Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь
В общем, постепенно все наладилось, и мы шли и разговаривали. Разговаривала, впрочем, больше одна бабушка. Нам с Витькой только иногда, когда бабушка переводила дух, удавалось вставить словечко.
Мы вышли на улицу Пестеля и пошли к Литейному. Бабушка, как самый настоящий экскурсовод, рассказывала об истории Ленинграда. Полковник кивал головой, но мне казалось, что он не очень-то и слушает. Он все время смотрел по сторонам, и вид у него был какой-то такой, как будто он что-то вспоминает. На углу Пестеля и Литейного он вдруг остановился и посмотрел на большой высокий дом.
— Это Дом офицеров? — спросил он неуверенно.
— Ну, конечно, — сказала бабушка, — это вторая половина девятнадцатого века, Василий Андреевич, обратите внимание вот на это здание.
— Вот, — сказал полковник, — я, кажется, здесь был. Вот этот дом мне, кажется, знаком.
— А у нас построили Дворец спорта, — сказал Витька, — и мы теперь в хоккей всем покажем!
— Витя, — сказала бабушка, — ты странный человек, я рассказываю полковнику про Петербург, а ты…
— Ничего, ничего, — сказал полковник, — все в порядке…
Мы перешли на ту сторону Литейного и не спеша пошли дальше.
— Вот, Василий Андреевич, обратите внимание, — говорит бабушка, — в этом доме, жили Некрасов и Пирогов. Здесь, кстати, жила и Авдотья Панаева…
— Здесь? — спрашивает полковник.
— Музей, — говорит Витька. — «Вот парадный подъезд…»
— Что? — спрашивает полковник.
— «По торжественным дням», — виновато говорит Витька.
— Нет, это — напротив, — говорит бабушка. — «Целый город с каким-то недугом…»
— Ну, правда? — спрашивает полковник.
Вот что интересно — я бегала по Литейному сто раз и сто раз пробегала мимо этих мест. И вроде бы знала, что здесь, в этих местах есть что-то замечательное, но думала, наверно, о чем-то другом, и мне эти места были, как говорят наши мальчишки, «до лампочки».
— Вот парадный подъезд… — говорит Витька.
— По торжественным дням, — говорит полковник.
— Вот видите, как вы хорошо помните классику, — говорит бабушка. — Это было в то время министерство земельных уделов.
— По торжественным дням, — задумчиво повторяет полковник и, освобождаясь от Витьки, и от меня, и от бабушки, идет на ту сторону. На него едут машины, но он не смотрит на них, а идет себе на ту сторону.
— Во дает! — говорит Витька, удивляясь.
«Ты-то что понимаешь, сморчок», — думаю я, но сама-то тоже не очень много понимаю.
С той стороны полковник машет нам рукой, и мы бежим к нему: впереди бабушка, помахивая сумочкой, за ней — Витька, а дальше не спеша бегу я.
— Вот это — парадный подъезд? — спрашивает Василий Андреевич.
— Да, — отдуваясь, говорит бабушка. — Но я не понимаю…
— Эх, — говорит полковник и садится на ступеньку. И сразу у него делается очень грустный вид. Витька садится рядом, а бабушка оглядывается по сторонам.
— Неудобно, полковник, — говорит она в нос, — встаньте.
— Прошу прощения, — говорит полковник, вставая, — лирика! — Он трет лоб и смущенно смотрит на бабушку. — Вы уж, Антонина Петровна, простите, — воспоминания. Вот здесь я его и встретил.
— Кого? — кричу я.
— Гришу. Гвоздика, — говорит полковник. — Да.
— Ах, вот оно что, — говорит бабушка и вздыхает.
— Да, да. Это… Это… — Она разводит руками и опять вздыхает.
Витька внимательно оглядывает подъезд и хмурится. И мы стоим некоторое время молча. Потом бабушка берет Василия Андреевича под руку. Витька берет его за руку, и они идут по Литейному, а я сажусь на ступеньки этого подъезда и глажу тихонько ступеньки рукой, и мне становится все как-то странно — будто это я, а будто и не я, а тот худой-худой мальчишка, который везет на саночках завернутую в белую простыню свою маму, а кругом все так тихо и стоят вмерзшие в лед трамваи и троллейбусы, и лежит посреди Литейного бомба. Лежит. И вот-вот разорвется. И троллейбус, в котором сидят замерзшие люди, взлетит на воздух, и вверх полетят обломки и еще что-то, о чем страшно сказать…
Г. А. говорит, что самое главное в человеке — это чтобы он знал, что он хочет. Тогда человек будет на высоте. Ну, а если человек хочет… убивать? Тогда он тоже будет на высоте? Нет, это все, конечно, ерунда, и Г. А. наверняка так не думает. Я сижу на ступеньке, трогаю ее рукой и думаю: вот здесь сидел мой папа. Ему было тринадцать, столько, сколько мне сейчас…
Конечно, они за мной возвращаются.
