Борис Раевский - По следам М.Р.
«Займусь, — решил Генька. — Как он сказал: перебрать варианты? Вот и переберу! Здорово будет, если докопаюсь. И прочту…»
И только тут Генька сообразил, что прочесть он ничего не сможет. Ведь листовка — на испанском языке!
* * *
В интернате был порядок — Генька сразу убедился. Дежурный с красной повязкой, услышав Генькину просьбу, взглянул на расписание: у шестых классов свободное время — и отправил связного первоклассника на третий этаж. Через пять минут Тишка уже стоял в подъезде рядом с Генькой, а через пятнадцать, получив разрешение уйти, торопливо застегивал новенький бушлат. Валенки он донашивал старые, отцовские — теплее, да и привычнее.
Давно они не были в «Хронике». Контролерша — тетя Варя из соседней квартиры — даже удивлялась:
— Чего ж ты не ходишь? А у нас на прошлой неделе очень интересное показывали — из подводной жизни. Про ак… аква…
— Аквариумы, — подсказал Генька.
— Нет, про живых людей… Аква-лан-гистов…
В этот раз тоже было здорово: про дельфинов. Они такие умные — даже разговаривают между собой. И когда один мальчишка тонул, дельфин его вытащил и на своей спине на берег привез. Вот здорово! А интересно бы разобраться в их языке и поговорить с ними.
Генька так размечтался — не заметил, как программа пошла сначала. И только тогда спохватился:
— Пора идти, поздно уже.
По дороге завел разговор об иностранных языках. Пожаловался: англичанка ругает за произношение. А он старается изо всех сил. Даже специально тренировался, как сворачивать язык трубочкой и прижимать к передней трети нёба. Но все равно ей не нравится. Ну, а у Тишки как дела? У него ведь вроде испанский?
Тишка удивился: чего Генька спрашивает? Разве не помнит, какая из-за этого была морока? У них в старой школе испанский был, а когда стали хлопотать об интернате, оказалось — на весь Ленинград нет ни одного интерната с испанским.
Это, между прочим, странно: на испанском языке вся Центральная Америка говорит и почти вся Южная. И, конечно, Куба! А у нас — ни в одном интернате не учат.
В общем, пришлось идти в интернат, где немецкий язык. И учи теперь его…
— А все-таки… — перебил Генька. — Ты по-испански можешь читать?
— Я и говорить могу! — похвастал Тишка. — Вот, пожалуйста, — и он произнес что-то длинное.
— Что это значит? — недоверчиво спросил Генька.
— Это значит: «не задавай глупых вопросов!» И вывески могу по-испански.
— Ладно, ладно. Убедил. Профессор! Академик! Двинули ко мне, дело есть.
* * *
На столе у Геньки были разложены отцовские книги. Тишка оглядел заглавия: «Буквы и знаки», «Тайное письмо», «Дешифровка древних письменностей».
— К чему такое?
— Сейчас поймешь.
Генька рассказал историю испанской листовки и недовольно вздохнул:
— Люди, вон, древние письменности разбирают, которым по три тысячи лет, а тут двадцати лет не прошло — и ничего не разгадать.
— А может, и разгадывать нечего? — осторожно спросил Тишка.
Генька возмутился. Зря, что ли, наши вспомнили какого-то святого? Филимоныч навел справки, и оказалось, что святой этот — третьеразрядный, и праздник его — не ахти какой важный. Значит, дело не в празднике, а нужен был повод для листовки к определенному дню — четырнадцатому августа. Потому что семнадцатого глубинники должны были встретиться с «Дон-Кихотом». Ясно?
— Похоже. Ну и что?
— Так давай вместе. Твой язык и мои извилины. Идет?
Тишка сперва хотел обидеться, но потом передумал. Уж больно интересно!
— Идет!
И он решительно уселся за стол.
Ребята выписывали изо всех слов подряд первые буквы, потом вторые. Получались длинные строчки.
— Ну? — то и дело спрашивал Генька. — Смысл есть? Складываются слова?
Тишка мотал головой.
Главное было считать внимательно и не сбиться. К концу дня дошли до восьмой буквы, но никакого тайного смысла не обнаружилось. Сочетания получались удивительно нелепыми:
«fbdkku» или «oqqstsrm» Язык сломишь!
На второй день Тишка стал ворчать:
— Может, хватит?
Но Генька уговорил дойти до пятнадцатой буквы, а потом попробовать с конца. Для ускорения перенумеровали строчки и буквы в каждой строке. И двинулись дальше.
На третий день Тишка пришел позже обычного, долго раздевался, кряхтел, жаловался, что уроки одолели.
Повозился с полчаса, потом отодвинул листовку.
— Баста!
— Эх ты! — стал стыдить его Генька. — Тоже мне следопыт! А упорство где? Выдержка?
