Владимир Железников - Чудак из шестого «Б». Повести
— Сейчас я тебе заверну их,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.
— Не надо. Я так,- и спрятал эмблемы в карман.
Потом мы пошли пить чай. За столом уже сидели Нина, ее бабушка и мама Людмила Захаровна.
— Налюбовались? — спросила Людмила Захаровна.
— Чем бы дитя ни тешилось,- оказала бабушка, — лишь бы не плакало.
Я не понял, про кого бабушка сказала, и промолчал. А Нина рассмеялась:
— Это она про папу.
Я сел и опустил руки в карман. Пощупал эмблемы.
— Боря,- спросила Нина,- ты какое больше любишь варенье: сливовое или вишневое?
— Сливовое,- ответил я.
— А я вишневое, оно у нас с орехами.
Нина стала накладывать варенье в блюдце и уронила одну ягодку на скатерть.
— Ах, какая ты, право, размазня! — сказала Людмила Захаровна.- Руки у тебя дырявые.
Нина покраснела. Хуже всего эти чаи, не знаешь, о чем говорить, варенья толком не поешь, потому что кажется, что тебе смотрят в рот. В таком положении сразу вспоминаешь что-нибудь плохое. И я, конечно, вспомнил про истраченные деньги.
Тут мне сразу расхотелось и варенья и чаю. И даже эмблемы, которые царапали мне ногу сквозь материал в кармане, не успокоили меня.
— Спасибо.- Я встал.- Мне надо идти.
— Что ты, Боря,- сказала Людмила Захаровна,- так быстро уходишь? Посидел бы.
Вообще мне Людмила Захаровна не понравилась. Мне показалось, что она больше говорит ради вежливости, а на самом деле ей все равно: уйду я или нет. Не люблю я, когда говорят только из вежливости.
Я вышел в переднюю вместе с Ниной.
— Я думала, мы поиграем с тобой, потом посмотрим телевизор,- сказала она жалобным голосом.
— Ничего, обойдешься без веселья.
— Почему ты такой грубый? Мама говорит, что грубые люди всегда жестокие.
— Ну, твоя мама тоже…
— Это ты из-за варенья? Она никогда меня не ругает. Просто она волнуется. Они ведь с папой уезжают на полгода в командировку, и она волнуется, как я останусь одна.
— А куда они уезжают?
— В Африку,- ответила Нина.
В Африку? Мне стало смешно от ее вранья.
Иннокентий Иннокентьевич, худой и в очках, и Людмила Захаровна, которая делает замечания за какую-то несчастную ягодку, упавшую на скатерть,- и вдруг в Африку. В джунгли, под жаркое солнце, под тропические ливни, где на каждом шагу ядовитые змеи и тигры. Я посмотрел на Нину, на ее коротенькое розовое платье и большие розовые банты.
— А ты хоть знаешь, где находится Африка?
— Конечно, знаю.- Нина рассмеялась.- Я даже стихи помню, мы их еще в детском саду учили.
В Африке акулы,
В Африке гориллы,
В Африке большие злые крокодилы..
— И все, больше ты ничего не знаешь про Африку? Ну, и нечего врать.
— Я никогда не вру,- сказала Нина.
Что-то я говорил не то, приставал к Нине и старался ее обидеть.
— Ну ладно, африканка,- сказал я примирительным голосом,- до свидания.
«В конце концов,- подумал я,- она же совсем не виновата, что я истратил деньги и не купил маме подарок».
Меня остановил голос Иннокентия Иннокентьевича:
— Ты так и не поверил, что мы уезжаем?
— Поверил,- ответил я нерешительно.
— Да, брат, едем в Африку людей лечить. Там еще разными тяжелыми болезнями болеют: оспой и холерой.- Иннокентий Иннокентьевич посмотрел на Нину.- Ну-ка, Нинок, оставь меня с Борисом. У нас серьезный разговор… Понимаешь,- сказал Иннокентий Иннокентьевич,- я на тебя по-настоящему надеюсь.- Он снял очки и стал их протирать. Без очков у него было смешное и беспомощное лицо.- Нина девочка несамостоятельная, а бабушка у нас старая. И вот мы с Людмилой Захаровной просим тебя присмотреть за Ниной. Я на тебя по-настоящему надеюсь.
— Вы не беспокойтесь,- оказал я.- Что с ней может случиться? Я за ней присмотрю.
— Нет, ты твердо ответь, как мужчина мужчине. Можно на тебя положиться? Ведь мы уезжаем не на дачу, а в Африку.
Я хотел дать ему клятву. Он определенно мне нравился, он стал для меня как товарищ. Я даже ему очки уже простил и то, что он любил читать стихи. В общем, он был хороший человек, и мне почему-то не хотелось его обманывать. Вспомнил, как я подвел папу, и тут точно кто-то наступил мне на язык.
— Ну, что же ты, не хочешь? Или, может быть, считаешь, что с девочкой нельзя дружить?
— Ничего я не считаю, но обещать не могу. Буду стараться изо всех сил, а твердо обещать не могу. Всякие могут быть неожиданности.
