Светлана Лубенец - Формула первой любви
— Хочешь, я позанимаюсь с тобой математикой?
Исмаилов все так же молча уставился на нее, и она вынуждена была продолжить:
— На самом деле все не так уж и сложно. Нужно только понять логику… порядок действий… — Она запиналась и заикалась, но говорила и говорила, потому что боялась, что если остановится, то он скажет ей что-нибудь до того обидное, чего она, возможно, не сможет и пережить. — Понимаешь, есть формулы и несколько видов решений, надо только сообразить, к какому примеру что подходит, и тогда все последующее окажется всего лишь делом техники. И ты сможешь…
— И что ты потребуешь взамен? — перебил ее Сеймур.
— Что значит — потребую? — не поняла Люда.
— Ну… как мне с тобой расплачиваться придется? Чем?
— Ничем… — растерялась она.
— Безвозмездно, то есть даром, — проговорил Исмаилов гнусавым голосом совы из мультфильма о Винни-Пухе и отвратительно расхохотался. Потом вдруг без всякого перехода сделался абсолютно серьезным, жестко сказал: — А пошла ты! — грубо отодвинул ее локтем и вышел из гардероба.
Люда поняла, что ей все-таки ничего не остается, как стойко пережить его ничем не обоснованную грубость.
Через месяц Сеймур впервые вышел к доске и даже решил пример, простенький, правда, с точки зрения 9-го «А», но зато без помощи Антонины. Когда он получил за очередную самостоятельную три балла, обрадованная Люда опять не смогла удержаться и, забыв про оскорбление, улыбнулась ему и назвала молодцом. В ответ Исмаилов снова окатил ее ледяным взглядом и повторил любимое свое выражение:
— Да пошла ты!
Люда захлебнулась улыбкой. Если бы в классе было свободное место, она тотчас отсела бы от него, но другого места не было, и она осталась сидеть рядом с Исмаиловым. Она лишь отодвинулась от него подальше и решила считать, что никого рядом с ней нет. Как будто бы она, Люда Павлова, как и прежде, сидит одна, только ширина ее парты сократилась вдвое. Не так уж и страшно. Места же хватает. И вообще, весь мир постепенно переходит на одноместные парты.
Между тем школьная олимпиада по русскому языку и литературе наступала на школу широким фронтом, и 9-й «А» совершенно неожиданно для классной руководительницы принял в ней самое активное участие. Литераторше уже не приходилось нудеть о великом, вечном и гармоничном, потому что стихи, рассказы и произведения других жанров посыпались на нее нескончаемым потоком. Довольная этим, она уже предвкушала успех, который будет иметь «Евгений Онегин» у неожиданно проснувшихся от спячки математиков, поскольку все сданные ими работы были о любви, и в основном о безответной. Юлия Владимировна уже намечала, какие работы она пошлет на городскую олимпиаду, директриса благодарила Антонину Петровну за правильную и своевременную работу с детьми, а на сердце у классной дамы 9-го «А» было неспокойно. Ой, как не нравилась ей эта повышенная литературная активность математически одаренных детей! Любовь — чувство алогическое, ничего общего не имеющее с точными математическими выкладками. Ее дети не привыкли жить эмоциями. Всю свою сознательную школьную жизнь они провели с логарифмическими линейками, калькуляторами и таблицами Брадиса, рассчитывая, взвешивая, приводя к общему знаменателю, извлекая корни и завершая работы знаменитым выражением «что и требовалось доказать». Как бы эта неожиданно свалившаяся на их головы олимпиада пополам с Исмаиловым не поломала бы им жизни!
Надо сказать, что страхи Антонины Петровны имели под собой серьезные основания, потому что произведения о любви писали в основном девочки, а парни наливались огнедышащей злобой и готовились к решительным действиям против Сеймура Исмаилова, нарушившего покой их класса, как пишут классики — подобно камню, упавшему в воду.
— Надо просто дать ему в морду, и дело с концом! — выходил из себя Пашка Румянцев.
— За что? — усмехнулся Кондратюк. — За то, что наши девчонки с ума посходили? Мы сами же и виноваты!
— Да? И чем же?
— Тем, что не уделяли им должного внимания.
— Не понял! — угрожающе надвинулся на Влада Пашка. — Какого еще такого внимания мы им не уделяли? В кино водили? Водили! На дискотеках на танцы приглашали? Приглашали! На Восьмое марта всегда поздравляли? Поздравляли! На Новый год — тоже! И даже про дни рождения никогда не забывали! Вон позавчера Клювихе такого медведя подарили, девчонки из 9-го «Б» приходили смотреть! Чего им еще надо?
— Любви им захотелось, понял, Пашка? — Влад, сидя верхом на своей последней парте, поигрывал брелком в виде кубика Рубика и был грустен, как никогда.
