Йозеф Плева - Маленький Бобеш
Когда Бобеш проснулся, ужин был на столе. Часы только что пробили семь. Бобеш поглядел на часы и вспомнил, как он сорвал их со стены. И тут же решил, что все это ему приснилось.
Глава 4 ПЕСТРУХА
Как-то утром, проснувшись, Бобеш позвал мать:
— Мама, ку-ку, ку-ку!
Но мать почему-то не откликалась и не подходила к постели. Тогда Бобеш высунул голову из-под перины, которой он укрывался, и обвел глазами комнату. Ни мамы, ни бабушки, ни дедушки не было. Одна Мися сидела у печки возле порожнего блюдца и облизывалась.
— Ишь, Мися давным-давно позавтракала, — сказал Бобеш, — а я еще и не ел. Куда же они все ушли?
Ну, отец, известно где — в лесу. Он уходит очень рано, когда Бобеш еще спит. Дедушкин голос за окном слышен — он кур бранит. Они, видно, опять в сад забрались и разрыли грядки. «Надо бы помочь дедушке прогнать кур», — подумал Бобеш и хотел встать. Снова посмотрел на Мисю и, видя, как она сладко нежится после завтрака, закричал:
— Ма-ам, ма-ам, я есть хочу!
Опять никто не отозвался.
Бобешу стало обидно. Как это они могли все уйти, оставить его одного-одинешенька и голодного? Значит, плохо о нем заботятся, значит, вовсе и не любят его. Кошку вон небось прежде него постарались покормить. У Бобеша защипало в носу, на глаза навернулись слезы, а в горле что-то очень мешало. Он заплакал. Крупные, как горошины, слезы катились по щекам.
Солнце давно светило в окошко, и его лучи заиграли в слезинке, капнувшей Бобешу на руку. Заметив это, Бобеш шевельнул рукой, в полосу света попало несколько слезинок, и Бобеш залюбовался, как они красиво блестят. Ему вспомнилась сказка про принцессу, которая, плача, роняла из глаз жемчуг и драгоценные камни. Бобеш вообразил, что он тоже, к примеру, принц, плачет прекрасными жемчужинами. Ему захотелось выплакать еще несколько слезинок, однако, к его удивлению, они почему-то больше не капали. Защекотало в носу, и вдруг на руку, а потом на колено упала капля, но она не блестела на солнце, как жемчуг, совсем нет. Бобеш живо смахнул ее и поскорее утер нос.
Начали бить часы. Бобеш поспешил заметить, какая из гирь идет вниз. Опускалась большая гиря. Как только прекратился бой часов, остановилась и гиря. Бобеш стал смотреть на барышню, нарисованную на циферблате, и ему показалось, что большой черный бант превратился в чертика, и вот уже оба — и барышня и чертик — строят рожи Бобешу.
— Нет, не буду на нее смотреть, не буду! — сказал Бобеш, отворачиваясь. — Очень мне нужно, чтобы всякая дрянь дразнилась!
Тут отворилась дверь, и вошли мать с бабушкой.
— Ах ты, господи! — охала мать. — Вот горе-то! Уж ты, пожалуйста, бабушка, сходи скорее за старой Павлихой — пускай она у нас корову посмотрит.
Бабушка вздыхала. Пришел дедушка, мрачный, словно сердился на кого-то, и сказал:
— Прямо и не знаю, что теперь будет.
«Что же такое случилось? — подумал Бобеш. — Такие все хмурые, вздыхают».
Как только бабушка ушла, дедушка тут же заметил:
— Экая досада! Ведь уж старый человек, а никакого соображения нет. Надо же! Пасти корову на молодом клевере, да еще на мокром! Корову даже распирает. Ты еще вдобавок напоила ее водой!
Бобеш догадался, что с Пеструхой неладно. Наверное, провинилась. Раз такое дело, и все сердитые — пожалуй, надо и самому нахмуриться.
Бобеш насупился, точно собирался заплакать. Мать наконец обратила на него внимание и спросила:
— А ты чего?
— Да вы все вон какие сердитые…
— Милый сыночек, Пеструха у нас заболела, — сказала мать смягчившись.
— Пеструха! — крикнул Бобеш и вскочил с постели. — Что с ней такое?
— Напаслась без меры, ей теперь и худо — хворает.
Вот уж этого Бобеш никак не понимал — хворает оттого, что хорошо поела! Не хворать надо, а радоваться. Бобеш отлично помнил, что, когда Пеструха хорошо паслась, мать была довольна и говорила: «Нынче Пеструха была смирная, паслась как на привязи». И вдруг, оказывается, от этого ей плохо! Мать дала Бобешу кружку молока и краюшку хлеба:
— На, Бобеш, позавтракай, мне надо в хлев к Пеструхе.
— Мама, я тоже пойду с тобой.
— Нет, Бобеш, не ходи. Поешь прежде.
— А я, мама, тоже могу захворать, если хорошенько поем?
Не слушая Бобеша, мать заторопилась в хлев. Бобеш поразмыслил о случившемся, отпил полкружки молока и съел полкраюшки хлеба. Недопитое молоко вылил в блюдце Мисе, а хлеб спрятал в карман, решив искрошить его курам. Потом пошел следом за матерью в хлев — поглядеть, как чувствует себя Пеструха.
Пеструха лежала на соломе и тяжело дышала. Ее огромное, раздутое брюхо поднималось и опускалось. Все, кто был в хлеву — мать, дедушка и двое чужих людей, — ходили вокруг Пеструхи, громко и быстро переговаривались. Заметив Бобеша, мать сказала ему:
— Видишь, захворала наша Пеструха. Лежит вон… Уж и не знаю, выживет ли… А ты, Бобеш, не стой тут, беги домой либо в садике поиграй.
У матери навернулись слезы. Глаза у нее были красивые, карие. Бобеш уже пригляделся к ним. Если они смотрели строго, то мать могла и не говорить ничего: Бобеш и без того понимал, что, значит, он опять провинился, чем-то не угодил ей. Такого строгого взгляда Бобеш обычно не выдерживал. Ему начинало казаться, что глаза ее жгут, как угольки. Зато, когда мать радовалась, она обычно напевала и тоже могла не говорить, что радуется: Бобеш узнавал это по глазам. Тогда он готов был без конца смотреть на нее. Глаза у матери становились точно бархатные и такие ласковые, прямо словно гладили. Но теперь они были грустные-грустные; глядя на них, просто плакать хотелось.
Бобеш спустился к ручью. Сел на бережку, на мягкой траве, и спустил ноги в воду. Задумавшись, смотрел он, как солнечные зайчики играют на волнах.
Однако вскоре он вынул ноги из воды и поджал под себя. Ноги озябли, потому что вода в ручье была очень холодная. Чуть подальше ручей сворачивал в сторону, и в излучине он был очень широкий, но мелкий. В этом месте купались воробьи. Они трепыхали крыльями, окунали головки в воду, потом терлись мокрыми головами о перышки под крыльями, хлопали крыльями по воде, далеко разбрасывая брызги. И гомонили при этом так, словно, кроме них, в целом свете никого не было.
«Ишь, как безобразничают! — подумал Бобеш. — Ишь, как веселятся, а у нас Пеструха хворает!» — Кыш-ш-ш! — крикнул он.
Воробьи вспорхнули, уселись на садовой изгороди и там отряхивались, топорщились и чирикали на Бобеша.
Бобеш поглядел, поглядел, потом отвернулся, решив, что не стоит и смотреть на них. Кабы знали они, что мама невеселая, что Пеструха хворает… Да где им, воробьям! Дедушка не зря говорит про них: «Экая шушера голодная! Так и норовят зерно у кур своровать — это они умеют! Им бы только наесться да кричать!» Сейчас они и вовсе безобразничали, когда им как раз молчать бы надо. Он еще всегда жалел воробьев, когда их дедушка спугивал. Крошки им бросал, чтобы они могли досыта поесть. А им вон и горюшка мало, словно с Пеструхой ничего не случилось. Шушера, как говорит дедушка, да и только.
С воробьями у Бобеша было все кончено. Пускай теперь на него кричат сколько угодно — он на них и не взглянет. Хоть на голове будут ходить, все равно не посмотрит.
Однако воробьев весьма мало трогало такое пренебрежение к ним со стороны Бобеша. Они опять слетелись к излучине ручья и принялись купаться.
А Бобеш засмотрелся на гусей. Гуси щипали траву и, теребя ее, дергали головой, потому, что трава тут была мелкая. Все же Бобеш забеспокоился, как бы они не объелись и не расхворались потом. Он поднялся, решив согнать гусей. Но не тут-то было! Гуси вытянули шеи до самой земли, зашипели и дружно ринулись на Бобеша. Тот еле успел перейти вброд ручей и спастись на другом берегу.
И гуси разочаровали Бобеша. Он им добра желал, и за это — его же щипать! Видали, какие злюки! Пожалуй, похуже воробьев. «С нынешнего дня и на вас не стану глядеть! Объедайтесь, хоть лопните! Мне все равно…»
Бобеш вспомнил про Боженку. Что-то она поделывает? Жалко, что мать у нее такая странная: на улицу Боженку не пускает, сердится, что Боженка с ним ходила. Ну, да он к ним тоже не пойдет. Нет уж, пускай знают, что и ему не велят к ним ходить. Ни за что не пойдет. Лучше уж у пруда побыть, посмотреть на рыбок, чем ходить к таким недобрым людям. Тогда они смотрели с таким видом, словно он у них по крайней мере горшка четыре разбил.
Бобеш медленно побрел к пруду. Там он сел на большой плоский камень, вынул из кармана недоеденный хлеб и стал крошить его рыбкам. Но, удивительное дело, думал он не о рыбках, а о Боженке: что бы она сказала, как бы посмотрела, если бы рассказать ей про Пеструху?
За прудом, ближе к усадьбе, была громадная куча засохшего и отверделого ила, когда-то вычищенного из пруда. Теперь там играли дети — трое мальчишек, ростом примерно с Бобеша..
Бобеш решил подойти к ним и спросить, не видели ли они здесь случайно Боженку. Будь она на улице, тогда можно и не заходить в усадьбу; это было бы совсем хорошо. Когда он подошел ближе к мальчикам, все трое недружелюбно посмотрели на него.