Клара Ярункова - Мой тайный дневник
Так мы основали кружок пчеловодов.
Не договорились мы только о том, продавать нам мед или есть самим. Я думаю, что все-таки самим, потому что мед очень полезен для здоровья.
Потоп
Когда хлещет дождь и громыхает гром, наша бабка не пускает меня на двор, чтобы меня не убило.
И вчера вот так я сидел с ней на кухне, и мы смотрели из окна, потому что была гроза. Бабушка все вздыхала и приговаривала, что льет, как перед потопом. А я все допытывался, помнит ли она о потопе лично или только по рассказам.
Бабушка сказала, что она лично видела наводнение только однажды, когда разлилась река Грон и вода снесла у них хлев с поросенком. Поросенок плыл через всю деревню, примостившись на доске, и истошно визжал, а потом его выловил дедушка.
Но о самом потопе она не помнила и знала о нем только из уроков закона божьего, когда еще маленькой училась в школе.
И вот она начала мне рассказывать, какой это был страх, когда господь бог разгневался на людей из-за их грехов тяжких, решил всех утопить и спасти только одного Ноя с его семьей.
И хлынул тут дождь и лил сорок дней и сорок ночей подряд, вот тогда-то и случился потоп.
Я спросил:
— А что, звери тоже тонули или нет?
— Конечно, и звери, — ответила бабушка.
— А что, разве и на них господь бог разгневался за грехи тяжкие? — спросил я.
— Да нет, звери не грешат, у них же нет души.
— А зачем же он, господь, хотел их утопить?
— Ну, знаешь! — рассердилась бабушка. — Звери терпели за нас, за людей.
Мне это дело не понравилось. Зачем же страдать невинным? Я бы за Канториса страдать не стал и за его грехи даже нашего пса Буру и то не разрешил бы утопить. Уж лучше б я бросил в потоп самого Канториса! Тем более что он все равно как-нибудь выплывет.
А бабушка рассказывала дальше, что господь бог приказал Ною построить деревянную лодку, которую назвали почему-то ковчегом или еще как-то в этом роде, но это была великая тайна, о которой никому нельзя было рассказывать.
Только когда должно было стать так плохо, что хуже не бывает, Ною разрешено было взять в этот свой ковчег по одной паре всех зверей, чтобы сохранить их до лучших времен.
— Что же это был за огромный корабль, в который вошли все земные звери? Сколько же у Ноя было судоверфей, которые построили для него такой корабль! — сказал я.
— Ты не серди меня! — негодовала бабушка. — Никаких таких верфей тогда еще не было. Он строил все сам, один, и величиной этот корабль был с наш дом.
Я засмеялся.
— Вот это да! — сказал я. — Да в наш дом не вошел бы даже и цирк, который приезжал сюда в прошлом году! Одних зверей у них было пятнадцать вагонов! А ты думаешь, это самый большой зверинец?
— Это не мое дело, — сказала бабушка. — У Ноя все вошло.
Потом я спросил, а не забыл ли Ной взять на корабль тюленей.
Бабушка сказала, что не забыл. Раз господь бог приказал всех взять по паре, так, значит, и взяли всех.
— Ха-ха! — засмеялся я. — Вот это уж было ни к чему. Во-первых, тюлень и в воде не утонет. А во-вторых, чем же ему на корабле питаться, если там не было рыб? Ведь рыбам нужна вода, а тюленю нужны рыбы, чтобы не сдохнуть.
— Не переиначивай, пожалуйста, прошу тебя, и не гримасничай! — сказала бабушка. — Как я тебе говорю, так всё и было. Я ведь помню, как нас учили.
Но я не оставил ее в покое:
— Ну, раз уж брали всех зверей, так, значит, взяли и белых медведей? Значит, взяли и кенгуру из Австралии, и индийских кобр, и львов из Африки, да?
— Да, — сказала бабушка.
— И американского кондора?
— Да, всех!
Потом я у бабушки выяснил, пользовался ли Ной на своем корабле моторами или только веслами.
Бабушка считала, что только веслами, потому что моторов в то время еще не было.
— Ну, тогда я ему не завидую, — сказал я. — Наверно, сильно болели у бедняги руки, если ему приходилось грести к Северному полюсу за белыми медведями, а потом быстрей, быстрей снова в Австралию за кенгуру, а потом обратно в Африку за львом. А ты знаешь, бабушка, что Америка была открыта только пятьсот лет назад? Так как же бедный Ной мог знать, куда ему держать путь за американским кондором?
Бабушка ничего этого не знала и назвала меня безбожником. Но я все еще никак не мог успокоиться!
— Да если б у него даже был и компас, и радарные установки, и самые лучшие карты, он все равно не успел бы объехать весь свет всего за сорок дней! Да еще при таких затруднительных метеорологических условиях!
