Ирина Богатырева - Кадын
— Ты меня не видел, а я тебя знаю, Талай, — вдруг Очи сказала.
— Неужто? Чем же привлек я лесную деву?
— Тем, что песни громко поешь, как по лесу едешь, — отвечала Очи. — Добрый ты охотник, Талай: заранее о себе зверье предупреждаешь.
Снова смеялись все, а Талай усмехнулся, в огонь глядя.
— Ему не охотника духи долю достали, — вставил слово Ануй. — Он у нас конеправ. Он, верно, и в лес для того ходит, чтобы зверей лечить. Что, правда, Талай?
— Я же вот слышал, — сказал на это Талай, — что Луноликой матери девы — сильные, непобедимые воины. И правда нельзя вас в бою победить?
— Те, Талай, ты будто не знаешь: все девы — непобедимы, пока замуж не выйдут, но каждой хочется, чтобы кто-то из парней ее победил, — сказала какая-то дева, и все опять рассмеялись.
— Нет, — сказал тут растяпа-охотник, о котором говорил Ануй, его звали Астай. — Луноликой матери девы другие: у всех воинов сила в поясе, а девы для мужа пояс снимают и силу теряют. Но у дев-воинов от безбрачия пояс с ними срастается!
Парни и девушки снова принялись хохотать. Меня же смутили эти шутки, не знала, что им ответить. Санталай увидел, что не по нраву мне такой разговор, и сказал:
— Я видел сегодня, как Ал-Аштара убила зайца одной стрелой, когда он был уже на другом конце поля.
Но людей трудно было остановить.
— А что же она его так далеко упустила? — крикнул кто-то, и все опять хохотали.
Тогда я сказала в сердцах:
— Вижу я, что у вас нет добрых слов для новых людей. Что ж, мы готовы себя показать. Выходите, кто желает бороться с Луноликой матери девой!
И все сразу притихли, а я гневно на них смотрела. И парни, и девушки — все отводили глаза. Потом кто-то проговорил несмело:
— Не гневайся, дева. Мы верим в вашу силу, мы просто шутили. Чем еще, как не шуткой, зимний вечер полнить?
— Нет гнева во мне. — Я отвечала спокойней. — Но, раз сомневаются люди, никогда не видевшие деву-воина в бою или на коне, можно им доказать.
— Не то сейчас время, чтобы устраивать скачки, дева, — сказал тут Талай. — Но я хочу увидеть тебя на коне и состязаться с тобой. Вызываю тебя на скачки в праздник весны. — И с улыбкой посмотрел мне в глаза.
Я смутилась. Я знала, что с самого посвящения, четыре года назад, лучшим всадником был Талай, в скачках на празднике весны приходил всегда первым. О нем говорили, что дух лошади вместе с ним родился, так хорошо знал он этих животных. Я же никогда не была хороша на коне, никогда не чуяла тяги к скачкам. Ответила тихо:
— У меня еще нет своего коня.
— Я помогу тебе выбрать лучшего, — ответил Талай. — Я помогу тебе приучить его к седлу. Есть время до праздника.
Я удивилась и согласилась. Он тут же протянул мне правую руку, согнутую в локте, и мне оставалось только ударить по ней своей рукою. Будто бы что-то вспыхнуло во мне в этот момент. Маленькой и худой показалась мне собственная рука рядом с его. Поймала себя я на мысли: как хорошо, что не придется мне бороться с таким сильным воином.
— Что ж ты, Талай, так далеко отложил состязанье? — послышался тут чей-то голос. Я обернулась — из угла поднимался парень, до сих пор сидевший там молча. — Праздник весны еще очень нескоро. А девы прямо сейчас хотят, чтобы их испытали.
Он вышел к очагу, переступив через ноги сидящих людей. В его глазах мне увиделось что-то неприятное, скользкое, как только пойманная рыба. Ничего дурного он не сказал, но чувство от его слов было, как будто от непристойных.
— Кто из вас будет со мною бороться? — спросил он и скинул шубу со второго плеча, полностью открыв грудь.
Он был сильным воином, с широкой грудью и большими руками. От кисти до локтя на его правой руке был нарисован волк, терзающий горного барана. При этом орел отнимал сверху добычу у волка. Такой рисунок странным мне показался: в самом его хозяине был, верно, раздрай. На груди белели шрамы. Шапку он уже снял, но по шубе, сшитой из шкурок соболя, отороченной бурыми лапками лис, я догадалась, что был он охотником: только они пушнину бьют, другие у нас лишь за мясом охотятся.
Мне не хотелось биться с ним, но я сама вызвала, а потому не могла уйти от поединка. Однако не успела я подняться, как вскочила на ноги Очи и сказала твердо:
— Я буду. — А после кинула на меня насмешливый взгляд, как бывало на круче, когда побеждала в борьбе: сиди, мол, царевна, на своем месте. — На снегу будем бороться или здесь?
— Идем на снег, — ответил охотник. — Мы Антуле сломаем дом. Пожалей бедную вдову.
