Вацлав Чтвртек - Трое нас и пёс из Петипас
– Пани Людвикова сейчас придет, – и тут же кинулся в комнату к умывальнику.
Я начал старательно мыть уши, чтобы ничего не слышать, если учитель задаст мне ещё какой-нибудь вопрос.
Когда я кончил мыться, пани Людвикова с гостем была уже в комнате. Она отряхивала свой фартук от гусиных перьев и все повторяла:
– Да покажись ты, Тоник! Никто тебя не съест!
Учитель делал вид, что я вообще его не интересую. Он без конца говорил о майовке – его беспокоило, позаботился ли о ней Ярка, когда уезжал. Потом я узнал, что это всего-навсего вишня, растущая у самого забора. У неё недавно треснул ствол.
Но я-то хорошо знал, что учитель пришел неспроста, не ради какой-то там вишни. Все понятно: он явился меня экзаменовать! И я начал повторять про себя все теоремы по геометрии.
А в это время пани Людвикова и учитель о чем-то говорили. Но у меня не было времени их слушать. Я, как назло, не мог вспомнить одну важную вещь. Бывает же такое! Принялся высчитывать площадь треугольника и вдруг начисто забыл, как её вычислять. В голове у меня все перемешалось. Я чувствовал, как у меня даже ноги вспотели.
Но вот пани Людвикова стала говорить все громче и громче, как делают люди, когда заканчивают разговор. И вдруг мне словно послышался голос нашего школьного математика:
«Площадь треугольника равна половине произведения основания на высоту».
И как-то машинально я повторил это вслух. Петипасский учитель перестал говорить и внимательно посмотрел на меня. Но пани Людвикова ничего не заметила. Досказав что-то о своем Ярке, она взяла меня за плечо и выставила вперед:
– Вот-вот… Такой же молчун, как и наш Ярка!
Да ты хоть поздоровался с паном учителем?
Я покачал головой. Учитель положил свои руки мне на плечи и весело сказал:
– Мы ещё не успели, правда, Тоник? Мы столкнулись в дверях согласно закону сопротивления неупругих тел!
Я быстро перебил его:
– Мы ещё физику не проходили!
Учитель потрепал меня по плечу:
– Значит, ты кончил шестой? Ну ничего, после каникул обязательно начнете её изучать. А теперь тебе нечего ломать над ней голову!
Мне не верилось: неужели он заговорил о физике только для того, чтобы узнать, в каком классе я учусь? Я с беспокойством ждал, что будет дальше.
Учитель вытащил из кармана брюк часы, взглянул на них и притворился, что уходит. Взяв со стола соломенную шляпу, он подал руку пани Людвиковой и направился к дверям. Но вдруг остановился и спросил меня:
– А про Казин ты слышал?
Да, Руда всё-таки был прав! Сейчас он примется меня экзаменовать. Сердце у меня забилось. Пани Людвикова попыталась меня спасти:
– Он, пан учитель, в наших местах впервые.
Учитель вытянул из кармана веревку и зачем-то начал делать на ней узелки.
– Но Казин, Тоник, ты все равно должен знать. Ты же проезжал мимо него на поезде.
– А я не смотрел в окно.
На лбу у учителя появилась морщинка. Он сделал шаг к столу, взял стул и сел на него верхом.
Ну, началось! Наверняка сейчас устроит экзамен!
– И все же ты должен знать Казин. Кто такая Кази?
В горле у меня сразу пересохло. Значит, напрасно я повторял про себя геометрию – отвечать приходится по истории. Правда, точно так же Кази с Казином могли относиться и к географии, и к чешскому.
На лбу у учителя пролегла вторая морщинка.
– Что у тебя было по языку и литературе, дружище?
– Пятерка.
В голове у меня все перемешалось.
– Пятёрка? – недоверчиво переспросил учитель.
Тут уже пани Людвикова не выдержала. Наклонившись ко мне, она прошептала:
– Ну скажи что-нибудь, Тоник!
Я молчал как убитый.
Учитель все ещё недоверчиво качал головой. Потом вдруг уставился в потолок и громким голосом, как на уроке, произнес:
– Кази знала всякие травы и коренья, чудодейственную их силу. Ими она лечила разные недуги. Рассказывали, что и просто словом умела она изгонять болезнь, заклинала её именами могучих богов и духов. После смерти отца она чаще всего жила в замке, что стоял у горы Осек возле реки Мже. С тех нор он стал называться «Казин замок». – Учитель кончил. На лбу у него появилось уже три морщины. – Разве ты не знаешь об этом?
– Это из «Старинных чешских сказаний».
– Ну, слава богу! – вздохнула пани Людвикова. А петипасский учитель недовольно проворчал:
– Хоть что-то знаешь!
Он поднялся со стула, взял меня за подбородок и заглянул мне прямо в глаза.
– А как ты думаешь, почему я упросил тебя о Кази?