Бабушка не сдавалась:
— А вот ему господь бог приказал, он и объехал.
Но и я не сдавался и сказал, что в таком случае Ной должен был бы иметь на своем ковчеге атомный мотор.
— Не греши, не греши, парень! — воскликнула бабушка и всплеснула руками.
— Знаешь, что я думаю, бабушка? — сказал я, подойдя к двери. — Да это же просто сказка! Ведь на самом-то деле ничего такого и быть не могло. Был, конечно, какой-нибудь ливень. Ну, а раз был ливень, то было, конечно, и наводнение, как у вас тогда, когда разлился Грон. И чтоб был сооружен такой корабль, на который помещались бы все звери? Нет, это невозможно! И если наводнение было большое, то наверняка и зверей немало утонуло. Ведь ты же сама говорила, что у соседей утонул поросеночек, когда разлился ваш Грон. Ведь только своего дедушка-то спас. Да и вообще человек сначала всегда спасает людей, а потом уже зверей.
Но тут бабушка рассердилась не на шутку, схватила мокрую тряпку и погнала меня из дому. Но мне это было на руку, я тут же выскочил на двор.
Тогда бабушка открыла окно и позвала меня обратно.
— Отойди ты хоть от этого дерева! Ты что хочешь, чтобы тебя убило? На-ка вот, лови! — и кинула мне мой плащ.
Потом уж я не пришел домой до глубокой ночи — мы строили с Мишей плотину.
Розовая фасоль
Наш пионерский отряд — самый лучший в школе, а мы — самые лучшие пионеры а отряде. И среди самых-самых лучших я, как видно, самый хороший, потому что именно меня назначили смотреть за нашим отрядным ящиком с опытной фасолью.
Когда мы однажды шли с пионерского собрания, ребята из четвертого отряда похвастались, что у них на мичуринском поле будет тыква ростом с маленького первоклассника. Тогда Миша сказал:
— Ерунда! Мы тоже выращиваем опытную фасоль. И в стручках у нее будут только розовые зернышки.
Они нам, конечно, не поверили. Мы тоже немного удивились, но у Миши дядя — огородник, поэтому нам пришлось все-таки поверить. И действительно, Миша скоро принес розовую фасоль.
В уголке живой природы у нас был одни пустой ящик. Мы взяли его и набрали чернозема. Потом долго раздумывали, куда же нам его поставить, чтобы выращенная нами фасоль была сюрпризом. Долго мы спорили и о том, кто будет за фасолью следить, но потом справедливо решили, что я, потому что я самый лучший пионер и потому что у нас дома балкон.
На другой день все пришли посмотреть, какие всходы дала фасоль. И так потом ходили каждый день. Но мама сказала: чем больше ребята будут ходить, тем дольше фасоль не взойдет. Мы, правда, этому не поверили, но все-таки что-то в этом было. Потому что однажды Мише показалось, что он видит всходы: он покопался немножко, и росточек потом уже больше не показывался.
Наконец мы договорились, что отряд будет ходить только два раза в неделю. Итак, вся забота была доверена мне, и только мне. Один Миша мне ходил помогать.
Утром, когда я вставал, я фасоль сразу же поливал. В обед мы с Мишей смотрели на нее второй раз, а вечером, перед сном, — третий.
В конце школьного года весь отряд пришел посмотреть на нее в последний раз. Фасоль в это время выросла уже на целых двадцать сантиметров.
— В сентябре, — сказал Миша, — будут стручки, и около пятнадцатого мы покажем четвертому отряду первое розовое зернышко.
Потом были каникулы.
Потом снова начался учебный год. И когда мы в первый раз пришли в школу, то на мичуринском поле увидели тыкву, выращенную четвертым отрядом, но ростом она все-таки была никак не больше трех четвертей метра.
Наши ребята дружно посмеялись над ними и сказали:
— Прямо из школы пойдем к нам. Вот у нас фасоль так фасоль!
Я промолчал.
А когда мы шли из школы, Ежа спросил:
— Когда приблизительно лопнут стручки, Мирослав? Я тогда сказал:
— Никогда. Миша удивился:
— Как же это так — никогда? Каждая фасоль лопается, если только у нее есть стручки.
Но я сказал:
— У этой — нет. Она погибла.
Миша воскликнул:
— А ты поливал ее?
Я сказал:
— Поливал до тридцатого июня.
Тут все и началось. Ежа сказал, что у меня нет никакой пионерской чести, что я предал отряд и что теперь позор падет на наши головы. Но Миша не сказал ничего. И это мне было хуже всего, поэтому и я промолчал. Если уж какая-то фасоль ему дороже товарища, то что уж тут говорить…