— Осел тоже упорен, — пробормотал Тишка.
Генька не знал, как заставить его продолжить работу. Но вдруг осенило:
— А Рокотов?! Он-то никогда бы не бросил дело посередине!
Тишка даже растерялся. Потом сказал:
— Ну ладно. Звони Филимонычу. Скажет — продолжать, будем продолжать.
Филимоныч выслушал, не перебивая.
— Так, — сказал он, когда Генька кончил. — А почему ты полагаешь, Башмаков, что в шифре будут первые буквы? Или вторые? Или третьи? Ведь комбинаций — огромное количество. Например — все последние буквы в строчках. Или пятая, десятая, пятнадцатая буквы? Или сперва три — четные, потом — три нечетные? И так далее и тому подобное. Без конца.
Генька молчал.
— Опять, я вижу, кустарничаешь, Башмаков.
На том разговор и кончился.
Генька, повесив трубку, сказал Тишке:
— Я сейчас… — и ушел в соседнюю комнату.
«Расстроился, — понял Тишка. — Конечно. Расстроишься тут. Так год будешь тыкаться. И все без толку».
Он машинально вертел листовку в руках. Снова оглядел ее. Привычные, уже чуть не наизусть выученные строки. Бледный шрифт. А одна строка вверх ногами. Ребята это давно заметили.
— Бывает, — сказал Филимоныч. — В типографии отливают каждую строку отдельно. Из металла. Ну, а когда составляли строчки вместе — верстали — одна случайно и перевернулась.
Тишка оглядел листовку, по привычке скосил глаза на цифры, проставленные на полях.
Возле перевернутой строки стояло: 17.
«Семнадцатая строка, — мысленно отметил Тишка. — Семнадцатая… семнадцатая…»
Что-то в этом числе настораживало, беспокоило.
«Семнадцатая, — повторял Тишка. — Семнадцатая…»
И вдруг!
— Генька! — крикнул он так отчаянно, словно в комнате вспыхнул пожар. — Когда встретили Дон Кихота? Ну, наши разведчики!..
— Семнадцатого августа, — не спеша ответил Генька. — А что?
— А то! — кричал Тишка. — А го! А то! — он размахивал руками и почему-то даже показал кулак черепу на стеллаже.
Потом, немного успокоившись, объяснил Геньке:
— Вот он — знак! Семнадцатая строка! А теперь признайся честно: у кого язык, а у кого — извилины?
Генька не знал: радоваться или огорчаться. Так хотелось самому докопаться до сути. А тут — Тишка. Обидно, чего уж говорить. Но, если вдуматься, чья это школа? Тишка ведь совсем серый был, когда с сектантами таскался. То-то!
Николай Филимонович сразу оценил Тишкину находку:
— Удачно подмечено. И даже очень. Конечно, это может быть и случайность, но вполне вероятно — условный знак. В общем, рассказ Эрика Сергеевича, карта и листовка — это уже немало. Можно построить серьезную гипотезу: «Дон Кихот» служил в испанской дивизии, глубинники шли к нему с «особым заданием». Об этом его каким-то образом известили. А для пущей надежности в листовке сдублировали назначенную дату. Отсюда — «второй канал». Что ж, реально. И даже очень…
Глава XIV
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ
Три недели, назначенные Брюхановым, проскочили. Генька ждал. Вот-вот Филимоныч вызовет и скажет: «Передай Вите…» На перемене Генька подойдет к другу и, словно между прочим, бросит: «Пусть мать в жилотдел зайдет!» «Зачем?» — спросит Витя. «За ордером!» И Витя с благодарностью пожмет ему руку, а Оля будет стоять рядом и…
Генька терпел день, терпел два и наконец сунулся к Васе Коржикову. Тот перебил на полуслове:
— Знаю! Знаю! Николай Филимонович уже звонил. Сказали, вышла ошибка. Списки изменили. Теперь будут новые — во втором квартале.
— А как же?.. — Генька не верил ушам. — Ведь обещали…
Вася только махнул рукой.
Да, весело!.. Великолепно все получилось! Генька чуть не кипел от ярости и досады.
А в раздевалке подошел Витя. Нахлобучил шапку и, словно между прочим, бросил:
— Три недели-то, ау!.. Так я и знал…
И даже попробовал утешать Геньку:
— Ты думаешь… я ждал? Нет, не ждал… Сколько раз обещали…
Голос у Вити был какой-то пустой и без интонаций. Совсем без интонаций. Выдавил: «Пока!» И поплелся в свою комнатенку.
Генька оставил пальто на скамейке и снова поднялся наверх. Выложил все Филимонычу. Пока рассказывал, подумал: «Похоже, я ныть стал. Вроде Вити». И впервые понял его: «Заноешь тут!»
