Юрий Хазанович - Свое имя
Митя вытер пальцы ветошью, взял чертеж. Инженер вытащил из кармана блокнот в мягкой, обтрепанной по краям обложке и, подняв карандаш, продолжал своим басовитым голосом:
— Итак, мы в топке. Образно говоря, это сердце паровоза. Здесь, в бушующем пламени, рождается сила машины. Давай же, милый друг, выясним, в каком состоянии это сердце. Нуждается ли оно в лечении и в каком? Первым долгом осмотрим пробки. Кстати, где они?.. Совершенно справедливо. Поглядим, нет ли следов течи… Нет. А под головками анкерных болтов? Здесь явное неблагополучие. Видишь это светлое пятно? Течь. Весьма серьезное заболевание… — Он записал что-то в блокнот. — Двинемся дальше…
Под сводами депо зажглись яркие лампы, когда они выбрались на волю. У Мити слегка кружилась голова, должно быть, он угорел. Спрыгнув с последней ступеньки паровоза, Пчелкин отряхнулся и на свету снова оглядел Митю. Парень хорошо, добротно скроен. Даже здесь, на просторе, он не кажется меньше, чем там, в тесной коробке. А взгляд в точности черепановский, — с удовлетворением отметил инженер и спросил:
— Путешествием доволен?
— Большое спасибо, Георгий Сергеич.
— В паровозном котле не бывал? — Пчелкин заговорщически наклонился к нему: — Заходи на этих днях, отправимся в котел. И вообще заходи, не стесняйся…
Выяснилось, что им по пути, и Митя подождал, пока Пчелкин переодевался.
Вокруг фонарей кружились большие снежинки, похожие на ночных бабочек. Морозно поскрипывал под ногами снег. Митя шел, забыв застегнуть ватник.
Когда поднялись на улицу Красных Зорь, Пчелкин вдруг остановился. Митя подумал было, что инженера утомила гора, но весь вид Пчелкина отвергал это предположение. Задумчиво глядя в даль улицы, инженер показал рукой на березы, белыми свечами торчавшие из сугробов.
— Историю этих березок знаешь?
Митя отрицательно качнул головой.
Деревья были по-зимнему легкие, прозрачные. На ближней березе темнело несколько неопавших листьев, и в сумерках казалось, что это птицы, нахохлившись, задремали на ветвях.
— Постой, постой, сколько же это? — вслух вспоминал Пчелкин. — Да, четырнадцать лет, как один денек. Четырнадцать лет назад, друг мой, в один из очередных рейсов приехали мы с Тимофеем Ивановичем в Косачи. По графику с обратным маршрутом надо было выходить через пять часов, Тимофей Иванович отдохнул немного, потом достал где-то две садовые лопаты и говорит мне? «На экскурсию поедешь, товарищ помощник?» Я согласился, хотя ничего еще не понимал. На попутном паровозе отъехали четыре перегона от Косачей, Тимофей Иванович поблагодарил машиниста — и в лес. Подвел меня к молодой березке, вручил лопату: «Выкапывай. Да осторожненько, чтоб корней не поранить…» А в Горноуральск черепановский паровоз пришёл с небывалым грузом: на тендере лежали березки, бережно закутанные в мешковину — «чтоб не продуло». Вдвоем перенесли мы деревья сюда, в поселок, он тогда еще только строился, и Тимофей Иванович роздал их соседям — высаживайте! Вот такие были, в человеческий рост, а сейчас… Да, милый друг, время не стоит… — И, словно вспомнив о времени, Пчелкин заторопился, протянул Мите руку: — Ну, мне сюда, на Комсомольскую, Желаю успехов. Заходи обязательно…
Митя не сразу двинулся с места. Долго с нежностью смотрел на березки, выстроившиеся по обеим сторонам улицы, удивляясь, что раньше не замечал, как они красивы.
На крылечке его встретила мать:
— Долго ты как! Школы ведь нет сегодня.
— Важное дело было, маманя, — бодро ответил он, заходя в дом.
Марья Николаевна внимательно посмотрела на сына и поняла, что он устал, но что «важные» дела его в полном порядке.
Непонятные перемены
Стоя перед осколком зеркальца, прикрепленным к дверце шкафа, Тоня Василевская укладывала волосы. Она являлась в депо в белой пуховой шали, а здесь надевала берет, в связи с чем приходилось вносить в прическу кое-какие поправки. Надо было так уложить волосы, чтобы они достаточно виднелись из-под щегольски надетого берета и в то же время не мешали работать. И Тоня осуществляла это со всей серьезностью и старательностью, как делала все, за что принималась.
Когда операция близилась к успешному завершению, Тоня заметила в зеркальце Митю. Он быстро шел по пролету, но, увидев ее, как будто замедлил шаг. Не спеша закончив прическу и в это время услышав за спиной его шаги, Тоня прикрыла дверцу шкафа.
— Привет! — Она обернулась, отнимая от волос маленькие, порозовевшие от холода руки.
Митя ответил, достал из газетного свертка с учебниками «Астрономию» и уселся на верстаке. Вчера вечером учил тригонометрию, решал шахматные задачи, а на астрономию времени не хватило.
— Рано ты сегодня, — сказала Тоня. — По случаю знаменательной даты, наверное?
Он пожал недоуменно плечами.
— Ай-яй-яй, забыл? — почти пропела она, подходя ближе и поправляя узенький лаковый поясок, перехватывавший в талии синий комбинезон. — Сегодня ровно месяц, как ты в нашей группе…
«Я и забыл…» Митя вскинул на нее заблестевшие глаза. Однако тотчас опустил их, проговорил спокойно:
— Месяц? А мне показалось — уже целый год…
— Не нравится гарнитурное дело?
— Работа как работа, — уклончиво ответил он и раскрыл учебник.
Тоня облокотилась на тиски, заглянула в книгу.
— «Методы изучения Вселенной», — прочитала вслух. — Серьезный вопрос. Но ведь это не очень вежливо — читать, когда с тобой разговаривают. Или у вас этого еще не проходили?
Он чувствовал, что Тоня настойчиво смотрит на него, и где отрывался от книги.
— У нас все проходили, что полагается. Только есть люди — еще и не так невежливо поступают…
— Это что, намек?
— Нет, просто к слову…
Более неподходящие условия для изучения Вселенной трудно было придумать.
Несколько минут прошло в молчании. Тоня усмехнулась:
— Это называется — давай поговорим. Я помолчу, а ты послушай…
Митя насупился, не ответил.
— А я вот возьму и не дам тебе учить! — Она шутливо и решительно притопнула ногой. — Ну, что ты сделаешь?
— Что я могу сделать? Схвачу двойку, только и всего.
— Тогда я ухожу. — Тоня взглянула на него с надеждой, но Митя не сделал ни малейшей попытки удержать ее, и она пошла по пролету медленной, скучающей походкой.
Он вздохнул облегченно и поймал себя на том, что кривит душой: ему стало досадно оттого, что Тоня ушла. Нет, он не понимал этой девчонки.
Ему никогда не случалось видеть, чтобы люди так менялись за короткое время. Тоню будто подменили. Работая, Митя постоянно чувствовал, что она следит за ним. Но это было уже не то едкое внимание, каким она наделяла его на первых порах, а доброе, и временами чудилось — даже заискивающее внимание.
«Это грубый напильник, им только испортишь. Вот этот возьми», — говорила она осторожно, словно боясь обидеть его. Как-то раз напустилась на Силкина: «Зачем же вы, Федор Васильевич, дали Черепанову работу пятого разряда? Чтоб засыпался человек?» Но Митя сказал, что на мелком месте плавать не научишься, и она посмотрела на него с уважением.
Всякий раз, встречаясь с ее взглядом, он почему-то стал испытывать безотчетное, непонятное беспокойство. По-рысьи круглые синие глаза будто притягивали. В первые дни он побаивался и презирал Тоню. Теперь он боялся не языка ее, а перемен, происшедших в девушке, боялся той силы, которая неодолимо тянула к ней. Эта боязнь придавала ему смелости, и он, еще недавно молча сносивший все ее жалящие насмешки, начал отвечать колкостями. И тут же об этом жалел.
Когда Тоня отошла от верстака, Митя решил, что это очень хорошо, что больше он не станет думать о ней. Но, невольно оторвавшись от книги, он исподлобья проводил глазами маленькую тонкую фигурку, и размышления о Тоне вытеснили мысли о Вселенной и о методах ее изучения…
Весь день они были вместе. Работать с ней было весело, интересно. Митя с завистливым вниманием отмечал про себя, как умело и ловко получалось у нее все. Слабосильные с виду, почти детские руки Тони на удивление легко и мастерски справлялись с трудной и грубой слесарной работой.
Они стояли на котле друг против друга, согнувшись над крышкой песочницы, которую прикрепляли к корпусу. Митя не поспевал за Тоней, злился. Временами настороженно взглядывал на нее, — девушка тотчас отворачивалась. Конечно, от нее ничего не упрячешь. Но почему же она молчит? Жалеет его, что ли? И он злился еще больше.
Перед концом смены на площадку паровоза поднялся Силкин. В дремучих глазах его мелькало беспокойство.
Силкин сказал, что в депо пришел паровоз с неисправностями по «гарнитурной части» и что ремонт необходимо сделать за четыре-пять часов, так как ночью паровоз должен отправляться в рейс. Но он опасался, что без подмоги вторая смена не справится.