«Ясно, почему!.. Потому что вы любите устраивать экзамены даже в каникулы!» – так и вертелось у меня на языке. Но я ничего не сказал, а то, пожалуй, он ещё больше рассердится.
– Казином мы называем скалу над Бероункой. Она недалеко отсюда. Все ребята любят на неё лазить. Смотри, Тонда, когда полезешь туда, не свались с Казина в нашу Мже!
Учитель добродушно рассмеялся, но я-то знал, что он просто-напросто притворяется. Вот сейчас придет домой и запишет мне в своем дневнике единицу за ответ о Казине – потому и радуется!
Наконец он распрощался с пани Людвиковой. На веранде он ещё раз обернулся и сказал:
– Ну, мы ещё увидимся с тобой!
Пани Людвикова снова пошла ощипывать гусей.
Я остался один. Через окно мне было видно, как на дороге за нашим забором учитель разговаривает с каким-то мальчишкой. Экзаменует, конечно! Во дворе кричали гуси, которых ощипывала пани Людвикова. А я опять разозлился и на себя, и на Пети-пасы. Я вспомнил, как однажды Генерал даже похвалил меня за то, что я знаю на память большой отрывок из «Старинных чешских сказаний».
Во всем виноваты Петипасы. Руда был прав: это самое отвратительное место в мире! Тут над тобой смеется девчонка в голубом платье, а потом тебе устраивает экзамен незнакомый учитель.
4
Стремясь хоть как-то разогнать мрачные мысли, я выбежал во двор к пани Людвиковой. Она ощипывала гусей, а я красил им зеленой краской хохолки, чтобы они не потерялись. Наконец мы ощипали последнего гуся, и пани Людвикова сказала:
– Теперь, Тоник, иди погуляй и возвращайся к обеду.
Я побрел к садовой калитке. Там я встретил пана Людвика. Он только что возвратился из Праги, и от него ещё пахло заводом, как от нашего папы. Пан Людвик выглядел постарше пани Людвиковой. У него были совершенно белые волосы и такая же белая борода. На голове красовалась фуражка с золотым якорем и лакированным козырьком, на ногах – огромные ботинки. Шел он вразвалку. Едва увидев его, я сразу подумал: видно, бывший моряк!
Он наклонился ко мне, ухватил меня под бока, приподнял над землей: – Глаза как у отца, настоящий Гоудек! – И давай вертеть меня в разные стороны и разглядывать. – И нос такой же… Ну прямо вылитый отец!
Наконец он поставил меня и спросил:
– Что ж ты не пришел к нам на завод? Ведь ты же, кажется, собирался?
Но разве я мог признаться ему, что все уже разузнал о Петипасах от Руды Драбека? Ещё обидится!
– Ну ладно, главное, что ты уже здесь, – сказал пан Людвик.
Голос у него был низкий и слегка хриплый, как у заправского моряка. Потом он добавил уже чуть по тише:
– Я слышал, ты рыбак. Это похвально! Только смотри, будешь вечером копать червей – осторожнее с цветами на клумбах. Рвать их тоже не надо, пани Людвикова этого не любит. Хотя на что тебе цветы – ты ведь не девчонка.
Из открытого окна кухни выглянула пани Людвикова. Она шутливо погрозила пану Людвику горшком, который держала в руке.
– Из-за твоей болтовни парню и погулять не придется.
– А ведь верно, мать, не придется. – Пан Людвик прищурил глаза и посмотрел на небо: – Не успеем мы поесть, как начнется дождь.
Теперь уж я не сомневался, что пан Людвик бывший моряк.
Я успел выпить полкружки молока и доесть первый рогалик, как вдруг в кухне потемнело. Когда я допил молоко, деревья в саду зашумели, в воздухе запахло сыростью, и через открытое окно на пол кухни упали первые капли дождя. А когда я доедал второй рогалик, за окном уже вовсю лил дождь.
Пан Людвик, отдыхавший на кушетке, посмотрел на меня, прищурив один глаз. Словно подмигивал мне:
«Ну как? Старые моряки немножко разбираются в погоде, а?»
Пани Людвикова вымыла посуду и убрала её в буфет. Я уселся да скамейке около печки – оттуда было удобнее смотреть на папа Людвика. Когда он закрыл глаза и задремал, я принялся его разглядывать, – ведь надо же мне будет после каникул рассказать ребятам, что представляет собой настоящий моряк.
Пани Людвикова гладила белье. Я смотрел, как она водит утюгом по гладильной доске, и вдыхал пар, поднимавшийся от белья.
Внезапно круглые часы на стене пробили восемь. Я, наверное, уснул в своем углу около печки.
Дождь за окном стал тише. Пан Людвик сидел у накрытого стола, резал ножом хлеб и спрашивал меня:
– Ну, как спалось? На тройку или на пятерку?
Есть мне совсем не хотелось, но от пани Людвиковой было не просто отделаться.
