Александр Кононов - Зори над городом
Но неуклонно росли силы, которым суждено было стать у руля истории.
Столица в те дни была барометром, безошибочно показывающим бурю.
На 14 февраля намечена была уличная демонстрация студентов.
Накануне этого дня профессор Владимир Владимирович произнес на собрании семинара речь, в которой он, решительно отказавшись от академических формул, горячо призвал студентов выполнить завтра свой гражданский долг — выйти на улицу!
Академисты из университета исчезли.
Остальные были за демонстрацию. Это казалось тем более знаменательным, что все знали: на основе законов военного времени в них будут стрелять.
И — ни одного голоса против!
Но разногласия между студентами были. Сторонники Притулы и Трефилова стояли за то, чтобы двинуться колонной через весь город к Государственной думе — в ней они видели уцелевший оплот гражданских свобод.
Группа, в которую входил Шумов, призывала идти не к Таврическому дворцу, а к рабочим, чтобы, соединившись с ними, организовать общую демонстрацию.
Для споров, однако, не оставалось времени…
Студенческий комитет вынес решение: демонстрацию в интересах возможно большей ее массовости не дробить, а выйти на улицу сплоченно — до Невского, где каждая из групп имеет право действовать самостоятельно. Придя к такому решению, комитет знал: студенты будут разогнаны полицией задолго до той минуты, когда они разделятся на два потока. Независимо от этого самый факт многолюдной демонстрации и ее разгон вызовет в стране отклик и в какой-то мере скажется на развитии событий.
Увы, демонстрация не была многолюдной!
Когда студенты вышли из университета, Гриша — он был в первом ряду — оглянулся и прикинул на глаз: демонстрантов было не больше двухсот человек.
Правда, среди них оказалось несколько офицеров, — это почему-то всех воодушевило: оказывается, даже призванные в армию студенты, скованные военной дисциплиной, решились сегодня открыто выступить против царизма.
Колонна студентов на Университетской набережной сразу же наткнулась на пожилого, тучного городового; его, видно, тоже поразило — только по-иному — участие в демонстрации офицеров. Сперва он как будто растерялся, а потом принялся довольно бестолково орать и даже вынул револьвер:
— Имею приказ! Против военных немедленно применю огнестрельное оружие!
Три прапорщика торопливо вышли из рядов и, высоко задирая ноги, зашагали куда-то в сторону, через косые сугробы, которые февральский ветер намел у решетки сквера.
Городовой, оправившись, орал неистово — до тех пор, пока студенты не поравнялись с Дворцовым мостом. Тогда полицейский утих и спрятал наган в кобуру. Это объяснялось очень простой причиной: у моста кончался вверенный ему участок. Дальше начиналась территория другого постового.
Студентов за это время стало, однако, еще меньше.
Пройдя мост, многие демонстранты предусмотрительно пошли по тротуару — что, как известно, законом не возбранялось.
Но тут их встретил новый городовой, который орать не стал, а, засвистев пронзительно, куда-то побежал.
Странно было видеть, как нарядные конвойцы, стоявшие на часах у Зимнего дворца, не тронулись при виде демонстрации с места, они как будто старались даже не глядеть в ее сторону. Впрочем, так и полагалось вести себя часовым.
Полиции не было пока видно, и студенты беспрепятственно подошли к Невскому.
Вот тут-то и сказались последствия полицейского свистка и бегства городового.
Наперерез студентам бежал по улице целый взвод пеших полицейских с обнаженными шашками.
Притула (он шел почему-то в штатском — в черном пальто со щегольским котиковым воротником) скомандовал негромко:
— Рассеяться всем и потом — боковыми улицами — сойтись у Гостиного!
К нему сейчас же подскочил городовой:
— Господин! Немедленно удалитесь!
Притула презрительно пожал плечами, но ушел — в сторону Мойки.
То, что произошло после этого, походило на какую-то нелепую игру: городовые гонялись за студентами в одиночку, изредка ударяя их по спинам шашками, плашмя. Раненых не было. Городовые выглядели в своих стеганных на вате шинелях очень неуклюжими и тяжелой рысью продолжали бегать по улице.
Вдруг в игру вступил старенький отставной генерал; трясясь от гнева, он принялся кричать с тротуара:
— Мальчишки! Безобразие! Расстрелять всех по законам военного времени!
Даже полицейские приостановились, заслышав этот крик.
