Мато Ловрак - Отряд под землей и под облаками
Потом пение прекратилось, а из соседней комнаты послышался его храп и приглушенный голос тети Вилинки.
Дядя Милентие ушел еще затемно. Вернувшись, он упорно делал вид, что не замечает нас. Мы прожили у них несколько недель, до того самого дня, когда получили от мамы письмо, в котором она писала, что отец нашел работу и мы можем вернуться домой.
— Кланяйтесь маме с папой, — сказала тетя Вилинка, кладя в сумку большой теплый каравай, кусок солонины и несколько яблок. — И приезжайте еще. Надеюсь, вам здесь было хорошо.
Вечером мы были уже дома. Сославшись на усталость и головную боль, я тотчас же улегся в постель. А на рассвете незаметно улизнул из дому, нашел Пишту, и мы вместе отправились на Палич. Мне не хотелось рассказывать дома о нашем житье в Шабаце. Разве мог я сказать правду после всего, что тетя Вилинка сделала для нас?
Через несколько дней пришло письмо от тетушки. Мама читала его вслух, бросая временами на отца взоры, полные укоризны.
— Да, вот у Вилинки жизнь так жизнь! — вдохновенно воскликнула мама, окончив чтение. — Подумать только, они покупают автомобиль! А осенью поедут в Вену…
Мать вновь и вновь перечитывала письмо, а я ушел в комнату и, уткнувшись головой в подушку, залился слезами. В ушах у меня звучал самый печальный голос, какой я когда-либо слышал, голос моей доброй и милой тети Вилинки:
«Надеюсь, вам здесь было хорошо».
Красные и белые
Когда я встречаюсь со своими братьями и сестрами, разговор у нас как-то сам собой переходит на детство. Недавно я был у Виты. Мы сидели на веранде, любуясь Дунаем и чернеющим на той стороне лесом.
— А помнишь нашего соседа Игнатия Аполлоновича Борисова? — спросил вдруг Вита.
— Словно вижу его перед собой! — живо ответил я. — Высокий, костистый, с курчавыми волосами, всегда блестящими от разных масел и помад. Вся улица благоухала, когда он шел. И одевался он как-то необычно. Часто ходил в черном сюртуке, широких полосатых брюках и узеньких лакированных ботинках. «Настоящий светский человек, — говорила про него мама. — Посмотрите, какой он элегантный, подтянутый, как следит за собой. Позавидовать можно». Еще у него была черная трость с серебряным набалдашником, которой он размахивал, как фокусник, прежде чем вытащить из шляпы зайца или голубя. Держался он чересчур надменно, с соседями знакомства не водил, а если кто-нибудь с ним здоровался или старался заговорить, он презрительно отворачивался или делал вид, что разглядывает бегущие по небу облака.
— Точный портрет! — засмеялся Вита. — Мы все считали его русским. Помнишь, отец называл его «этим противным белым», что приводило меня в крайнее недоумение. Как-то я спросил отца, что это значит. Разве мы не такие же белые, как Игнатий Аполлонович Борисов?
— Отец иногда рассказывал нам о борьбе красных и белых в России, — продолжал Вита. — Я очень любил эти его рассказы. В то время я запоем читал книги про индейцев и был уверен, что в России тоже шла война между краснокожими и белыми. Признаюсь, всем сердцем и душой я был на стороне белых. Отец же, как ни странно, был на стороне красных.
— Почему тебе хочется, чтоб побеждали индейцы? — спросил я его однажды.
— Какие индейцы? — удивился он.
— Да красные, про которых ты всегда рассказываешь!
— Ты еще слишком мал, — сказал отец. — И глуп вдобавок. Красные вовсе никакие не индейцы!
— Ну и сказанул! — надулся я. — Не собираешься же ты утверждать, что красные — это белые.
Отец ласково посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
— Красные — белые. Но есть среди них и желтые, и черные, и даже красные!
Я решил, что он просто пьян. Но тут же уверился в обратном. Я был в полной растерянности.
— Ну и тупица же ты! — сказал отец в ответ на мой вопросительный взгляд.
— Не обижай мальчонку! — строго одернула его мать.
— Ладно. Приказано не обижать, не буду. Но в таком случае прикажи ему не задавать мне глупых вопросов.
Я вновь занялся упражнением по сербскому языку, которое мне задал отец, чтоб я не слонялся из угла в угол.
«День был чудесный», — прочел я первое предложение. Мне было невыносимо скучно. Вы с Лазарем гостили тогда у тетки Вилинки, и я просто умирал от зависти, представляя себе, как вы сейчас играете, лакомитесь шоколадом и яблочным пирогом, а я вот сиди за каким-то глупым упражнением. Я долго зевал и потягивался, прежде чем взяться за дело, но все же сделал упражнение и стал читать его вслух. «День был чудесный». Вдруг кто-то постучал в дверь. Отец вздрогнул. Мать пошла открывать. «День был чудесный». Я глянул в окно. На улице лил дождь!
— Кто там? — крикнул отец.
