Юрий Хазанович - Свое имя
— Дурак ты! — севшим голосом выдавил Митя.
В течение всей этой перепалки Вера следила за Митей, и то, что она заметила, еще сильнее взволновало ее.
— Холодно что-то, — сказала она, поправляя шаль. — А мы плетемся, как после сытного обеда!.. — И зашагала энергично и быстро, оставив мальчишек позади.
Митя понял, почувствовал, что вовсе не холод заставил ее уйти. Кстати, сегодня утром заметно потеплело.
Остаток дороги он прошел в мрачном молчании.
А Вера, запыхавшись, влетела в нарядческую, скинула шубку, повесила ее на гвоздь в углу, положила перед собой книгу нарядов, графики, маршрутные листы и попыталась углубиться в работу.
Из этих скучноватых на первый взгляд бумаг перед ней постоянно вставала жизнь всего депо, беспокойная, полная движения, захватывающе интересная, потому что сегодняшний день здесь никогда не похож на вчерашний, потому что с жизнью этой связаны судьбы сотен и сотен людей.
Но сегодня Вера смотрела в бумаги и с величайшим усилием постигала заключавшийся в них смысл. Она читала маршрутный лист машиниста Свиридова, а вспомнила Митю, растерянного и злого. Почему он так испугался Алешкиных слов? Почему не нашелся, что ответить?
Скользкий вопрос
В этот день он выслушал от Тони больше замечаний, чем за все время их совместной работы. Началось с того, что вскоре после гудка она приложила к его лбу ладонь. Выяснилось, что Митя безуспешно старается отвернуть полдюймовую гайку дюймовым ключом. Спустя некоторое время, когда он допустил еще какой-то промах, Тоня заметила:
— Я бы сказала — твой коэффициент полезного действия сегодня ниже, чем в первые дни…
Митя опустил голову: он и сам видел, что работа не клеится. Был момент, когда он готов был бросить все и убежать.
Вдруг Тоня вскрикнула и схватила его за руку: вытаскивая из фланца болт, Митя ударил по нему молотком. А болт этот — призонный, контрольный, требующий особо деликатного обращения.
— Нет, с тобой определенно что-то происходит, — с веселым сочувствием заключила Тоня.
«Происходит, — согласился он мысленно, злясь и на нее и на себя. — Работал бы с Ковальчуком, ничего не происходило бы. Придумал на свою голову!..»
Он ругал себя за все: за то, что тайком заглядывался на Тоню и, обманывая самого себя, поддавался той непонятной силе, которая тянула к ней, за Верину обиду, за то, что не понимал и не старался понять, что с ним делается.
Конечно, Алешка поступил по-свински, но разве это хоть сколько-нибудь убавляет его, Митину, вину? А как порадовала бы его Верина обида, если бы он не был виноват!
Тоня по-своему понимала его рассеянность и втайне ликовала. Поэтому замечания ее были беззлобными и делала она их скорее всего для того, чтобы «разговорить» Митю.
Поглощенный своими мыслями, Митя сидел на корточках в дымовой коробке паровоза и медленно работал ключом. Внезапно он почувствовал, как что-то шелковистое, похожее на паутину, щекотно коснулось его щеки. Он поднял голову. Занятая работой, Тоня, видимо, не замечала, что ее ореховый локон касается Митиного лица. Он отстранился.
— Я не кусаюсь. — Тоня обиженно спрятала выбившийся из-под берета локон, обдала Митю беспокойным светом своих глаз.
— Эй, друзья! Митя! — стоя возле паровоза, кричал Алеша и, когда Митя обернулся, жестом позвал его.
Митя вышел на передний мостик.
— Да ты снизойди, — махнул рукой Алеша. — Узнаешь новость.
Митя спустился с паровоза, холодно взглянул на возбужденное, красивое лицо Алеши.
— Полчаса уже кричу, — миролюбиво заворчал Алеша. — Сидят себе, как голубки, воркуют…
— Ты что, продолжать решил? — нахмурился Митя.
— Брось ты! Поздравляй меня. Разряд получил.
— Какой разряд?
— Рабочий разряд. Разрешите представиться: слесарь четвертого разряда Алексей Андреевич Белоногов. — Он выпрямился, что, правда, почти не отразилось на его росте, хотел надуть щеки для важности, но ликующая улыбка не позволила закрыть рот.
— Шутишь! — не поверил Митя.
— Убей меня гром! Какие тут шутки? Делать больше нечего. Сейчас пробу сдал. Завтра приказ прочитаешь…
Забыв про недавнюю стычку, Митя радостно заулыбался, схватил Алешку в охапку, оторвал от пола, покрутил в воздухе и поставил.
— Вот это да! Как же это ты?
