Семен Бытовой - Река твоих отцов
Весть о приезде делегатов из Уськи мгновенно разнеслась по стойбищу. Еще никто не знал, зачем приехали они, но десятки лодок с мужчинами, женщинами, детьми быстро переправились на левый берег протоки, где в тени старых сосен стоял большой шалаш Филарета Пунадинки.
Столько туда набилось народу, что негде было присесть. Стояли. Дым от трубок, которые курили все без исключения, до отказа наполнил шалаш — дышать невозможно.
Женщин не пускали. Двух своих жен Филарет выгнал на улицу, и они сидели на траве, курили, прислушиваясь к разговору мужчин.
Время от времени то одна, то другая встанет, подойдет к костру, где в чугунном котле варилось мясо, подбросит немного валежника в огонь и бежит на свое место.
В этот вечер не до сна было и ребятишкам. Кто сидел на крыше, кто взобрался на дерево. Один мальчуган даже заснул на березе и во сне свалился с нее в колючий шиповник. Но никто не обратил на это внимания.
Вскоре пришел шаман, тощий узкогрудый старик с острой седенькой бороденкой. Перед ним расступились, дали ему пройти к очагу. Он сел, подобрал ноги, потеребил длинными пальцами бороденку и, когда Пунадинка коротко рассказал, зачем собрались люди, потребовал, чтобы ему показали письмо Арсеньева. Но Тихон Акунка, у которого письмо было зашито глубоко в кармане узких штанов, и не думал доставать его оттуда. Зачем шаману письмо, если он так же неграмотен, как и все орочи.
Шаман снова потребовал. Тогда Тихон взорвался. Протиснулся поближе к старику и бросил ему в лицо:
— Зачем бумага тебе? Ты все равно поговорить с ней не можешь!
Шаман посмотрел на юношу злыми глазами.
— Щенок ты!
— Пускай щенок, а бумаги не дам!
— Тихон! — испуганно вскрикнул Александр Намунка. Меньше всего ему хотелось, чтобы из-за пустяка возникла ссора с хутинскими орочами, от которых ждали помощи. — Покажи ему, чего там!
В это время шаман достал из-под халата бубен, высушенную лисью лапку и заколотил ею. От этих глуховатых — то частых, то редких — ударов по бубну людям стало немного жутко.
Потом шаман начал что-то бормотать под нос себе, делая при этом гримасы, и орочи поняли, что он разговаривает с духами. Минуты через три он сказал таинственно:
— Амба, самый большой дух тайги, просит показать бумагу ему.
— Дай, Тихон, раз его просит, — предложил Пунадинка. — Все-таки шаман самый главный у нас человек. Только ему с Амбой поговорить можно.
Но Тихон был непреклонен.
Орочей стало злить упрямство юноши, и они разом зашумели на Тихона. А чей-то голос в углу пригрозил:
— Смотри, однако, худо будет тебе!
Но Тихона и это не испугало. Шагнув к шаману, он закричал:
— Зачем ты, старый человек, глупости говоришь! Всю жизнь с Амбой разговор ведешь, а разве твой Амба орочам помог? Как жили худо, так и живем! Где духи твои, покажи, где они! Наш брат решил в город ехать, чтобы по новому закону жить, а ты с Амбой хочешь совет держать. Когда купчишка моего отца палкой бил, почему духи не заступились? Скажи, почему? — и выбежал из шалаша.
Шаман поднялся, вскинул над головой бубен, сильнее прежнего заколотил в него лисьей лапкой и стал приплясывать перед костром.
Орочи на несколько минут притихли, испуганно смотрели на шамана, а когда он, опустив бубен, остановился, Пунадинка спросил:
— Что Амба сказал тебе?
— Сказал, чтобы они, — он стрельнул глазами в Александра Намунку, — уходили быстро.
— Вот видишь, — произнес Пунадинка, — духи не велят, чтобы мы помогли вам. Лучше скажи ему, чтобы бумагу дал.
Положение было безвыходное. Намунка быстро вышел к Тихону и объяснил, что надо показать шаману письмо либо придется уходить отсюда без еды и без проводников.
Тихон с минуту еще колебался, потом выхватил из-за пояса нож, распорол карман, достал конверт.
— Зови его, пускай почитает!
Намунка позвал шамана, и, когда тот вышел из шалаша, Тихон потряс перед его глазами конвертом.
— На, читай громко!
Шаман взял конверт, повертел его в руках, потом посмотрел на свет.
— Читай громко! — повторил Тихон, и в глазах у него засверкали лукавые огоньки. — Ага, не можешь! — И, выхватив у него из рук конверт, быстро сунул в карман.
Шаману ничего не оставалось, как уступить. Но, чтобы не быть посрамленным перед людьми, он пробормотал:
— Ладно, вижу, что бумага есть…
Делегатов снабдили юколой, вяленым оленьим мясом, дали немного муки, табаку. До перевала вызвались их сопровождать Федор Хутунка и Николай Еменка.
