме! Он по звёздам будет прыгать — во как!
— Это я не умею, — вздохнула Тая.
— Всё равно рисуй, синим цветом.
Вите обязательно нужно командовать, он просто удержаться не может. А Тае не хочется синим. Она будет рисовать самым красивым — красным карандашом. Вот только… что?
Все ребята уже старательно трудились. Шмыгали носами, елозили — когда рисуешь, трудно усидеть смирно.
Лида подошла к Нелё. Нелё рисовала совсем маленького оленёнка, нескладного, на тоненьких ножках. Карандаш двигался по бумаге осторожно-осторожно. Такого нежного нельзя рисовать грубо. Глаза у оленёнка большие, таких на самом деле, наверно, не бывает, но это неважно. Оленёнок грустно смотрел на Нелё. Нелё взяла и пририсовала ему ещё и длинные ресницы.
— Это твой авка?[8] — спросила Лида.
Нелё кивнула:
— Ага.
И стала рисовать оленёнку копытца.
Лида задумалась.
— Знаешь, — подсела она к Нелё, — у меня летом, когда я ездила домой, в стойбище такой же был, губастенький. В стаде малыши болеть стали, и их раздали ребятам, чтобы выходили. Мой хромал, слабенький был, а всё равно: чуть не углядишь — хром-хром, и убежит в стадо. Пришлось привязать. Мама съездила в посёлок, привезла бочонок сухого молока. Я разводила и поила его. Ничего, нравилось. Потом он окреп и ужас как привязался ко мне! Куда ни пойду, слышу — топает за мной.
— И мой тоже! — обрадовалась Нелё.
«Лида такая большая, — подумала она, — а тоже скучает…»
— Когда я уезжала, — продолжала Лида, — не хотел отпускать, бежал за мной до самого катера и по мостику — чуть в воду не свалился. Я его уговаривала: не ходи! А он тычется мордочкой, и всё. Мама его подхватила на руки. У него на глазах слёзы. И я реву. А капитан смеётся: «Бери, говорит, его с собой, он тоже хочет в школу».