— Вот она, — кричит Витька, — дура! А мы ее.
— Пошли, — говорит полковник. — Чего ты тут застряла?
— Она очень впечатлительная девочка. Я вам говорила об этом, полковник, — говорит бабушка.
«Полковник» она обязательно произносит в нос, мне даже не передать это: «по-о-н-л-л-нковник».
— Ладно, — говорит полковник, — идите вперед, мы за вами.
Они — бабушка и Витька — идут впереди, а мы за ними.
— А ты, пожалуй, действительно… — говорит полковник.
— Ну и ладно, — сердито говорю я, хотя сердиться мне и не на что.
— Ну и ладно, — говорит полковник. — Тебе сколько лет?
— Тринадцать… исполнилось, — говорю я.
— Мне минуло тринадцать лет… — сказал Василий Андреевич словно про себя и замолчал.
Мы шли рядом с ним в десяти, нет, пожалуй, в пятнадцати шагах за бабушкой и Витькой. Я видела, как Витька оборачивался, а бабушка поворачивала его обратно и что-то говорила ему, а он опять оборачивался, а бабушка брала его за затылок и снова поворачивала обратно.
— Понимаешь, — заговорил полковник, — я вот старый солдат, и вроде моя профессия… убивать людей…
— Людей? — удивилась я.
— Врагов, — сказал полковник, внимательно посмотрев на меня, — конечно, врагов…
Я задумалась.
— Ну ладно, — сказал полковник, — тебе не об этом думать надо. Тебе надо жить, старушка. Хорошо жить. Весело жить. — Он помолчал, а потом задумчиво сказал: — Странно, что я с тобой на такие темы разговариваю…
— Ничего не странно, — сказала я. — А что лучше — молчать? Да?
— Да нет, — сказал полковник, — просто я это к тому говорю, что тебе надо хорошо жить, весело. Вот для этого — я всю жизнь военный. И не жалею. А война, — он махнул рукой, — война паршивая штука. Давай-ка догоним их, а то обидятся. Ну, побежали.
Мы побежали и догнали наших. Витька был какой-то притихший, а бабушка очень громко начала говорить.
— Обратите внимание, полковник, — кричала бабушка, — на этот дом! Почему-то считалось, что именно в этом доме жила «Пиковая дама»…
— Ну? — сказал полковник и посмотрел не на большой и довольно красивый дом, а на будку — есть такие милицейские будки: зеленые с золотом и за стеклом регулировщик.
— Да, представьте себе, какая обывательская ошибка! — кричала бабушка. — На самом деле это особняк маркизы де Шевро. Потом этот особняк купили Юсуповы, у них вообще в Петербурге была чуть ли не половина лучших домов…
— Очень интересно, — говорил полковник.
— А у нас еще в Московском районе строят зимний стадион, — орал отдохнувший Витька, — на двадцать восемь с половиной тысяч!
— Очень интересно, — говорил полковник.
А я злилась, — очень ему интересно про каких-то маркиз и князей слушать. Ишь какой вежливый.
— А настоящий дом «Пиковой дамы» совсем не здесь! — кричала бабушка. — Он на углу Гоголя и Гороховой, то есть Дзержинского. Это дом знаменитой «усатой княгини» Голицыной…
— И рядом с проспектом Гагарина, — орал Витька, — будут теплые бассейны, хоть зимой купайся, — как в Москве!
— А куда мы так бежим? — спросил Василий Андреевич на углу Невского и Литейного.
— Действительно, Витя, куда мы так бежим? — спросила бабушка.
— Бежим, и все, — сказал Витька.
Они остановились, и я подошла к ним. Глаз под повязкой очень ныл, и мне было почему-то довольно грустно.
— Это Невский? — спросил полковник.
— Да, — сказала бабушка торжественно, — это Невская першпектива.
Она хотела продолжать. Я это видела. Она хотела опять открыть рот и уже больше его не закрывать, потому что на Невском есть о чем поговорить до самой Дворцовой площади, а там… О, там! Я тоже решительно открыла рот, но полковник взял меня за локоть.
— Что-то жарко, — сказал он.
— Газировочки бы, — сказал Витька.
Полковник посмотрел по сторонам и увидел на противоположном углу кафе-мороженое ресторана «Москва».
— Есть идея, — сказал он, — мы сейчас пойдем есть мороженое и пить газированную воду.
— Н-ну… — сказала бабушка.
— И шампанское. Холодное. Полусухое.
— Полусладкое, — сказала бабушка и улыбнулась.
И все-таки со мной случаются иногда странные вещи: думаешь, думаешь, думаешь — вот бы случилось, и случается. Не совсем так, как думаешь, но что-то около того. Мы сели за столик, а полковник (я его теперь буду называть все время полковником — так удобнее, а то «Василий Андреевич» — слишком длинно, а «дядя Вася» — как-то сладко) пошел заказывать мороженое.
