Даир Славкович - Красобор
— Место точно знаешь? — Председатель пристально посмотрел на Федоса.
— Еще бы! Мы ведь с ними вместе приехали. В кузов прыгнули, легли тайком и прикатили.
— В лесу наш пост остался, — кивнул Сергей, — Ленка.
— Щенки! — прохрипел Павулин.
Адам молча пошел к двери.
— Куда, дорогой? Задержись, пожалуйста. Ты ведь еще про рамы ничего не рассказал. Выкладывай свою беду. — И председатель язвительно прищурился и, ломая спички, закурил.
Но Адам словно не слышал. Спокойно, будто сказанное относилось вовсе не к нему, шел к выходу.
И тогда выросла перед ним коренастая фигура Миколы.
Адам остановился, глянул ледяным, немигающим, как у змеи, взглядом на тракториста. И вдруг выхватил из-за голенища сапога финский нож.
Все замерли. Адам бросился на Миколу.
— Люди! Спасите парня! Миколочка!..
Это был жуткий женский крик. Но пошевелиться там никто и не успел. Федос видел, как брат молниеносным, ловким движением перехватил руку с финкой и, с силой вывернув ее, рванул на себя, швырнул Комаровского на пол. Нож отлетел в сторону.
Все повскакали со своих стульев, несколько мужчин бросились к Адаму. Только Федос и Сергей остались на месте. Да еще побледневший Павулин. Но и за его каждым движением следил Микола.
Когда Адама Комаровского связали, Николай Захарович сказал:
— Товарищи! Собрание наше можно считать закрытым. Задачи ясны всем. За работу. А ты, Алексей, и ты, Игнат, садитесь в машину Павулина — и в лес. За зерном. Я тоже поеду. Пионеры, — председатель кивнул Федосу и Сергею, — со мной в «газик».
— А с этими что делать, елки-палки? — спросил бухгалтер, указывая на задержанных.
— Судить будем. Пока пусть здесь отдохнут. Спешить им некуда. А чтобы не скучали, оставим с ними Миколу Каляду и еще кое-кого из дружинников.
Час спустя машина с зерном стояла у крыльца колхозной конторы.
Ребята возвращались домой возбужденные. Лена всхлипывала.
— Да брось ты, Ленка, не плачь. Противно! — сердился Сергей. — Чего плакать теперь? Их ведь поймали!
— Я… я так, — оправдывалась Лена. А сама продолжала плакать. Плечи ее вздрагивали.
И Сергею, и Федосу было очень жалко Лену. Но обнять худенькие вздрагивающие плечи, чтобы ее успокоить, ни тот, ни другой не отважились. Даже думать об этом не смели.
До свидания, друзья!
Мама Федоса приехала не в субботу утром, а в тот же день — в пятницу. Мамы ведь вообще любят забирать детей или отрывать их от любимых дел раньше времени. Такой уж у них характер.
Откровенно говоря, Федос был очень рад приезду матери. Очень рад. Однако… лучше было бы, если бы приехала она на день или два позже.
Она без конца спрашивала, не болел ли он, не кашлял ли, не ныло ли у него в груди, не кололо ли в животе.
Федос краснел:
— Мама, я совсем здоров. Ну, совсем-совсем!
Мать смотрела на загоревшего и заметно окрепшего сына и без конца повторяла:
— Неужели это мой сын? Не понимаю…
— Я тоже не понимаю, — шутил Федос. — Знаешь что, мама, давай об этом у Миколы спросим.
— Мое дело сторона. — Микола равнодушно зевнул. — Пусть документы покажет.
— Ах вы, остряки! Над женщиной смеетесь. Марш по местам! — улыбаясь, сказала тетя Настя.
После ужина в доме лесника долго еще горел свет. Мама Федоса с широко раскрытыми глазами слушала рассказы родственников о приключениях ее сына. И время от времени всплескивала руками:
— Боже мой! Боже мой! Неужели все это он, мой Федос! — и незаметно смахивала слезу.
На следующее утро, когда Федос босиком, в одних трусах вместе с Миколой выскочил во двор на зарядку, мама пришла в ужас.
— Сыночек, что ты делаешь, ты ведь заболеешь! Вернись сейчас же!
— Не заболею, ма, не бойся. А домой вернемся, я и тебя зарядку делать научу.
Мама никак не могла поверить своим глазам, увидев, что Федос двумя руками выжимает Миколину гантель и что моется холодной колодезной водой.
Потом пришли Лена и Сергей.
А вскоре к воротам подъехал бензовоз и, скрипя тормозами, остановился. Из него выпрыгнула Марыля в комбинезоне и быстро вошла во двор. Она очень торопилась. Даже в дом не зашла. Только приоткрыла дверь, крикнула:
— Готовы? Я еду за горючим. До самой станции довезу.
Интересно, почему, когда прощаешься с близкими тебе людьми, так щекочет в носу, а слезы словно кто-то нарочно выталкивает из глаз?
