Алексей Свирский - Рыжик
Позднее туманное утро, похожее на взгляд умирающего, только что забрезжило. Санька, измученный, усталый, бессознательно шагал по улице Пески. Как он попал в эту часть Петербурга, он и сам не знал. Всю ночь он бродил по городу, несколько раз засыпал то на одной, то на другой скамейке Лиговского бульвара, но каждый раз его кто-то будил и прогонял прочь. К утру Санька окончательно выбился из сил. Он с трудом передвигал ноги и совершенно пал духом.
— Умру, вот сейчас умру, — шептал Санька, и ему становилось жаль самого себя.
На 3-й Рождественской Рыжик увидал на тротуаре многочисленную партию оборванных людей, выстроенных попарно, как школьники. Санька собрал последние силы и перебежал на ту сторону, где стояли нищие.
Здесь он увидал небольшой деревянный домик, а над входом — вывеску, на которой черными буквами было написано: Народная столовая.
Голод сейчас же подсказал Рыжику, что здесь делается и чего ожидает народ. Недолго думая он подошел к дверям столовой и стал рядом с другими.
— Эй ты, рыжий, пошел назад! — услыхал чей-то голос Санька.
— Встань подальше: здесь по очереди, — тихо проговорил над ухом Рыжика его сосед, высокий, худой оборванец с сизым носом, в рваной женской кофте.
Но Санька не трогался с места. Он быстро сообразил, что здесь кормят даром, и решил быть ближе к дверям.
— Эй ты, сизый нос, бабья кофта, чего смотришь? Дай ему в шею! — обратился кто-то уже к соседу Рыжика.
В толпе началось волнение. Упрямство Саньки, видимо, сильно возмутило нищих.
— Бей его! — вдруг крикнул кто-то.
И не успел Рыжик опомниться, как слетел с ног от удара, полученного в затылок.
— Ну и разбойники! — прошептал сосед Саньки и нагнулся к нему.
Тут Рыжик не выдержал. Все, что он перенес за последнее время, все муки, все обиды и невзгоды он излил в одном жалобном, протестующем вопле.
На крик Рыжика из ворот вышел дворник.
— Что тут за безобразие такое? — гаркнул дворник на всю улицу.
Санька, не переставая плакать, поднялся на ноги.
— Вот он же, рыжий, виноват, а сам плачет.
— Не в очередь становится и ревет еще, дьявол.
— Его «под шары» (в участок) за это надо.
Возгласы и воркотня сыпались со всех сторон.
— Я второй день не евши хожу… Умру сейчас… — глотая слезы, жаловался Рыжик дворнику.
— Разбойники, чисто разбойники! — возмущался высокий оборванец в бабьей кофте.
Дворник также пожалел Саньку и велел ему встать там, где он стоял, а нищим пригрозил метлой.
Через час, когда из столовой вышел последний платный посетитель, в дверях появился наконец один из служащих.
— Ну вы, кутилы, пожалуйте! — обратился он к оборванцам.
Толпа нищих, как один человек, ринулась к открытым дверям.
— Тише, тише! Сегодня всем хватит… — говорил служащий и в то же время сосчитывал входивших.
Когда прошел двадцать пятый человек, дверь сразу захлопнулась, и добрая половина голодных осталась на улице в ожидании следующей очереди.
Нищие сели за длинные столы, предварительно получив порцию хлеба. Потом им подали по миске горячего супа из перловых круп и картофеля. Народ был голодный и ел с жадностью. Быстро раскраснелись лица обедающих и засверкали глаза. В небольшой сравнительно комнате было тихо. Нищие ели молча и только усердно чавкали. Все они были одеты до невозможности плохо и производили даже на Рыжика грустное впечатление. Сам он набросился на пищу с такой жадностью, что человек с сизым носом, оказавшийся и тут его соседом, счел нужным дать ему совет.
— Ты, голубчик, не гони так, — тихо сказал он Саньке, — беда может приключиться… При большом голоде кушать надо вольготно… Один вот тоже в Москве трое суток не ел, а после, как попался ему кусок хлеба, он и набросился… Жевал, жевал и тут же помер…
Рыжик слушал соседа с туго набитым ртом и странно как-то поводил глазами. Обед приходил к концу.
— Голод — тяжелая штука, — монотонным голосом говорил сосед, наевшись, по-видимому, досыта. — Я раз в Нижнем голодал… Вспомнить страшно… Бывало, камушек поднимешь на улице и сосешь…
— А навоз не жрал ты? — вдруг громко, на всю столовую, обратился к говорившему седобородый старец, сидевший напротив.
Все невольно посмотрели на него и с любопытством ждали, что он скажет дальше.
— Да-с, ты только камушек сосал, а я, благородный человек и бывший домовладелец, изволил навозом питаться… Да-с! А все через водку проклятую.
