Эдуард Веркин - Герда
Ротвейлер буйствовал минуты две, затем выключился и улегся у ног своей хозяйки, тяжело дыша, повизгивая и вздрагивая.
Время тянулось. В смотровом кабинете орала кошка, и чтобы разбить сочетание тишины и боли, посетители стали разговаривать, и я узнал, что у кролика бессонница, причем в хронической форме. Что коза вдруг перестала доиться. Что ротвейлер, как это водится, глуп и сожрал хозяйкины чулки, и теперь они у него каждый день выходят по три сантиметра и хозяйка вынуждена отстригать их по частям, а дернуть нельзя, поскольку если дернуть разом, то вместе с чулками вывернется кишечник. И от сожранных чулок ротвейлер страдает, поэтому характер у него стал скверный. Что лекарства нынче дороги, что корма тоже дороги, и вообще все дорого, а у вас что, молодой человек, болит?
Так они меня спросили.
А я ответил, что у нас не болит ничего, мы здоровы.
И они поняли, только мальчик, который пришел с бабушкой и кроликом, спросил, зачем тогда мы пришли?
А я промолчал.
После этого болтать всем расхотелось. Да и кошка замолчала, и очередь продвигалась, все входили в дверь смотрового кабинета и больше не выходили. Потому что выход там был предусмотрен отдельный, чтобы не смущать остальных пациентов.
За нами никто очередь так и не занял, мы остались с Гердой вдвоем.
Некоторое время ротвейлер визжал в кабинете, потом замолк, и после этого была уже только тишина.
Потом позвали и нас.
Кабинет был большой, светлый и мрачный, с пупырчатым древним кафелем, стеклами, закрашенными белилами, с железными шкафами. Пол косой и скользкий, вот что мне в глаза бросилось, а еще дырки в полу, видимо, водостоки. Или кровостоки.
Докторша. Или доктор, не знаю, как правильно. В плохо простиранном белом халате, по халату расплывались свежие кровавые пятна, да и старые тоже были не очень отстираны.
– Бесплатные прививки закончились, – неприветливо буркнула доктор.
– Нам не прививки.
– А что тогда?
Доктор принялась с тщательным отвращением мыть руки. Намыливала, смывала, намыливала, снова смывала.
– Стерилизовать? – доктор вымыла руки, воздела их и стала ждать, пока стечет вода. – Если стерилизовать, то на следующей неделе, сейчас наркоз закончился, и все.
Я промолчал.
– Значит, усыплять.
– Значит, – сказал я.
– Пятьсот рублей – если недорого, две тысячи, если по-нормальному.
– А в чем разница?
– Это как пломбы ставить, – объяснила доктор. – За пятьсот рублей – без наркоза, за две тысячи – по-человечески, культурно. Разницу между культурно и некультурно понимаешь?
– Понимаю.
Я достал деньги.
– Квитанции тоже кончились, – объявила доктор.
– Давайте без квитанции, – согласился я.
– Собаку на стол, – сказала она. – Уж сколько их сорвалось в эту яму…
Ветеринарша зевнула, почесала себя за плечо.
Герда запрыгнула.
– Ого, – улыбнулась ветеринар. – Воспитанная… Ну что, подруга, давай лечиться. Чего усыпляете-то? Саркома?
– Саркома, – ответил я. – Двусторонняя. В терминальной стадии.
– А с виду здоровая. Ладно, не мое дело. То есть… На уколы реагирует спокойно?
– Спокойно, кажется.
– Это хорошо, – ветеринар достала из шкафа шприц. – Послушная собака – это очень хорошо, это тебе повезло. Вот на прошлой неделе лабрадора приводили, так он тут по стенам бегал, еле успокоили.
Ветеринар поглядела в потолок.
– Собаки же не чувствуют… – Я поглядел на Герду.
Ветеринарша скептически рассмеялась.
– Я в этом немного разбираюсь, – сказала она. – Как-никак пятнадцать лет. Не чувствуют, ага…
Герда вздохнула.
Ветеринар стянула со шприца упаковку.
– Это что? – спросил я.
– Какая тебе разница? Две тысячи плати и свободен. Цивилизованно. Со снотворным.
– Зачем? – не понял я. – Снотворное-то?
– Так удобнее, – пояснила ветеринар. – И надежнее. Основной препарат в сердечную мышцу делаем, это не очень… Одним словом, если его без наркоза ставить, то могут возникнуть затруднения. Сейчас, больно не будет…
Ветеринар ловко кольнула Герду в заднюю лапу.
– Ну, вот и все.
Герда даже не дернулась, как стояла, так и продолжала стоять. Смотрела на меня. Ждала.
– Вообще, конечно, я бы таких собак запретила, – сказала ветеринар. – Напрочь. Потому что всегда одно и то же получается. Сначала вы их заводите, потом к нам ведете. Это в лучшем случае.
