Владимир Киселев - Любовь и картошка
Словно догадавшись о его мыслях, генерал Кузнецов обратился к Сереже:
— Теперь от Наташи во многом зависит, какое решение примет Анна Васильевна.
Сережа снова отвел взгляд от лица Генерала, уставился в землю.
— Перед вами — вся жизнь. Куда вам торопиться?
— У Виктора Матвеевича,— с вызовом сказала Наташа,— были такие стихи...
Раздумчиво и негромко, глядя перед собой, но словно заглядывая внутрь, в себя, Наташа прочла эти стихи:
Торопятся поэты и цари,
Для них малы отпущенные годы.
К поэтам ясность строчки и свобода
Приходят поздно, что ни говори.
И у царей достаточно забот —
Держава не прочней, чем столбик ртутный.
Повесить всех врагов ужасно трудно,
Вдруг кто-нибудь остался, вдруг живет!
Но умирают в юности поэты
И в очень древнем возрасте цари.
И остается песня недопетой...
В этой книге все стихи, за исключением тех, к которым сделаны специальные примечания, принадлежат перу поэта Л. В. Киселева (1946—1968). Леонид Киселев. Стихи. Bipшi. Издательство «Молодь». Киев, 1970.
— «И остается песня недопетой...» — повторил генерал Кузнецов. Он горько покивал головой и продолжал твердо, решительно: — Взрослая ты уже, Наташа. И говорить с тобой следует, как со взрослой. Прошло девять лет. Я не женился. И не женюсь. И у меня нет никого, кроме тебя, Наташа. Тебя и твоей мамы.
«Вот и все,— подумал Сережа.— Против этого не возразишь. Не скажешь, что и у меня нет никого, кроме Наташи. И не будет».
Генерал посмотрел сквозь стволы на небо, проверяя их чистоту. Складывая ружье, он улыбнулся, как улыбаются люди в минуты, когда недовольны собой, и добавил:
— Что же касается царей, то не все они доживали до старости. И по самым разным причинам.
Он помолчал и решительно перевел разговор на другую тему:
— Что за непонятный значок у тебя, Сережа?..
Глава четвертая
БОЛЬШАЯ ПЕРЕМЕНА
Мы не знаем имен людей, совершивших многие важные открытия. Нам неизвестно, кто первым сделал топор. Кто изобрел колесо. Кто придумал бутерброд, который вот уже на протяжении сотен лет заменяет многим школьникам завтраки и обеды.
Но вот кто первым создал переменку между уроками, нам известно совершенно точно. Это был выдающийся чешский ученый-педагог Ян Амос Коменский. Еще в 1631 году в своем прославленном сочинении «Великая дидактика» он раз и навсегда установил «классно-урочную систему», по которой в старших классах следует проводить по шесть уроков в день, в младших — по четыре, и между уроками должны быть переменки.
Переменка в ходе школьного обучения занимает очень немного времени. Но значение ее в педагогическом процессе ничуть не меньшее, чем значение уроков. И очень часто ученики именно на переменках получают те знания, навыки, взгляды, которые потом сказываются на их будущем не меньше, чем уроки самых лучших учителей. Попробуйте припомнить свою школьную жизнь, и вы убедитесь, что наиболее значительные события происходили не на уроках, не на экзаменах, а на переменках.
На большой перемене Сережа вышел в школьный двор. Шестиклассники толпились вокруг его мопеда «Верховина», примкнутого рядом с другими велосипедами и мопедами к металлическим прутьям школьной ограды. У Сережиной «Верховины» щитки колес и багажник были хромированы, удлиненное седло позволяло посадить сзади еще одного человека, руль поднят выше, чем на старых мопедах, рычаги с мягкими рукоятками и, главное, имелась вторая — желтая «противотуманная» — фара, еще недавно предмет самой большой Сережиной гордости.
Нужно было поговорить с Наташей. Нужно было ей все сказать. Но какой в этом смысл, если она все равно уедет. И мысли с горьким привкусом и грустным запахом ивовой коры медленно и беспорядочно проплывали в Сережином сознании.
Вот он, Сережа, космонавт, идет от трапа самолета к трибуне. Вокруг все аплодируют. Ну и что?.. А Наташи с ним все равно не будет. Или вот он, Сережа, знаменитый на весь мир селекционер. Выращенный им новый сорт картофеля дает на круг по тысяче центнеров с гектара... «Ну, по тысяче,— подумал Сережа,— это уж слишком, но шестьсот центнеров — вполне возможно». Ему присваивают звание Героя. Его фотографию помещают в «Правде». А Наташа в это время будет далеко, в Москве, и пойдет в кино с каким-то другим парнем, с красивым парнем, у которого нос тоненький, а не картофелиной, как у Сережи. И взрослый галстук он носит каждый день, а не четыре раза в году, как Сережа, — на Октябрьские, на Новый год, на Первое мая и на день рождения.
