Алла Драбкина - Волшебные яблоки
И я написала стихотворение к картинке, которую нарисовал Сашка Терещенко. Вот что я написала:
Что за веселый хоровод!
И кто ж тут веселится?
Тяжеловес Бурляев тут.
Веселые девицы.
Самухина и Гольдберг тут…
О чем же все они поют?
О том, как весело живут
И двойки получают.
А кто же вырастет из них?
Никто того не знает.
Сами понимаете, что, после того как вывесили стенгазету, ко мне подошел Бурляев и сказал, что я, как видно, забыла вкус его кулаков. Напрасно я старалась объяснить ему, что я и про себя написала тоже. Это не возымело на Бурляева своего действия. Уже тогда я поняла, насколько труден путь двоечницы, и решила тогда уже свернуть с этого пути.
Конечно, мое решение было подкреплено действиями Журавлины, потому что теперь она, почувствовав мою слабинку, начала без конца добывать мне общественные задания, посредством которых я ссорилась со всеми двоечниками, да и сама с собой тоже. Одна Рита Самухина, вместо того чтоб готовить домашнее задание, каталась на коньках, а другая Рита Самухина в это же время сочиняла сама на себя стихи:
Огоньки кругом, огоньки…
В голове ж ее — темнота…
Я каталась на коньках и представляла, как Терещенко нарисует меня в газете: с красным носом, с косицами в разные стороны, и еду я будто бы не на коньках, а на двойках.
— Великолепные стихи, — хвалила меня Журавлина.
Я была польщена ее похвалой, но и насмешку чувствовала тоже. Из-за этого я стала худеть и таять, пока не махнула рукой на свое занятие двоечницы и не попросила у Журавлины помочь мне по математике и по русскому. Только этого она и ждала. Она стала являться ко мне домой, как на дежурство. Она гудела своим басом на всю нашу квартиру, и когда она уходила домой, мне все слышался ее бас, он снился мне по ночам, я вскакивала в холодном поту и на вопросы мамы отвечала, что мне слышатся голоса. Мама свела меня к врачу, и я все ему рассказала, и он пришел к выводу, что единственный для меня путь выжить — начать учиться и слушаться Журавлину.
Вот что произошло со мной, а ведь я человек со стальными нервами и редким самообладанием. Но вот я чувствую, что всем уже стало интересно, что же за личность эта самая Журавлина.
2. Кто такая Журавлина (Краткая экскурсия в историю нашего класса)
До Журавлины старостой класса была Кокорева. Что бы рассказать про эту Кокореву? Мне почему-то не вспоминается ничего интересного. Разве вот был такой случай… Заболела как-то наша вожатая Аня, и мы решили ее навестить. Это было во втором классе, я тогда еще не была двоечницей, поэтому меня взяли к Ане тоже. Весь наш класс собрал огромную сумму денег, почти что три рубля, и мы пошли покупать Ане фрукты. То есть это только мы с Сашкой по наивности думали, что к больным надо ходить с фруктами. Кокорева, как выяснилось, считала иначе. Она сказала, что лучше купить в подарок Ане пудру и губную помаду. Мы долго спорили, но все оказалось напрасно, — если Кокорева решила, то с мнением большинства считаться не будет. И мы купили Ане пудру и губную помаду. Это кончилось тем, что… Даже вспоминать не хочется. Аня болела ангиной, ее мама нас к ней не пустила, чтобы мы не заразились, а когда мы попросили передать Ане наши дары, мама так долго смеялась, что Сашка Терещенко со стыда убежал.
Пудру и губную помаду Кокорева оставила себе, это я ей посоветовала. Кокорева расплакалась, но забрала. Она вообще-то всегда хотела как лучше, но у нее, бедняжки, ничего не получалось. У нас в классе было несколько тимуровских команд, наши подшефные не могли на нас нахвалиться, и только на Кокореву все жаловались и умоляли учителей запретить ей помогать старым и одиноким. Она, например, под видом уборки у одной старушки сожгла несколько редких книг, считая, что это хлам. Она вообще до того уважала чистоту, что ей категорически запретили наводить порядок в чужих домах. Книги, гербарии, открытки, живых котов и кошек она считала нарушением нормы. Неживое уничтожала, живое — разгоняла. В книгах Кокорева видела только пыль, в животных — только глистов. Вы скажете, что ее можно было и не слушаться, и, мол, куда же глядели другие ребята, но ведь надо знать и Кокореву. Ее не послушаешь, так она и одна успеет навредить. Вот такая наша Кокорева…
Тут появилась Журавлина. Она уже в третьем классе появилась, когда мы все были пионерами. А Журавлина пионеркой не была, она до этого училась в деревенской школе, а там в пионеры принимали только с третьего класса.