— А так. Дали пробу, я отгрохал ее на высоком уровне, тютелька в тютельку по норме, и вопрос решен. Гениально, а? Ну, я побежал… — Он приложил к шапке два пальца и быстро зашагал по пролету своей «морской» походкой, но теперь в «качке» появилась неожиданная степенность.
Митя подумал с удовлетворением, что работа все-таки захватила Алешку, что Анна Герасимовна будет очень рада и что мастер Никитин — умнейший человек: этот разряд еще больше привяжет Алешку…
— Ну и парень! — неодобрительно отозвалась Тоня когда Митя рассказал ей об Алешкиной новости.
— А что?
— Настырный, как муха. Все-таки выходил, значит.
— Что — выходил?
— Да разряд. Каждый день клянчил у Никитина пробу.
— Кто, Алешка? — не поверил Митя.
— Он самый. Это-то меня и удивило: такие вроде друзья, а он все только про себя…
— А ты сама слыхала? — спросил Митя. — При тебе он клянчил? И зачем плести на человека!
Воинственно поднявшись, Тоня громко заявила, что никогда еще ни на кого не «плела», что клевета — не ее призвание, но что если Митя не верит ей, то пусть спросит у нормировщицы Зои Копыловой, она подтвердит, как наседал Алешка на Никитина.
— Пойдем, — настаивала она. — Сейчас же пойдем, зачем оставлять камни за пазухой…
Митя долго подавленно молчал. Потом спросил, почему же Тоня раньше не сказала ему об Алешкиных хлопотах.
— Не хотела. — Она исподлобья взглянула на него. — Не догадываешься, почему?
Митя покачал головой.
— Ладно, скажу. Ты получил бы разряд и сразу лыжи навострил из нашей группы, — призналась Тоня.
Он представил себе, что было бы, если бы Вера услышала эти слова, и поежился от внутреннего холодка. Не осмелясь посмотреть на Тоню, он пробормотал, что все равно перейдет скоро в другую группу.
— Очень уж ты тихий, — размышляла Тоня. — А он сделает на копейку, пошумит на целый рубль. Горластый он, пробойный. И потом, какой-то броский, видный…
Митя не отвечал. Ему хотелось поскорее увидеть Алешку, убедиться, что все это не так, все неправда, что у него и в мыслях не было бегать к Никитину, что мастер сам дал ему пробу. Нет, какой ни есть Алешка, но он не стал бы действовать в одиночку, тут что-то не так…
Он нашел его после смены в душевой. Окутанный паром, Алешка стоял под хлестким, крутым и шумливым дождичком. Глаза его были закрыты. Он блаженствовал. И даже бесконечные горячие струи не могли смыть с его лица выражение умиротворения и блаженства.
Он засовывал под мышки темные кисти рук, извивался, сопел и крякал от удовольствия. Потом принимался неистово тереть коричневую шею, фыркал, звонко шлепал себя по белым мокрым бокам, откидывал назад длинные темные, с зеленоватым оттенком, точно старые водоросли, волосы и с трудом, будто после сна, открывал глаза. В это время он и увидел Митю, стоящего посреди душевой с мылом и вехоткой в руках.
— Давай сюда! — весело крикнул Алешка. — Поместимся. Эх, и здорово, кто понимает! Гениально сказано: «Без воды и ни туды и ни сюды!» Ты захватил мыло? Чудесно. А я забыл…
Взяв у Мити мыло, он вышел из-под водяного конуса и через несколько минут от головы до пят был в синевато-белой пене, в радужных, беззвучно лопавшихся пузырях, весь блестящий и скользкий.
— Никитин сам предложил тебе пробу держать? — спросил Митя.
Алешка приложил руки к ушам, давая понять, что не слышит, и, крепко зажмурившись, кинулся под душ.
И опять приплясывал, кряхтел, шлепал себя и долго тер глаза, в которые, должно быть, попало мыло.
Митя повторил вопрос. Алешка пальцами прочистил уши, поднял наконец покрасневшие веки, но не ответил. Тогда Митя в третий раз задал свой вопрос.
— Чем интересуется человек! — Алешка насмешливо сплюнул. — А все первым делом — какая проба была. Будь здоров — проба! Сначала даже передрейфил. Слушай, продрай-ка мне лучше спинку. Потом я тебе. Взаимная выручка… — С этими словами он повернулся к Мите спиной и согнулся, упершись руками в некрашеную мокрую табуретку.
Не очень усердно водя намыленной вехоткой по розовой спине с горным кряжем из позвонков, Митя сказал громко:
— А говорят, ты добивался у Никитина…
Ему показалось, что спина под вехоткой слегка вздрогнула.
— Ты что, не обедал сегодня? — требовательно крикнул Алешка, — Да приложи силы немножко! Раздразнил только…
Митя так задвигал вехоткой, что спина в несколько минут побагровела. Часто дыша, он припал к Алешке:
