Леонид Жариков - Повесть о суровом друге
На юзовском заводе рабочие сделали несколько пушек, чтобы стрелять по танкам, но снаряды не пробивали броню и отскакивали.
Город опустел. Было тревожно, и хотелось повидать Надю, комсомольского командира. Она все знала и могла бы нас успокоить. Но я увидел на дверях райкома КСМУ замок и объявление: «Райком закрыт. Все ушли на фронт».
«Наверно, Ваня Президиум написал, - подумал я. - А может быть, Надя своей рукой...»
На заборах и домах были наклеены свежие красочные плакаты против Деникина. Возле одного из них толпился народ, подошел и я.
Сверху была надпись крупными буквами:
ЧТО НЕСЕТ ДЕНИКИН РАБОЧИМ И КРЕСТЬЯНАМ?
На троне сидел Деникин, красноносый, с вылупленными глазами и плеткой в руке. Рядом стоял кулак в жилетке и в рубахе в красную крапинку. Деникин восседал на троне, а его солдаты грабили - один тащил мешок с вещами, другой за рога тянул корову, третий нес на плече барашка, четвертый разувал крестьянина, стаскивал с него сапоги. Пятый бил женщину, еще один поджигал хату. На земле валялась убитая девушка в синей юбке, как видно, комсомолка. Была тут и виселица, а на ней люди на веревках.
Прохожие отходили прочь от плаката: что сказать? Правда нарисована...
А бои за городом становились все ожесточеннее. Орудия гремели совсем близко, точно со степи гроза надвигалась. Иногда так ударит, что стекла в окнах зазвенят.
Мы с Васькой упаковали ящик с патронами. Ребята отовсюду несли к нам разное - нужное и ненужное оружие. Даже Илюха раздобыл где-то револьвер. Все это мы складывали в сарае, ожидая, когда вернутся красные части.
Так и случилось. Наши отступали и шли через город.
На улицах воздвигали баррикады. На терриконе заводской шахты установили пушку, и она стреляла в сторону белых.
Штаб помещался в доме Витьки Доктора.
Мы с Васькой принесли туда патроны, гранату и остальное годное оружие. Дядя Митяй похвалил нас, особенно за патроны: они оказались очень кстати.
Бои шли на подступах к городу. На улицах свистели пули, во дворах рвались снаряды.
Я вместе с Анисимом Ивановичем и тетей Матреной переселился в погреб. Одному Ваське отец разрешил воевать, а меня считали маленьким. Обидно...
Когда Васька прибегал, то рассказывал новости. На лавке Мурата за трубой сидит пулеметчик Петя со своим «максимкой», а Уча с Васькой таскают патроны для красноармейцев. Где-то возле завода разорвало снарядом женщину. Ранена Надя.
Обиднее всего было слушать рассказы о буржуях, которые с приближением Деникина повылезали из щелей, как тараканы, и смеялись над красноармейцами. Спекулянты, торгаши нарядились по-праздничному и, провожая отступающих бойцов, ядовито пересмеивались, правда, между собой и негромко.
- Что за парад, господа?
- Красно-кацапское воинство драпает.
- А почему не слышно, как идут?
- Босиком убегают... Так легче бежать... ха-ха-ха!..
Особенно задавался Сенька-колбасник: властелином себя почувствовал, избивал ребятишек бедняков. Сенькина власть возвращалась.
Анисим Иванович, слушая эти рассказы, с обидой и горечью сказал:
- Нет на свете зверя лютей, чем богач. Если у него отнимают наворованное им богатство, он никому не простит этого.
5
Красные отступили ночью, На улицах стало тихо и жутко. Даже собаки попрятались.
Мы не спали до самого утра, с тревогой прислушиваясь к тишине.
На рассвете я и Васька вылезли из погреба и незаметно подкрались к калитке. До восхода солнца еще было далеко, в воздухе веяло свежестью: ночью прошел дождь.
На улице не было ни души. Вдруг донесся крик: из-за угла, разбрызгивая лужи, вылетел всадник в лохматой папахе с пикой, на конце которой развевался собачий хвост. Потом вымчался отряд всадников, все в черкесской форме, с белыми черепами на рукавах. Со свистом и улюлюканьем они проскакали по улице и скрылись вдали.
После этого мы три дня не выходили на улицу. В городе шли погромы. В первую же ночь деникинцы вырезали семью Моси: жену, двоих детей и старушку мать. Белогвардейцы требовали у старушки сорок тысяч рублей выкупа. У нее нашлось только две. За каждую недоданную тысячу деникинцы назначили ей по удару плетью, а потом зарубили шашкой. Всю ночь дверь землянки была открыта настежь, люди боялись заходить туда.
Рассказывали, что в городе разбиты все склады. По мостовой рассыпана мука. Деникинцы разгромили Совет и объявили, что все должны перевести время назад, по царскому календарю. Комендант издал приказ, что, если кто будет признавать советский календарь, того под расстрел!
- Как же мы теперь будем жить: задом наперед? - спросил я у Васьки.
- По старому, по царскому режиму приказывают жить. А мы все равно будем по новому. Долой! Не признаем царские часы!
Торговцы опять открыли свои лавки. Цыбулю назначили городским головой. А Сенька прислал дружков и велел передать, что скоро личной рукой повесит меня и Ваську на дереве в городском сквере.
На Первой линии открыли «для господ офицеров» кабак под названием «Кафе Шантеклер». Там с утра до вечера играла музыка.
Евреи, оставшиеся в живых, прятались по чердакам. Мы укрыли у себя в погребе троих. Чтобы деникинцы не заходили к нам, Васька написал мелом на ставнях кресты. Но это не спасало. К нам то и дело наведывались пьяные солдаты и спрашивали:
- Издеся православный дом?
- Православный.
- А евреев случаем нема?
Я замечал по лицу Анисима Ивановича, что ему хотелось дать белогвардейцу в харю, но он сдерживался.
- Нету, - отвечал Анисим Иванович. - Здесь я живу, русский сапожник, а это мальчик-сирота, приемыш, вроде сына.
Однажды ввалился к нам белогвардеец с окровавленной шашкой:
- Хозяин, веревочки нема?
- Нет веревочки, - сердито ответил Анисим Иванович и ударил молотком по каблуку.
- Жаль, - протянул белогвардеец, оглядывая землянку. - А чевой-то у вас икон нету?
- Зачем тебе веревка? - спросил Анисим Иванович, чтобы не отвечать на вопрос белогвардейца.
Тот ухмыльнулся:
- Веревочка? Нужна, хозяин. Иудейские души до бога подтягивать. - Он провел пальцем вокруг шеи. - Наше дело - евреев сничтожать.
Анисим Иванович кивнул на испачканную кровью шашку и спросил:
- А сам-то христианин?
- А как же, смотри! - Белогвардеец расстегнул ворот гимнастерки и показал крест.
- А я гляжу, что ты на русского непохож: вон и шинель и ботинки у тебя не наши.
Солдат хитро подмигнул, показав подметку ботинка, сплошь подбитую круглыми железными шляпками гвоздей, и пошлепал ладонью по ботинку:
- Англия. Первый сорт ботиночки, не то что наши, русские. Ну бувайте здоровы! - сказал он и вышел было, но обернулся и спросил: - А может, найдется веревочка?
Во дворе Полкан с яростью набросился на белогвардейца, но бандит ударил его саблей по шее. С громким жалобным визгом отскочил Полкан от белогвардейца и долго скулил, точно плакал. А потом целый день молча лежал у сарая, положив голову на лапы. Шерсть на шее слиплась от запекшейся крови, глаза стали грустными. К вечеру Полкан ушел в степь. Васька сказал, что он будет искать лечебную траву, а когда вылечится - вернется. Но Полкан так и не пришел.
- Надо бороться, - сказал Васька, и я испугался его решительного голоса.
Опасно было выходить из дому, противно смотреть на белогвардейцев, но мы вышли. Ваське нужно было бороться, а я не хотел отставать.
Васька завернул свою комсомольскую книжечку в полотенце и спрятал на дно сундука. Оттуда же он достал давно забытую картинку с царем Николаем и сказал, что прилепит ее на спину самому Деникину.
Ходили слухи, что Деникин скоро приедет самолично на белом коне с золотыми подковами.
Кончалось лето. В сонном воздухе пахло пылью. В городском саду шло гулянье. По аллеям ходили офицеры Добровольческой армии, щеголяя золотыми погонами и Георгиевскими крестами. Военный оркестр играл «Ойру», а мальчишки торговали рассыпными папиросами «Шуры-муры».
Мы с Васькой видели, как двое пьяных офицеров на спор стреляли в уличный фонарь. Ни один из них не мог попасть в цель. Тогда подошел третий, вытащил из кобуры наган и одним выстрелом разнес вдребезги стекло. И они пошли в «Кафе Шантеклер» пропивать пари.
Мы заглядывали туда сквозь витрину.
В кафе было полно офицеров и разных барынь с голыми спинами. На небольшом возвышении в глубине зала сидели музыканты и пиликали на скрипках, а на сцене кривлялась певица с размалеванным лицом. Виляя бедрами, она пела мужским голосом:
Я шансонетка
И тем горжусь,
Стреляю метко,
Не промахнусь...
Офицеры дымили папиросами и пели: «Быстры, как волны, дни нашей жизни. Что ни день, то короче к могиле наш путь...»