Форменное платье на Журавлине было длинное, рукава, как в наряде Пьеро, закрывали руки. Лицо какого-то кирпичного цвета, будто она давно не мылась, вот какое темное было лицо, да еще глаза — светло-серые, будто подчеркивали, что Журавлина неумытая. А на физкультуре так совсем смешно на нее смотреть было. Ноги до коленок тоже темные, бронзовые, будто она ими глину месила, и кисти рук темные, а все остальное — белое. Кокорева тут же обрадовалась, что в классе появилась такая неряха, над которой необходимо взять шефство… Что это я все пишу Журавлина да Журавлина? Тогда ее еще звали по фамилии — Петрова. Это уж потом прозвали Журавлина, когда на уроке рисования Исидор Семенович показал рисунок, где была изображена клюква, и спросил, как называется такая ягода. Петрова ответила:
— Ет-та ягодина называется журавлина…
Мы все так и покатились со смеху, только Исидор Семенович чему-то ужасно обрадовался и сказал:
— Чего смешного? Это старинное русское название клюквы. Видите, дети, как изобретателен русский народ? В одном названии ягоды названо сразу и место, где ягода растет — ведь журавли живут на болотах, — и птица, которая этой ягодой питается. Ну-ка, пофантазируйте, дети, и нарисуйте мне не обычную ягоду клюкву, а журавлину…
Ох, и понарисовали же мы! Я, помню, так вообще журавля с четырьмя ногами нарисовала, а Кокорева расплакалась и сказала, что знает, как надо рисовать клюкву, но понятия не имеет, что такое журавлина.
— Эх, вы, а еще смеетесь, — грустно сказал Исидор Семенович.
С приходом Журавлины в нашем классе стало ужасно весело, потому что все на свете она делала не так. Вот читает она, например, стихи:
…Скажи-ка, дядя, ведь ня да-ром
Москва, спаленная пожаром,
Хранцузу отдана…
— Горе ты мое, — говорит наша молодая учительница Зоя Петровна, — ну где ты видишь «ня да-ром»? Где ты видишь «хранцузу»?
— Я сызначала прочитаю… — басом гудит Журавлина.
И читает точно так же. Мы все в восторге, потому что один ее голос — уже какой-то ни на что не похожий. Такой басище! Просто удивляешься: как из тощей девчонки может выходить такой голос? На каждом уроке мы только и делали, что кричали:
— Зоя Петровна! Спросите Журавлину!
Двоек Журавлина не уважала, это было заметно сразу. На каждое замечание она отвечала таким горьким взглядом, что становилось ее ужасно жаль. Но старания ее вначале ни к чему не приводили. Мы знали, что она очень старалась, она так и заявляла учителям:
— Что я, ленюга какая, что ли? Всю ночь стишок учила, тете Мане его шесть раз прочитала, а вы мне опять двойку!
Старалась она, конечно, вовсю, но Зоя Петровна в это почему-то не верила.
— Тебя, Петрова, просто вызывать к доске невозможно, ты только и способна всех смешить.
— Дык нет же, Зоя Петровна! Я и правда старалася, ды вот только ничаво не выходит.
Журавлина не понимала, почему после этой фразы все веселятся еще больше.
Но потом все изменилось. Вот как это произошло. Мы писали сочинение на тему «Летом в деревне». Все написали про ловлю бабочек, про купанье и сбор грибов. А вот Журавлина… «Сперьва» она возила «назем» на быке Григории, потом «дерьгала» лен, потом ходила «за грибам» и «грабила» сено. Зоя Петровна прочитала вначале сочинение Кокоревой как образец хорошего стиля и художественности, а потом сочинение Журавлины как образец неграмотности.
— Так что вряд ли мы сможем принять в пионеры Петрову. Ее успеваемость оставляет желать лучшего, — сказала Зоя Петровна в заключение.
Мы все хохотали, как сумасшедшие, и не заметили, что Журавлина собрала свои книжки и направилась к выходу.
— Ты куда пошла? — спросила Зоя Петровна.
— Домой.
— Как это, домой?
— А вот так это. Нечего мне тут делать, коли вы тут все разум потеряли. Чо меня хаить? Чо я работаю, а не мяклишей летом ловлю? Чо я назем вожу, а не прохлаждаюсь? Так ить хлеб без назема с земли не пойдеть!
— Не пойдеть!!! — повторили мы, взвыв от восторга.
— Бросьте смеяться! — прикрикнула на нас Зоя Петровна, — ничего смешного не вижу. А тебя, Петрова, я не за содержание ругаю, а за грамматические ошибки. Садись на место и слушай, как я буду эти ошибки разбирать.