Я молчал. Герда смотрела на меня весело и спокойно, мы ведь пришли полечиться.
– Или выкидываете. – Доктор достала стетоскоп, приложила к левой собачьей лопатке. – Выкидываете, а они потом стаями на людей набрасываются… Я в Лесном живу, так там от них прохода нет никакого, вот все такие…
Доктор потрепала Герду по холке. Герда легла.
– Ну вот, пошло…
Герда закрыла глаза. Снотворное начинало действовать. То есть оно уже подействовало, Герда зевнула и вытянулась, и растеклась по столу. Доктор снова приложила к лопатке собаки стетоскоп и на этот раз слушала дольше, что-то пришептывая и присчитывая, наверное, пульс.
А я смотрел. И ничего не чувствовал, только холод в пальцах, онемение, расползавшееся выше по кистям…
Хотя нет, чувствовал, неправда. Странное ощущение – когда ничего нельзя исправить. Беспомощность.
– Пошло дело, кажется.
Ветеринарша сломала ампулу, набрала в шприц прозрачную жидкость.
– А это что?
– Это? Да какая тебе разница? Действует быстро, раз, и все. Сто процентов.
– А потом куда?
Ветеринар рассмеялась. Но невесело уже.
– Как куда? Заберешь.
– Куда я заберу…
– А куда хочешь. В канаву. Ну, или в лесу закопаешь. Охотники в лесу закапывают. А можешь на свалку просто, в мусор закинуть, никогда не найдут.
Тупо. Об этом я как-то не подумал. Я вообще плохо представлял, я вообще-то надеялся….
Плохо. Совсем. Я видел ее лапу, она подергивалась в такт угасающему пульсу. И когти. С каждым ударом сердца они стукали по металлу стола, дзинь, дзинь, дзинь. А мой пульс наоборот, бил в голову все сильнее и сильнее, я чувствовал, как в такт в затылке звенит тонкая, готовая лопнуть жилка. Темнота выползала из углов, свет блестел на хирургических инструментах, резал глаза, я…
Дзинь, дзинь, дзинь.
– Как вы мне все надоели, – зло сказала ветеринарша. – Заводите-заводите, а потом сопли распускаете, в обмороки валитесь… Эй, парень, не падай.
А я и не падал. Я стоял. Лучше бы упасть мне, но я стоял.
– Нашатырю, может, дать? – спросила докторша. – У меня есть на этот случай.
– Ага.
– Сейчас, найду. К форточке подойди, воздуха глотни.
Я направился к форточке, стараясь не очень сильно качаться, но качнулся, конечно, ухватился за железный медицинский шкаф. В шкафу лежали инструменты, старые, с облезшей хромировкой, пилы, долота, кусачки, вполне себе угрожающих размеров, наверное, для лошадей инструменты. Я ухватился за шкаф слишком сильно, шкаф наклонился, и инструменты вдруг с хищным лязганьем поползли в мою сторону, как голодные.
– Ты мне тут перебьешь все, – недовольно сказала ветеринарша. – Взрослый уже, а дрожишь.
Закрыл глаза. Нащупал рукой подоконник, надежный, бетонный, шершавый. Вцепился. Открыл глаза.
Тихо. Дзиньканье оборвалось. В окно был виден двор, заваленный строительным мусором, за ним щербатый кирпичный забор, за забором гаражи, много-много, железных, бетонных, лабиринт, в котором сдохли с тоски сто сорок Минотавров, за гаражами пыльные прожженные солнцем многоэтажки, увешанные тарелками, и где-то далеко река, впадающая в сонный океан, не беспечная, не священная.
Я увидел все это в одну секунду, мир, другой, голодный, жадный, чужой, ухватился за подоконник второй рукой, выпрямился. Здесь действительно было больше воздуха, и он был почище, не пах спиртом, пах дымом и железом.
– Некоторые еще на ТЭЦ возят, – сказала из-за спины ветеринарша. – Там можно договориться.
– О чем?
– Ну, как о чем? В топку кинут – да и все. Аккуратно, культурно. Ты как, отдышался?
– Да, кажется…
– Ну и хорошо. Ты постой тут, а я выйду, скажу, чтобы не занимали. Обед скоро.
Хлопнула дверь. Я остался один.
Поворачиваться не хотелось. Я как прилип к этому подоконнику, оторваться не мог. И что дальше делать, я тоже не знал. Наверное, нужен мешок. Чтобы положить. И такси…
По гаражным крышам бежали мальчишки. С сачками. Интересно, кого можно ловить на гаражных крышах? Гаражных жуков? Гаражных бабочек? Кто там вообще живет…
Я вдруг подумал, что никогда не бегал по гаражам. Не ходил на рыбалку с ночевкой. Не плавал на плотах, не тонул на плотах. Не жарил хлеб на огне. И вообще не занимался тем, чем занимаются все нормальные люди.