Есть старая шуточная песенка:
Або в воді утоплюся,
Або в камінь розіб'юся,
Нехай про те люди знають,
Що з любові умирають.
Или в воде утоплюсь, или об камень разобьюсь, пусть о том люди узнают, что от любви умирают. Но сейчас Сережа думал, что, может быть, песенка эта не такая уж шуточная, как ему всегда казалось.
Сережа пошел за школу, где стоял деревянный сарай, а между сараем и забором образовался как бы маленький внутренний дворик. Школьники называли его «площадкой молодняка». Была книжка под таким названием. В ней рассказывалось, что в зоологическом саду молодых зверят держат вместе. Сюда, за сарай, обыкновенно собирались самые младшие — первоклассники, второклассники. Тут они на свободе, подальше от учительских глаз, согласовывали свои расхождения во взглядах на жизнь и науку, прыгали через скакалочки, производили меновую торговлю. Впрочем, следует заметить, что сюда наведывались и ребята постарше — выкурить наспех в рукав сигаретку.
Сережа остановился под старой узловатой акацией. Огромные шипы росли у нее не только на ветках, но и на стволе. По-видимому, у дерева не было другого способа защититься от ребят. Иначе они бы с него не слезали.
На площадке не было обычного шума. Первоклассники сгрудились в круг. А в центре этого круга, подбоченясь, стояла рослая девочка в ярко-красных колготках, торчащих из-под коротенького школьного платья. Имени Сережа ее не помнил. Но он знал ее. Это была дочка зоотехника. Ее отца все звали не по фамилии Стоколос, а прозвищем Реаниматор. Когда заболевал у кого-нибудь поросенок и лежал на боку, вытянув задние ноги, или задыхалась и умирала корова, сразу же вызывали зоотехника Стоколоса — Реаниматора, и он возвращал их к жизни. У него животные не умирали. Потому и прозвали его Реаниматором, что он хорошо разбирался в ветеринарном деле
— Я — девочка! — кричала дочка зоотехника.— Я — девочка! Я — девочка!
Сережа сначала не понял, к чему это она. Но когда в круг вытолкнули крошечного веснушчатого заморыша, злого и испуганного, — Сережа как-то до сих пор, кажется, и не замечал, что такой есть в школе, — ему стало все понятно: эта девочка собиралась драться с мальчишкой, хотя по негласным, неизвестно кем и когда установленным правилам, может быть, еще Яном Амосом Коменским, девочки и мальчики, как только поступали в школу, строю соблюдали принцип — мальчики дерутся с мальчиками, а девочки с девочками.
Веснушчатый первоклассник зажмурил глаза и замахал руками, как ветряная мельница. Сережа и прежде замечал, что люди, которые не умеют драться, даже ребята постарше этого худосочного малыша, почему-то больше всего боятся, что им повредят глаза. И поэтому, вместо того чтобы открыть глаза пошире и следить за тем, куда тебя бьют и куда ты сам бьешь, они сами себя погружают в полную темноту. Девочка же эта, Стоколос — Реаниматор, она была чуть не на голову выше мальчишки, обхватила его руками, повалила на землю и вцепилась ему в короткие волосы.
Сережа подумал, что следовало бы вмешаться, хоть ему не очень хотелось возиться с малышами. И тут внезапно, неизвестно откуда, так, словно он возник из воздуха, появился младший брат лучшего Сережиного друга Олега четвероклассник Ромась — один из самых знаменитых людей в селе Бульбы.
В одно мгновение Ромась отодрал девчонку от поверженного малыша, поднял ее, дал ей порядочную затрещину, затем поднял и мальчика и, застегивая ему ворот рубашки, деловито сказал:
— Подойдешь ко мне после школы. Я тебе прием покажу. Как драться.
Эта девочка, эта Стоколос, как показалось Сереже, не обратила никакого внимания на затрещину, которую получила от Ромася. Больше того, Сережа увидел, что она смотрит на Ромася с совершенным обожанием, что она смотрит на него влюбленными глазами. Очевидно, даже затрещина от Ромася и то уже была честь.
— Слушай, Ромась,— позвал Сережа,— ты летучую мышь в класс принес?
Это событие наделало в школе такого шума, словно в классе у Ромася появилась не летучая мышь, а летучий верблюд.
— При чем здесь я? — посмотрел Ромась на Сережу невиннейшими, бесхитростными голубыми глазами. Он всегда так смотрел, когда говорил неправду.— Она сама залетела.