Воспользовавшись этой заминкой, студенты снова соединились в колонну — и как мало их оказалось! Десятка три… не больше… Не было видно ни Притулы, ни Трефилова.
Бледный от волнения Веремьев расстегнул шинель, снял с груди красный флаг и высоко поднял его над головой.
— Стрелять! — завопил отставной генерал с тротуара. — Властью, данной государем…
Демонстрация, несмотря на свою малочисленность, уже не казалась ни жалкой, ни бессильной.
Гриша успел заметить, что большинство прохожих снимали перед красным флагом шапки.
Двое городовых подбежали к Веремьеву, схватили его за локти, Гриша, кинувшись вперед стремглав, успел перехватить флаг.
Вставай, проклятьем заклейменный…
Пели всего несколько голосов.
И всего один флаг — небольшая полоска красной материи — колыхался над кучкой людей, сгрудившихся у Гостиного двора: это было место, где демонстрации студентов надлежало разделиться на два потока.
Не было потоков. Была группа юношей в студенческих шинелях, с флагом, перед которым прохожие обнажали голову.
Не все, впрочем, снимали шапки: сытый барин в бобровой шубе, опираясь на трость, брюзгливо смотрел на студентов и, должно быть, говорил что-то сердитое — двигались складки на его бритом лице, но слов слышно не было.
Кто-то ловко сбил шапку с его головы — он в ответ замахнулся тростью. Казалось, сейчас завяжется свалка, туда кинулись городовые…
Гриша отбежал подальше и поднял красный флаг. Вот когда ему понадобились длинные ноги! Он слышал за собой хриплое дыхание… То ли потому, что городовым не приказано было стрелять, то ли еще почему, но они бежали молча, с обнаженными шашками — и никак не могли догнать Шумова. Ему самому показалось, что длится это бесконечно долго.
Впервые в жизни он чувствовал себя таким сильным.
Ощущение этой силы росло с каждым мгновением. Сам Григорий Шумов как бы рос вместе с этим чувством, его охватывал никогда не испытанный восторг.
Он глядел прямо перед собой. И в то же время видел: все, кто шел ему навстречу, обнажали головы.
И вдруг все оборвалось.
На углу Невского стоял постовой. При виде флага он вынул было, должно быть по привычке, свисток, а потом, сообразив что-то, придерживая левой рукой селедку-шашку в черных ножнах, затопал наперерез Шумову.
Он подбежал, когда сиплое дыхание преследователей за спиной Григория уже начинало ослабевать, удаляться.
Городовой протянул огромную лапу, обтянутую белой шерстяной перчаткой, и Гриша, бессознательно загораживая флаг, ударил с размаху полицейского локтем в лицо.
На бегу удар вышел сильнее, чем он рассчитал, — грузное тело городового, неуклюже согнувшись, полетело к тротуару.
Шумов побежал дальше посреди мостовой.
Через несколько мгновений во внезапно наступившей неестественной тишине позади звучно лопнул выстрел. «Не попал», — успел подумать Гриша, и в это время его с силой рванули за плечо.
— Сюда! — выдыхнул кто-то рядом.
И он сразу понял: это свой.
— Флаг спрячь живей, — пробормотал неожиданный его спаситель, втаскивая его по ступенькам куда-то вниз, в темноту.
Гриша уперся и в последний момент повернулся назад: на улице видны были только полицейские — прохожие попрятались при первом же выстреле.
— Скорей!
Гриша вдруг увидел, что рядом с ним — Комлев, а ступеньки, на которых они оба стоят, ведут в тускло, по-дневному, освещенное кафе, куда он не раз заходил с журналом «Наш путь». Как давно это было!
Он узнал нарисованные на стенах цветы — мясистые, похожие на сырой шашлык.
Навстречу выглянул испуганный содержатель кафе, толстый брюнет в одной жилетке.
— Где выход? — рявкнул на него Кирилл. — Выход во двор!
Хозяин, онемев от страха, поспешно распахнул перед ним маленькую боковую дверь.
Мимо каких-то бочек и ящиков вышли они на двор, увидели ворота и осторожно выглянули на улицу — на Литейный проспект.
Только когда они — не то во второй, не то в третий раз — свернули в какой-то малолюдный переулок, Гриша, тяжело дыша, спросил Комлева:
— Ты-то как попал на Невский?
— Отдышись сперва, — сердито сказал Кирилл. — Чуть не угробили тебя, чертушку.
Некоторое время они шли молча.