— Можно подумать, что Исмаил им всем в любви объяснился! — продолжал возмущаться Румянцев. — Да он на них даже не смотрит! Ни на одну! Даже на Аринку! И потом… Его одного на всех все равно не хватит! Ишь раскатали губенки!
— Я думаю, что Владик прав: им хочется любви, — встрял в разговор Игорь Одинцов, — а потому предлагаю распределить между собой девчонок и начать на них крупномасштабную любовную атаку.
— Это как? — растерялся Румянцев.
— А так: стишки всякие чувствительные писать, комплименты говорить, цветы дарить, свиданки назначать! Вот увидите, они забудут и думать про этого черномазого.
— А что! Игореха дело говорит! Как думаете, пацаны? — У Румянцева моментально разгорелись глаза, и он очень сожалел, что такая замечательная идея родилась не в его голове.
— Тут есть одна загвоздочка, — опять усмехнулся Кондратюк, крутя грани своего кубика. — Девчонок у нас всего шесть, а нас — аж двадцать четыре человека.
— Ну и что! — не собирался сдаваться Пашка. Он пересчитал присутствующих при этом разговоре и заключил: — Вы только поглядите! Нас как раз шестеро! Как по заказу! А остальным и знать про это не обязательно! Как считаете?
— Ты, значит, будешь не против, если тебе достанется… скажем… Клюева со своим медведем? — Влад испытующе заглянул в глаза сразу несколько растерявшегося Румянцева. Тот оставался в растерянном состоянии недолго и через минуту возразил:
— Чего это мне сразу и Клюева? Может, она тебе достанется! Кинем жребий!
— А если они узнают, что мы их, как фанты, разыграли?
— А кто им скажет? Ты, что ли?
Кондратюк покачал головой и сказал:
— Думаю, они нас в две минуты сами расколют.
— Почему это?
— Да потому что почувствуют, что любви у нас — ни в одном глазу!
— Ну… а мы постараемся. Мы почему не влюблены? — Румянцев обвел приятелей сияющими глазами и сам же ответил на свой вопрос: — Да потому, что вне школы с девчонками не общаемся. А если будем ходить к ним на свидания, жить их интересами, так сразу и влюбимся за милую душу!
— Я, знаешь ли, ходил на свидания к Арине… — напомнил всем Кондратюк.
— И что?
— И ничего!
— Неужели совсем ничего? — испугался Румянцев, а потом сразу обрадовался: — Так это же упрощает дело! Значит, ты автоматически выбываешь из жеребьевки по Дробышевой! Согласен?
— Согласен, — улыбнулся Кондратюк.
— Может, кто еще по каким-нибудь кандидатурам выбывает, а, пацаны? Говорите! Не стесняйтесь!
Оказалось, что все до одного желают выбыть из голосования по Клюевой, по микроскопической Тане Прохоровой и пять человек — по Марии Черновой.
— Та-а-ак, — протянул огорченный Румянцев, — хотя дело и осложнилось, но хотя бы Муську мы пристроили! Я правильно понимаю, Игорек, что ты не имеешь ничего против Черновой?
— Не имею, — согласился Одинцов. — Мы ведь не жениться собираемся! А для всего остального — она клевая девчонка! С ней хотя бы не скучно!
— А нам что делать? — Пашка заглянул в лицо Кондратюку, будто тот мог помочь в создавшейся ситуации. Влад только пожал плечами и уставился мимо Румянцева в окно.
— Ладно! Раз так, пойдем другим путем! — решил не сдаваться Пашка. — Поднимите руки те, кто претендуют на Дробышеву! — И первым вытянул свою руку вверх. — Ну нет… так не пойдет… — сморщился он, увидев пять дружно поднятых рук. — Аринки на пятерых не хватит… Значит, придется все-таки бросать жребий.
Он вытащил из рюкзака блокнот, вырвал лист и разорвал его на пять частей. На трех написал фамилии Дробышевой, Власовой и Павловой, а две оставил пустыми. Он скатал листочки в трубочки и протянул приятелям, предупредив, что если Владу выпадет Дробышева, то придется переигрывать. Но переигрывать не пришлось, потому что Кондратюку досталась Люда Павлова, Надя Власова — инициатору жеребьевки, Пашке Румянцеву, а первая красавица 9-го «А» Арина Дробышева, — невзрачному лопоухому пареньку по имени Алик Зайцев.
— Слышь, Заяц, — обратился к нему Румянцев. — Давай меняться: я тебе Власову, а ты мне — Дробышеву! Какая тебе разница? Надька — она тоже ничего! Красивая! Вся такая… — И он выразительно прочертил в воздухе длинные вертикальные волнистые линии.