Узкая кривая тропа вела в глубь леса. Шли друг за другом не торопясь, слегка склоняясь под тяжестью туго набитых мешков.
Под ногами хрустел сухой валежник. Местами тропу завалило буреломом, но орочи не перелезали через него, а обходили стороной, сберегая силы.
Часа через два вышли к небольшой речке, петлявшей в ивовых зарослях, и пошли за ней. Шли долго, пока речка не привела в распадок, где стоял старенький охотничий шалаш. Тут решили устроить привал. Тихон стал разводить костер, а Михаил Намунка принялся печь лепешки. Замешал в эмалированной чашке несколько горстей муки и, когда тесто немного загустело, прикрыл чашку своей ватной курткой. Потом срезал с куста орешника десяток гибких веток, затесал их с обоих концов и воткнул в землю вокруг костра. Затем, скатав из теста лепешки, насадил каждую на острый конец ветки. Спустя короткое время, когда лепешки немного запеклись и покрылись розовой корочкой, Намунка пересадил веточки подальше от костра, но в прежнем порядке — полукругом. Прошло еще минут двадцать, лепешки затвердели, и Намунка снял их.
Сели обедать.
— До перевала, наверно, три солнца ходить? — спросил Александр Намунка Федора Хутунку, отхлебывая кипяток из жестяной кружки.
Хутунке было на вид лет пятьдесят. На нем был легкий жилет из рыбьих кож, надетый поверх синей сатиновой рубахи. Широкие рукава стянуты у запястий тесьмой. На ногах — мягкие ичиги. Точно так был одет и второй ороч из Хуту-Датту — Николай Еменка. Он и лицом был очень похож на Хутунку. Только волосы были у Еменки собраны на затылке в короткую косичку.
— Помню, капитан Арсеньев в Хуту-Датту приезжал, — сказал Еменка, вытирая рукавом вспотевший лоб. — Всю ночь у Пунадинки в юрте сидел. Думал, писал, с бумагой чего-то разговаривал. Когда спал, — не помню…
Хутунка закивал головой. Выдернув колышек, на котором пеклась лепешка, стал ворошить пепел в костре.
— Когда новый закон на Тумнин придет, надо орочам одно большое стойбище строить, — сказал он после долгого раздумья. — Когда люди вместе, силы больше.
— Верно, больше, — подхватил Тихон Акунка и добавил: — Если какой купчишка обмануть захочет, его в шею гнать можно.
— Ты, однако, Тихон, зря шамана обидел, — неожиданно сказал Хутунка. — Гляди, как бы худо не было…
Юноша поставил на траву недопитый чай.
— А зачем бумага ему? Раз читать не может? Зачем она ему? — И в сердцах добавил: — Давно вижу, что врут они, шаманы.
Еменка испуганно замахал на Тихона руками:
— Что ты! Не каждый человек с Амбой разговор умеет вести, а шаман, однако, умеет…
— И Амбе не верю я, и никаким духам не верю! — громко заявил Тихон. Он хлопнул ладонью по карману, где лежало письмо Арсеньева. — Вот где правда есть. За ней в большой город едем. По ней, верно, жить будем. Только бы читать-писать выучиться! А то живем — все равно слепые. А ты, Еменка, видел когда-нибудь духов?
Еменка повел плечами, переглянулся с Хутункой и промолчал.
— Ладно тебе, Тихон, — примирительно сказал Михаил Намунка. — Давай костер заливай, дальше пойдем.
На третий день, перевалив через горный хребет, делегаты вышли на берег Хунгари. Дальше путь предстоял по воде. Надо было подумать о лодке. Оставив под навесом из корья свои мешки, они отправились искать подходящий тополь, из которого можно выдолбить ульмагду. Больше часа ходили от дерева к дереву, надрубая топором кору, ощупывая и осматривая ствол. Наконец нашли хороший, в два обхвата, тополь, не слишком суковатый, со здоровой сочной сердцевиной. Подрубили дерево у основания, потом толкнули рогатиной.
Александр Намунка измерил локтем длину ствола, сделал топором насечки. Тихон и Михаил срубили ветки, очистили ствол от коры. Затем все трое дружно взялись выдалбливать сердцевину.
К вечеру ульмагда была готова. Спустили ее на воду, прогнали вверх и вниз по реке, потом вытащили на берег, опрокинули для просушки.
В сумерки легли спать. Александр и Михаил заснули сразу, а Тихону не спалось. Мысли о городе, о предстоящей встрече с Арсеньевым и радовали и пугали его.
Тихон нащупал карман, где лежало письмо, и снова подумал: «Вот получим в городе новый закон жизни. Наверно, он тоже написан на бумаге. Как же орочи поговорят с ним? Неужели опять из Усть-Датты Кирюшку-партизана вызывать? Ну, а после как же?»
