Холли Шиндлер - Темно-синий
Когда подошва моей кедины ступает на Круг, я замечаю его. Джереми. И черт побери, мое сердце начинает биться, как выброшенная на берег рыба.
Он стоит в окружности черных футболок, вместе они напоминают лепестки зачахшего и почерневшего цветка. Все остальные курят, а он просто стоит, засунув руки в карманы, и смотрит прямо на меня. Налетевший ветер бросает его длинные темно-русые волосы ему на лицо.
— Ну что, моя доска готова? — кричит он мне.
Его слова играют роль «спящего полицейского» — я запинаюсь, приостанавливаюсь, бросаю взгляд в дальнюю часть Круга, где стоит Дженни, облокотившись на свою двухцветную рухлядь — красную с синими крыльями, — и курит сигарету. Я пытаюсь послать ей мысленный призыв посмотреть в мою сторону, увидеть, что здесь происходит, — у нас все выходные не было возможности поговорить, хотя я послала ей несколько сообщений. В общем, я так и не похвасталась перед Дженни той встречей с Джереми… да и, по правде говоря, было бы лучше, если бы она просто увидела, что он со мной заговаривает. Клянусь, я раньше думала, что это может случиться разве что с такими девчонками, как Дженни, которая прошлой осенью только рассмеялась, когда обнаружила в школьном туалете на дверце кабинки надпись: «Дженни Джемисон — ШЛЮХА!»
«Погляди, — гордо сказала она мне тогда. — Если смешать в блендере Кармен Электру, Пэм Андерсон и Ким Кардашян, то получусь я». Она вытащила из рюкзака ручку и нацарапала: «Завидуешь! Ты-то лишила себя девственности собственной РУКОЙ!!!»
Мне хочется, чтобы Дженни увидела меня с Джереми, улыбнулась: «Шалунья!» — и лукаво подмигнула. Она бы сняла с запястья старый серебряный браслет, который был постоянно при ней, и забрала бы им волосы в «хвост». Я серьезно. У нее такие волосы, что это можно сделать. Она всегда схватывала свои длиннющие, густые, волнистые каштановые волосы браслетом, и, когда проходила по школьным коридорам, девицы показывали на них пальцем и удивлялись, как такое вообще возможно.
Но Дженни курит и смотрит на сигарету, задумчиво стряхивая пепел прямо себе на кеды. Порыв ветра взметнул ей волосы, разбросал их во все стороны, и вдруг кажется, будто они тонкие и сухие.
— Ну так что? — снова спрашивает Джереми.
— Я… Твоя…
— Моя доска. Только не говори, что забыла. Я дал ее тебе раскрасить.
Челюсть у меня отвисла так низко, что, наверное, напоминает распахнутую оконную фрамугу.
— Аура. — Джереми разочарованно цокает языком и упирает руки в боки, явно изображая нашего директора. — Только не говори мне, что увиливаешь от своих обязанностей. — У него за спиной его чернофутболочные приятели — что удивительно, все, как один, краснорожие, — содрогаясь в конвульсиях, сдерживают смех. Но Джереми не обращает на них никакого внимания и продолжает, как будто мы с ним лучшие друзья: — Это на тебя совсем не похоже, мисс Я-Перескочила-Через-Класс.
— А ты откуда это знаешь? — спрашиваю я, наморщив лоб так сильно, что, скорее всего, выгляжу как шарпей.
Джереми улыбается:
— Я помню все, что говорила о тебе твоя мама на занятиях. Я был… коллекционером сведений об Ауре. До сих пор все помню. Все факты. У меня сестра собирает цветочные лепестки и сушит их между книжными страницами. Чтобы вспоминать хорошие времена. У меня тоже вроде того. Воспоминания об Ауре — как лепестки в книжке.
Ладно, и как надо реагировать, когда тебе такое говорят? Ну вот я и стою с открытым ртом, словно забытая на полке кукла чревовещателя, и жду, когда кто-нибудь наденет меня на руку и вернет дар речи.
Приятели Джереми гуськом тянутся к школе и машут ему, чтобы он не отставал. И он отступает, хотя мне очень этого не хочется.
— Моя доска, — говорит он. — Не забудь про доску. — Он разворачивается и бегом догоняет друзей.
По ощущениям ноги у меня не толще зубочисток, но я все-таки заставляю их дотащить себя до Дженни. Наверняка она что-то услышала из нашего разговора — если это можно так назвать, потому что говорил исключительно Джереми, — и сейчас от души надо мной посмеется.
Но когда я подхожу к Дженни, она по-прежнему смотрит на свои присыпанные пеплом кеды. Уже несколько месяцев она будто покрыта слоем пыли, совсем как русалки, свисающие с потолка у меня в кухне. Сейчас она более бледный, более печальный вариант себя самой — жалкие остатки прежнего великолепия. Глаза у нее красные, по щекам рассыпаны прыщи. И она так и не сбросила те лишние сорок фунтов, которые теперь распирают ее спортивные штаны. Беременность это вам не шутки. Иногда думаешь, что лишить себя девственности собственной рукой — не такая уж и плохая идея.