— А я на тебя, признаться, надеялся.
— Не могу обещать,- упрямо ответил я.
И тут у меня мелькнула мысль, что только поэтому Иннокентий Иннокентьевич зазвал меня в гости и подарил часть своей коллекции.
Я посмотрел ему прямо в лицо, чтобы проверить свою догадку, но разве что-нибудь рассмотришь за этими толстыми стеклами очков. Он стоял передо мной высокий, худой и тер подбородок.
Я полез в карман и вытащил драгоценные эмблемы.
— Возьмите,- сказал я.- А то подумаете, что я неблагодарный. Эмблемы взял, а просьбу вашу не могу выполнить.
— Да ты просто дурак,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.- Надутый, глупый человек. Я еще никого в жизни не задабривал. Сейчас же спрячь эмблемы, или я с тобой больше никогда в жизни не поздороваюсь.
Я выскочил на лестницу и побежал вниз.
— Боря, Боря,- крикнул Иннокентий Иннокентьевич,- вернись!
Я молчал. И вся лестница молчала. Только мое имя глухо разносилось по лестнице и стучалось о холодные камни.
— Что случилось? — спросила Нина.
— Боря почему-то обиделся и убежал,- ответил Иннокентий Иннокентьевич.- Нехорошо.
— Он сегодня странный,- сказала Нина.- На меня накричал, мама ему наша не понравилась…
Наверху хлопнула дверь, и голоса пропали.
* * *
В первый зимний день у меня наконец возникла новая блестящая идея: отвезти всех ребят на стадион, чтобы они поступили в кружок юных фигуристов.
Дело в том, что последнее время у меня вообще не было никаких идей. Неудача с маминым днем рождения сильно подействовала на меня. А тут пришло от папы письмо. В нем была всего одна строчка: «Куда истратил деньги?»
Значит, папа не поверил, что я проел их на мороженое. И я ему все честно написал: и про пирожок Гене Симагину, и про кино, и про Иннокентия Иннокентьевича и Нину.
В письме легче все объяснить. А то когда так рассказываешь, получается, что ты оправдываешься и выкручиваешься.
Написал письмо — настроение сразу улучшилось. А тут под ногами первый снег похрустывает, вот и родилась идея о фигуристах.
Договорились собраться возле школы. Все ребята пришли, не было только Нины, Зины и Гены Симагина.
Потом появилась Нина и сказала:
— Зина отказалась идти. Ее мама заявила, что у нее завтра важная тренировка в бассейне, и ей не до октябрятских мероприятий.
— Так,- сказал я.- А где Генка?
— А Генка помогает маме убирать снег,- ответила Нина.- У них много работы.
Она мне это сказала с какой-то обидой. Точно я виноват в том, что Зина стала задаваться и метит чуть ли не в чемпионки по плаванию, а Генка должен работать.
— Ну, пошли,- сказал я.- А то опоздаем.
Все тронулись, но я чувствовал, что у малышей не было настроения. Они не возились и не шумели.
— Вот что,- сказал я.- Зайдем все же за Генкой. Может быть, он пойдет с нами.
Развернулись и пошли к Генке.
Еще издали я увидел его. Он сгребал снег лопатой, а его мать скребком чистила тротуар.
— Здравствуйте,- сказал я.
Ребята столпились вокруг меня. Генина мать посмотрела на нас. Она была в короткой тужурке и в пуховом платке. От работы ей, видно, было жарко.
— Приветик,- сказал Генка; он приподнял шапку, и от головы у него повалил пар.
— Ну-ка надень шапку, постреленок,-строго сказала ему мать,- а то застудишься!
Генка напялил шапку.
— Вот ему и физкультура. Он теперь этой физкультурой будет заниматься всю зиму,- сказала Генкина мать.- И полезно, и матери подмога. Так что вы, ребятишки, идите по своим делам.
— Что вы! — сказал я.- Разве мы пришли Гену сманивать? Мы пришли вам помогать.
— Тетя Маруся,- крикнул Костиков,- мы сейчас все переделаем! Это нам пустяк!
— Вот это уже ни к чему,- ответила тетя Маруся.- Мы и сами справимся.
А Генка не стал возражать, он-то отлично понял нашу хитрость. Нам важно было, чтобы Генка побыстрее освободился и мы отправились на каток.
Генка куда-то сбегал и принес две лопаты и три скребка.
Что тут началось! Каждый выхватывал у него эти лопаты и скребки. Пришлось установить очередь.
Первыми принялись за работу мальчишки. Они скребли тротуар отчаянно. Но работа была не такой уж легкой. Неизвестно откуда под снегом образовался крепкий ледок, и скребки его не брали.
Тетя Маруся принесла лом и стала колоть этот ледок.
Потом лом у нее взял я. Тяжелый он был до чертиков, но я не показывал виду. Колол себе, и все, а про себя ругал наших конструкторов: «Это в наше-то время, когда запускают спутники и космические корабли, приходится вот так колоть лед ломом. Конечно, может быть, этот лом и историческая ценность. Я уверен, что такие ломы уже не выпускают лет сто. Но все равно он никому не нужен».