— Милутин, скорей иди сюда! — испуганно позвала мать. — Тебя спрашивает господин Игнатий. Говорит, у него срочное дело.
Отец так скривился, будто съел полкило соли.
— Мне как раз не хватает этой белой крысы! — проворчал он нарочно громко, чтоб господин Игнатий мог его слышать. — Вот уж незваный гость!
Он вышел в сени, а я на цыпочках подкрался к двери.
Господин Игнатий протянул отцу руку. Отец взял ее кончиками пальцев, как дети берут лягушку или противного жучка.
Господин Игнатий приблизился вплотную к отцу и что-то доверительно зашептал ему.
Мать, заметно взволнованная, стояла в сторонке, в нескольких шагах от них.
Я не слышал, что говорил господин Игнатий, видел только, что слова его буквально ошеломили отца. Он одобрительно кивал головой, то и дело восклицая: «Черт возьми!» или «Ах, вот как! Вот как!» Но больше всего меня удивило, что с господина Игнатия начисто соскочило то надменное выражение, за которое его не любили.
— Что?! — изумился отец. — И Тибор Рожа с вами?
— Да, — ответил господин Борисов. — Надо спешить!
Отец быстро обернулся и, показывая на меня пальцем, сказал матери:
— Запри на ключ эту полицейскую ищейку. Задвинь задвижку и на всякий случай вбей в дверь два-три гвоздя! Идемте, господин Игнатий!
Они ушли, а мать вернулась в комнату и плотно притворила за собой дверь.
— Куда они пошли? — спросил я.
— Прогуляться.
— Ну и выбрали денек!
— Иные любят гулять в дождь, — сказала мать, подходя к окну.
— Что-то я раньше не замечал этого за папой! — съязвил я. — И господина Игнатия он всегда зовет «этим противным белым»! И вдруг…
— Молчи! — сердито перебила меня мать, приникая лицом к запотевшему стеклу.
Скрипнула входная дверь, из сеней донеслись шаги и какой-то шум. Мать все еще смотрела в окно, и я благополучно выскользнул в сени.
Отец, господин Игнатий и еще один человек, которого я никогда раньше не видел, несли два больших ящика и части какого-то странного станка. С их одежды, сплошь перепачканной машинным маслом, ручьями стекала вода.
— Наш пострел везде поспел! — воскликнул отец, увидев меня. И обратился к господину Игнатию и незнакомцу: — До свидания! Не беспокойтесь. Приходите, когда все уляжется. Все будет в целости и сохранности. А тебе, товарищ Рожа, я еще должен яблочный пирог!
Господин Игнатий и незнакомец, забыв затворить за собой дверь, быстро сбежали по ступенькам.
— Куда они так торопятся? — поинтересовался я.
— В театр! — ответил отец и глубоко вздохнул. — Иди сюда, мы тоже посмотрим спектакль!
Мы подошли к матери и тоже стали смотреть в окно. Я видел, как живший напротив нас господин Игнатий вошел в дом, а незнакомец, шлепая по лужам, заспешил вниз по улице. Вот он завернул за угол, и улица опустела. Я слышал только шум дождя да свист ветра, напоминавший протяжные звуки волынки.
Мы все еще стояли у окна.
— Чего мы ждем? — с досадой спросил я отца.
— Имей терпение! — ответил он и взглянул на часы. — Еще рано.
— А я боялась, что вы не успеете! — вздохнула с облегчением мать. — Тебе, Милутин, пришлось бы плохо. Ведь ты и так уже значишься во всех черных списках!
— Беспричинный страх! — с каким-то насмешливым озорством сказал отец. — Хорошенько открой глаза, господин шпик! Вон идут твои коллеги!
Я прилип носом к стеклу. На улице появились двое в черном.
На некотором расстоянии от них бодро шагал отряд жандармов.
— Как ты думаешь, кого они хотят проведать? — обратился ко мне отец.
— Господина Игнатия Аполлоновича Борисова! — выпалил я как из пулемета.
Отец с удивлением посмотрел на меня.
— А ты не так глуп, как я погляжу! Может, ты знаешь, зачем они пришли?
Я пожал плечами.
— Ладно, — сказал он, прячась за занавеску. — Потом объясню. А сейчас наслаждайся приятным зрелищем! Шекспир в сравнении с ним ничто!
Жандармы вошли в дом господина Игнатия. Вскоре я увидел, как в окошке замелькали их тени. Двое влезли на крышу. Поддерживая друг друга, они ползком добрались до дымовой трубы, встали во весь рост и, скривив лицо в брезгливой гримасе, заглянули внутрь. Не знаю, что там было интересного, только они долго смотрели в трубу и так смешно вертели головами, что я расхохотался. Родители тоже весело смеялись. Потом один жандарм вышел на улицу и стал прикладом простукивать стену. Очевидно, что-то показалось ему подозрительным, он приложил к стене ухо, и потоки дождя заструились по его лицу и шее. Когда он отошел от стены, я увидел, что лицо его посинело. Отец указал на него пальцем, и все мы залились веселым, лукавым, совершенно беззаботным смехом.