При этом я глянула на Антулу — она поднялась с места и была испугана, словно не хотела этого боя. Позже я узнала, что охотник (его звали Зонар) был в те дни самым частым гостем в доме у нее, так что поговаривали уже, что он заменяет ей мужа.
Все вышли наружу, к коновязи, бросили на снег кусок грубого войлока, на него противники встали, а мы их окружили. Лишь скинул охотник оружие и спокойно, с самоуверенной насмешкой во всей расслабленной позе напротив Очи встал, тут она, не издав ни единого звука, на него наскочила. Не все даже заметить это успели. Но охотник заметил, в последний момент успел он присесть, и удар Очи вскользь по плечу прошелся. Как приблизилась Очи, хотел он ее под коленку перехватить и через себя перебросить, но Очи, легкая, будто бы от него самого оттолкнулась и прыгнула так, как научились мы у Камки, — словно взлетела. Все ахнули, а она, на миг замерев в воздухе, позади охотника приземлилась.
Зонар боролся с Очи холодно, не упуская ни одного ее движения, не удивляясь ее необычным приемам, четко и ясно, будто хотел ее измотать. Очи тоже старалась быть холодной, равнодушной к исходу битвы, но ярость вырывалась из нее, как кипящая вода из полного котла. Она боролась молча, но иногда взвизгивала, пытаясь его отпугнуть.
У нас, когда дерутся, тот побеждает, кто первым противника всей спиной к земле прижмет. Я не знала, известно ли это Очи. Она, как я видела, дралась еще вполсилы, будто проверяя, с кем дело имела. Охотник тоже пока больше кружил. Люди вокруг уже распалялись, кричали и подбадривали — больше Зонара, чем Очи.
— Ты совсем не волнуешься за подругу? — услышала я вдруг над собой. Это был Талай. — Зонар — славный охотник и сильный воин, он не раз побеждал в поединках. К тому же он старше нас всех.
— Почему же он здесь? Почему не женат?
— Он говорит, духи ему запретили жить домом, пока не сделает он чего-то — я не помню чего. Он бродяга. Летом вообще не появляется, высоко в горах его охотничьи места. Зимой спускается, чтобы выменять пушных зверей. Думаю, он не спешит выполнить условие духов, он любит жить один.
Охотник-бродяга… Мне показалось тогда, что я слышала о нем от отца. Говорили, он охвачен каким-то духом. И все считали его богачом, так много он мог набить пушнины.
Я стала пристальней вглядываться в Зонара. Нет, духа, его пленившего, я не видела. Но и ээ-помощника не удалось мне рассмотреть. Охотник был пуст, как до посвящения.
Тут вокруг закричали сильнее, и я опомнилась. Зонару удалось сбить Очи с ног, и уже готов был придавить ее, как она, изогнувшись вся, чтобы не лечь на спину, опираясь только на предплечья и ноги, выбросила одну ногу с силой вверх, целя охотнику в голову, и тут же вскочила. Зонар отпрянул, кровь брызнула на снег из разбитой губы. Люди закричали, парни бросились разнимать дерущихся — у нас останавливают бой, если кровь показалась. Очи не знала того и была готова драться дальше. Ее оттащили.
Стали спорить, кто победил. Одни говорили — Очи, она закончила поединок кровью. Другие — Зонар, он повалил Очи первым. Спросили их, что думают сами. Очи отерла лицо снегом и сказала глухо:
— Я не знаю ваших обычаев.
Она казалась совсем равнодушной. Зонар жевал снег и сплевывал кровавую слюну. Из разбитого носа его тоже текла кровь, но зубы, похоже, остались целы. Он долго не отвечал, потом, отплевавшись, натянул шубу и молвил — и теперь голос его был не ленив, а тверд:
— Луноликой матери девы — крепкие воины. Я рад, что испробовал то на себе. Не знаю, кто из нас победил. Но знаю, что ей больше нужна моя победа, как кобылице — усмирение.
И он метнул на Очи странный, цепкий взгляд. Она вспыхнула, порывисто подхватила шубу и нож с земли, подбежала к коновязи, взяла свою лошадь и умчалась.
— Те! — словно с досадой, но между тем усмехаясь, сказал Зонар. — Мы только начали узнавать друг друга.
Так и пошли наши дни: с долгим сном, обильной пищей, разговорами. Братьям моим, зимой от праздности страдающим, других дел и не было, как только нас по гостям водить: в род жены, к друзьям, к их братьям… Везде мы улыбались, и везде нас кормили, одаривали, подсовывали под правую руку круглых детей и за честь благодарили. Обидеть отказом никого не могли мы с Очи. А она совсем свыклась с жизнью в стане. Днем в гостях умела так молчать и потуплять взгляд, будто все детство ее взрослые при себе держали. У вдовы же быстро стала своей, истории, которые она рассказывала, были дики и странны, но оттого лишь более жадно слушали ее. Я видела, как зажигались глаза у молодых воинов, когда смотрели на нее. А девы вспыхивали, косясь на Очи, как на ядовитую змею, и походили все в тот момент на Антулу, злую, тихо у очага сидевшую.