— С Этаном что-то не так, — говорит она, как только я оказываюсь в пределах слышимости. Я и заикнуться про Джереми не успеваю. Голос у нее — как хруст сухой ветки под подошвой.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.
— Откуда я знаю? — взрывается она. — Ты просто знаешь, когда смотришь на своего ребенка. Знаешь, если ты не дура. С Этаном что-то не так, и надо показать его врачу, но я не могу, потому что денег нет ни цента, даже на самую дешевую клинику. А мама и слышать ничего не хочет…
Дженни выдыхает белесое облако и бросает окурок на асфальт. Она бросила курить, когда забеременела, но после родов, в круговерти кормлений, гуляний, подгузников, доктора Спока, надевающихся на бутылочку сосок, снова начала.
Я же не тупая, знаешь ли, — сообщает она. — Только не насчет этого. Неважно, что я прошлый год завалила. Это же ведь не экзамен какой-нибудь. Это мой мальчик.
— А как там Эйс?
— С Эйсом тоже что-то не так, — говорит она.
— Может, это вирус?
— Ну да, если только бывает вирус козлистости.
Голос подруги сочится ядом, а я вспоминаю, как мы зависали позапрошлым летом у открытого бассейна. Воспоминания такие яркие, я почти чувствую запах хлорки, почти щурюсь от солнечного света, превращающего бассейн в гигантское прямоугольное зеркало. Вижу Эйса Лоулера на высоком насесте спасателя, Эйса далекого и светловолосого, Эйса, который был как выключенный телевизор — невозможно включить, сколько ни жми на кнопки пульта, потому что этот телевизор даже в розетку не включен.
Помню, как я в жутко неудобной позе, на спине, согнув одну ногу в колене, лежала на пляжном полотенце; терпеть не могу просто лежать, как все люди, бедра на горячем бетоне просто растекаются во все стороны (в такие моменты кажется, что ты не Мерилин Монро, а просто толстая). Помню, как Дженни окуналась в бассейн и потом поднималась по лесенке — выгнутая спина, откинутые назад волосы, как будто кто-то ее в этот момент фотографировал, чтобы отправить снимок в посвященный купальникам номер «Sports Illustrated». С той злосчастной встречи будущих любовников бассейн уже дважды осушали на зиму. А теперь Дженни похожа на тех женщин, которые опустили руки, на тех домохозяек, которые не видят больше смысла красить губы или даже причесываться.
Я стреляю у нее сигарету, просто чтобы занять чем-нибудь беспокойные руки. Стою, затягиваюсь и думаю о том, как быстро все меняется: вроде как смотришь в калейдоскоп и видишь красивый, восхитительный узор и думаешь, что он будет таким всегда, как вдруг узор меняется, становится совершенно другим, и невозможно вернуть то, что было, как бы ты ни хотел, как бы ни старался.
— Прости, — наконец говорит Дженни. — Я знаю, со мной сейчас нелегко разговаривать. Просто…
Вдалеке звенит звонок. Дженни забирает рюкзак с заднего сиденья машины, закидывает его на плечо, и мы идем через пустырь к школе. Мне так хочется дотронуться до нее, приободрить. Я беру ее за руку.
Но Дженни вырывает руку, сердито смотрит на меня.
— Не глупи, Аура, — говорит она. — Мы уже не маленькие, ясно?
Яснее не придумаешь.
4
Иллюзии и галлюцинации — разные вещи. Галлюцинируя, шизофреник видит или слышит то, что реально только для него самого. Испытывая иллюзии, он видит реальный мир, но не может его понять. Он воспринимает то, что видит, искаженно, как будто только что прилетел с Марса и впервые в жизни пытается разобраться, что происходит на Земле.
В классе биологии никого, кроме учителя мистера Уикмана. Я плюхаюсь на свое место и облегченно вздыхаю. Хорошо немного посидеть в одиночестве перед тем, как окунуться в дневную рутину. Но я не успеваю расслабиться — в дверях появляется Анджела Фрисон. Она топает как слон своими синими, в звездах, ковбойскими сапогами.
— Привет всем, — гнусаво говорит Фрисон, которую за глаза все зовут Крокодилицей, мне и Уикману.
Я морщусь — терпеть не могу ее техасского выговора. Она садится рядом со мной. Ее наэлектризованные волосы торчат, как лепестки у цветка, ни дать ни взять маргаритка, только очумелая.
Я где-то читала, что потомство дают в основном уродливые цветы. Самые красивые сразу кто-нибудь срывает, а уродины спокойно доцветают и рассыпают по земле семена. И мир становится все безобразнее, и все из-за этих любителей цветочков. Вот выйдешь когда-нибудь на луг, а там торчат одни Анджелы Фрисон.
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28259/28259.jpg)
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28288/28288.jpg)