Федос поглядывал то на дядю Петруся, то на тетю Настю. Только на Лену и Сергея не смотрел. Боялся, что не выдержит, разревется, как маленький.
— Так ты уж пиши нам, — попросил на прощание Сергей и шмыгнул носом. — Марки разные интересные наклеивай. Обещаешь? А?
— Буду писать, — деланным грубым голосом отвечал Федос.
— И… приезжай в будущем году, — тихонько сказала Лена.
— Сперва ты и Сергей на зимние каникулы — ко мне.
— Приезжай летом, — словно не слыша Федоса, повторила Лена.
— Приедет, приедет, — пообещала за Федоса его мама. Потом наклонилась, обняла девочку за плечи и поцеловала.
Наконец машина тронулась. Федос выглянул в окно.
Дядя Петрусь, тетя Настя и Сергей с Леной стояли у ворот, махали руками. Федос тоже помахал им.
Марыля проверила, хорошо ли закрыты дверцы кабины.
Бензовоз быстро набирал скорость и мчался так, словно у него появились крылья.
Алесик едет в Красобор
В автобусе
Алесик, ноги с сиденья опусти. Сандалиями костюм мне испачкаешь.
— Сандалии, папочка, у меня чистые. Я ими уже становился на твой портфель и на тот желтый чемодан в проходе. Посмотри: ни пятнышка.
— Сядь и сиди, как все люди.
— Учительница целый год талдычит: сиди, как все. Мама дома тоже: делай, как все. Как все, я сидел в поезде. И в автобусе сидел, как все. Мне вот где, в горле, сидит это «как все»… Пап, а пап, а к Красобору скоро подъедем?
— Сперва до Бородович доберемся, а уже оттуда путь на Красобор. Да не крутись же ты, сядь, как все пассажиры, как та девочка впереди, в красном берете.
— Она не крутится, потому что спит под своим беретом, соня автобусная!
— Сам ты соня! — обернулась девочка с толстыми румяными щеками. — И выдумщик. Я не сплю, а гляжу. И ты гляди.
— Ха! Гляделка-балделка! — Алесик смешливо сморщил нос.
Папа нахмурил брови:
— Не груби, Алесь. Совет хороший: разглядывай, что за окном. Дорога короче будет.
— А на что смотреть?
— Ты к окну сперва повернись.
— Так за окном поля одни. Лесу — ни деревца. Будто не на партизанский праздник едем, а на экскурсию в колхоз.
— Всему свое время. Вот горку минем, в низинку спустимся — там и лес начнется. А время придет, и на партизанской встрече побудем.
— Папа, партизаны в Красобор с орденами и медалями приедут?
— Само собою.
— А ты свои не забыл?
— Взял.
— Я тоже свою октябрятскую звездочку взял, — почему-то вздохнул Алесик.
Алесик хотел еще что-то спросить, но с двух сторон дороги подступил лес. Высокий, густой. Алесик смолк и долго молчал, о чем-то думая. А когда спросил, то оказалось, уже совсем про другое:
— Папа, во время войны партизаны тоже на автобусах ездили?
Отец усмехнулся, но ответить не успел, потому что спереди обернулся красный берет и его хозяйка пропела въедливым тоненьким голоском:
— Когда была война, партизаны не такими неженками были. Они и пешком не боялись ходить.
Водитель объявил в микрофон:
— Подъезжаем к Сосновке. Остановка — пять минут.
— Слушай! — вдруг встрепенулся отец. — Может, нам тут слезть, а, Алесь? Да напрямик через лес, по-партизански?
— По-партизански! Только по-партизански! — весь засветился Алесик.
Отец подхватил черный портфель, а Алесик перекинул через плечо старый, обшарпанный, но настоящий военный бинокль. И они начали пробираться между сумок и чемоданов к выходу. У самой двери Алесик обернулся. Девочка в красном берете с интересом смотрела ему вслед. Алесик надул щеки и передразнил ее. Девочка в ответ показала язык.
Дорога, которая погибла
Сосновка — большая деревня с автобусной станцией. В станционном буфете отец купил Алесику вареное яйцо и молоко, а себе взял бутерброд и стакан кофе.
Потом отец расспрашивал у пожилой буфетчицы дорогу до Бородович — через речку Жеремянку.
Буфетчица поясняла, а сама с удивлением смотрела на них. И даже плечами пожала:
— Кто хочет быстрее добраться до Бородович, садятся на автобус. На тот, с которого вы слезли.
— На автобусе нам не подходит.
— Никак не подходит, — подтвердил Алесик.
И они пошли.
Лес начался сразу же за Сосновкой. Деревня, по-видимому, так называлась потому, что своим краем прижималась к огромному сосновому бору. Сосны были стройные, высокие, до неба. Ствол у каждой снизу — бурый и шероховатый, а сверху — гладкий и золотистый. Зеленые вершины сходились где-то высоко-высоко. Так высоко, что Алесикова тюбетейка упала на землю, когда он поднял голову, чтобы увидеть макушку сосны.