— Эге, так у нас не полагается… — послышался голос одного из служащих.
Человек этот стоял возле Рыжика. На этот раз все взоры были обращены в ту сторону, где сидел Санька. Оказалось, что Рыжик, страшась за будущее, стащил со стола кусок хлеба и спрятал его в карман. Проделку эту заметил служащий и набросился на него.
— Здесь, брат, запасов не полагается делать, — продолжал служащий. — Наелся — и слава богу… Вон на улице сколько голодных…
Рыжик растерялся до того, что потерял всякое соображение. Машинально вытащил он из кармана украденный кусок хлеба и положил его на стол. Бедняга краснел до слез и не знал, куда глаза девать. Под градом злых насмешек и угроз он выскочил из столовой, точно из горячей бани. Ему было мучительно стыдно, и он готов был сквозь землю провалиться.
XIII
Герасим
— Ну и разбойники, чисто разбойники… — услыхал Рыжик и оглянулся: рядом с ним вприпрыжку шел его сосед, обладатель сизого носа.
На этого человека смотреть было и жалко и смешно.
Лохмотья, висевшие на худом длинном теле, плохо согревали его, и он все время ежился и трясся, как в лихорадке. Он был обут в опорки, перевязанные бечевками. Женская кофта клочьями висела на его плечах.
Руки он прижал к груди, сам согнулся в дугу и, точно воробей, не ходил — подпрыгивал. После теплой столовой ему особенно показалось холодно на улице, и лицо его, худое, впалое, сделалось синим.
— И чего шуметь, — продолжал сосед, — из-за куска хлеба?.. Парень голода боится, ну он и хотел запастись… А они подняли вой… Экий народ бесшабашный!.. А тебе, голубчик, куда сейчас надо? — закончил он вопросом.
— Я не знаю… У меня теперь нет дороги, — печальным голосом ответил Санька и посмотрел на соседа доверчивым и просительным взглядом.
— Это, брат, плохо, когда нет дороги. Последнее, можно сказать, дело. А не хочешь ли со мной в ночлежку? Тут есть такая, где днем пускают… Уж, так и быть, поделюсь гривенником, — добавил сосед и крепко стиснул зубы, чтобы они не стучали.
Рыжик почувствовал великую благодарность к незнакомому человеку. Он с радостью согласился пойти с ним.
Через час оба они сидели на широкой наре частного ночлежного приюта и наслаждались теплом. Большая комната эта походила скорее на общую арестантскую камеру, нежели на ночлежный приют. Деревянные нары вдоль серых и влажных стен, низкий растресканный и закоптелый потолок, грязный неровный пол и единственное окно — все это, взятое вместе, должно было бы скверно подействовать на свежего человека, а Санька, наоборот, почувствовал себя счастливым, попав сюда.
— Хорошо под крышей сидеть! — восторженно повторял он. — Пусть себе ветер дует, а мне хоть бы что… Не правда ли?
— Да, это правда, — согласился сосед. — Без крова плохо остаться…
— Вот-вот, — перебил Санька. — Вчера, к примеру, я всю ночь по улицам шатался… Думал, пропаду…
— Неужто всю ночь?
— Всю!
— Да, горемыка и ты, я вижу…
— Здравствуй, Герасим! Что сегодня так рано пожаловал?
С таким приветствием обратился к соседу Рыжика вошедший мужик с окладистой русой бородой и бритым жирным затылком, хозяин ночлежки, как потом узнал Санька.
— Холодно, Прохор Степаныч, да вот еще товарища нашел, — виноватым голосом проговорил Герасим и указал на Рыжика.
— Что ж, и для него места хватит… Да вот с полицией мне беда: не позволяет днем пускать вашего брата, хоть ты что тут, — не позволяет, да и только.
Говоря это, хозяин подошел к наре и получил с Герасима гривенник. Потом он тяжко вздохнул, почесал затылок и ушел.
— Я в Питере, когда бываю, завсегда тут ночую. Хозяин здешний мне сродственником приходится, — сказал Герасим, обращаясь к Рыжику.
— Каким? — заинтересовался Санька.
— Он брат моей маменьки, а мне, стало быть, дядя. Этот дом его собственный.
— А с тебя за ночлег берет! — воскликнул Рыжик, и нотка возмущения прозвучала в его голосе.
— Эх, милый мой, молод еще ты и многого не знаешь, — тихо и вдумчиво проговорил Герасим. — Ты думаешь, он гривенник сейчас взял с меня? Нет, голубчик, он человек добрый, только в нем лукавый сидит и мучит его. Вот этот-то лукавый и толкает его к деньгам, и сердце жиром заволакивает, и доброту от него отнимает. А человек без доброты что? Хуже скотины, можно сказать. Вот мне и жаль дядю-то: этакий славный человек, а погибает через богатство…
