Сергей Семенов - Отчего Парашка не выучилась грамоте?
– - Нам дорогу нужно! дорогу нужно! Нужно, чтобы по-людски можно было жить!..
Последние слова он уже дико выкрикивал. Обессиленный, он замолчал и уставился на учительницу злобным взглядом…
– - Боже мой… разве я это предвидела? Я думала… я никак не предполагала… -- лепетала испуганная девушка. Она поднялась с места, съежилась и была готова расплакаться. -- Мне хотелось помочь, разве я что знала.
– - Не можешь ты нам помочь, гробовая доска нам помощь! -- крикнул Григорий.
Ненила стояла ни жива ни мертва.
– - Тогда простите! Я уйду. Я совсем этого не ожидала! И она как будто стала меньше ростом, на глазах ее показались слезы; чтобы скрыть их, она, поникнув головой, повернулась к двери и медленно вышла из избы.
– - С богом! -- крикнул ей вслед Григорий, подошел к двери и хлопнул ею, как бы желая покрепче притворить ее.
– - Идол ты! -- взвизгнула Ненила, грохнулась на лавку, положила голову на стол и зарыдала. Парашка подскочила к ней и тоже заревела.
– - Замолчать! -- зыкнул Григорий и затопал ногами. -- Вы чего так разошлись? Я вам глотки-то заткну!..
– - Что ж, убей! Один конец-то, по крайности мучиться не будем! -- выпрямляясь перед мужем, изо всей силы тоже визгливым голосом крикнула Ненила.
Григорий, развернувшись наотмашь, ударил ее кулаком. Ненила покатилась на пол. Парашка бросилась к ней и заблажила во всю мочь:
– - Мама… мама… Мамушка-а!
Григорий схватил шубу, накинул ее на себя, накрыл голову шапкой и, шатаясь, вышел из избы.
XII
Ночь была темная, как и следовало быть осенней ночи. Стояла невообразимая тишина.
Время подходило к петухам. Вся деревня спала. Только Ненила никак не могла успокоиться. Сон бежал от ее глаз. Она столько сегодня пережила, столько перечувствовала, что в ней все перевернулось внутри, и она никак не могла войти в свою колею, стать на старое место. Григория не было. Ненила не знала наверное, куда он ушел, но догадывалась, что он запьянствовал. Нениле было все равно. Лишь бы скорее перебесился. А то он бог знает до чего дошел!..
На улице что-то послышалось. Не то запел петух, не то кто-то крикнул. Крик повторился. Ненила подняла голову, и сердце ее упало. Ее поразило то, что окна вдруг вырезались в ночной темноте и, как зловещие глаза, взглянули на нее. Мало того, на фоне непроглядной темноты отчетливо выделялся весь двор, что был напротив. Ненила катышком скатилась с постели и бросилась из избы. Дрожащими руками и стуча зубами, она кое-как отворила калитку и выскочила на улицу. Очутившись на середине улицы, она увидала, как к нижнему концу деревни над одним двором поднялся столб мутно-красного дыма. Столб быстро разрастался в вышину и ширину. Он подымался огромными бледными языками пламени, которое все более и более рассеивало сгустившуюся темноту. Вскоре свет пламени залил всю деревню.
Из окон избы, над которой поднимался пламенный столб, выбрасывали на улицу одежду, утварь. В отворенные ворота выскочили лошади и, пугливо фыркая, гребнем поднимая гривы, понеслись вдоль деревни; за лошадьми с безумным ревом вырвались коровы, появились было овцы, но, заметив метавшихся по улице людей, опять шарахнулись во двор. У угла горевшей избы какая-то фигура, засунув руки между колен и опустившись на корточки, ревела, что было силы. Ужасающие крики, стоны и тени человеческих фигур быстро росли и захватили всю середину улицы. Началась страшная суетня.
Ненила сидела на земле с помертвевшим лицом, с глазами, выражавшими боль и ужас, и не могла сдвинуться с места. Если бы на нее наскочили разгоряченные лошади, мчавшаяся подвода, все равно она не сдвинулась бы ни на пядь. Ветра не было, пламя, все более увеличивавшееся, уже захватило второй двор и неслось прямо к небу. Дым густел, и вместе с искрами в нем поднимались целые хлопья пылавшей соломы. Это было далеко, избе Еремкиных не грозило никакой опасности. Но Ненила чувствовала, что ее жизнь дошла до какого-то предела, за которым она уже пойдет по другому направлению. Лучше ли будет, хуже, но прошедшее от нее удалялось, может быть, безвозвратно.
– - Во-о-ды! -- ревели на улице. -- Оттаскивай добро-то! Скотину выпускай! выпускай скотину-то!.. дьяволы!..
Вой поднимался все больше и больше. Огонь, как напавший на добычу до безумия голодный зверь, захватывал попавшуюся ему добычу с неописанной быстротой и с треском, шипеньем и воем уничтожал ее. Повети двух дворов были поглощены им, и он хватался за заборы, за потолки, соскакивал на землю и судорожно уничтожал солому в навозе, мох в щелях дворов, точно боясь, что от него отнимут и он не успеет попользоваться ими.
– - Оттаскивай, вам говорят! -- слышались крики, и все суетились, задыхаясь в дыму и жарясь в пламени, стараясь унести подальше, что только попадалось в руки.
– - Господи! за что такое наказанье? за что? -- лепетал, захлебываясь от слез, бегая вокруг двора в одной рубашке и в валенках, высокий бородатый мужик, моховский староста.
На проулке, усевшись в кучку и обнявшись друг с дружкой, выли его бабы. Неподалеку от них, у загородки, держась за кол, стоял Григорий. Он был пьян. На лице, освещенном пламенем пожара, было заметно, что черты его смягчились и в почти бессмысленном взгляде его светилось довольство, точно видимое теперь страдание мирило его с его собственным.
Он долго глядел на все молча, потом издал какие-то звуки. Этот звук обратил на себя внимание старосты; тот обернулся на него и вдруг выпрямился и опустил руки.
– - Братцы! братцы! -- задыхаясь, закричал староста. -- От поджога у меня загорелось, а вот кто меня поджег!.. Голову кладу на плаху, что это его дело… Он мой разоритель! В огонь его, дьявола!..
И он, как кошка на мышь, бросился на Григория, схватил его за шиворот и рванул к себе. Григорий не выстоял и упал лицом в землю. Староста ткнул его ногой в бок. Хозяин другой горевшей избы, сосед его, маленький, плешивенький старичок, тоже в одной рубашке и без шапки, подскочил к нему, схватил из тына кол и, высоко взмахнув им над головой, опустил его на спину Григория.
– - Поджигателя поймали! -- разнесся крик.
На проулок выбежали еще мужики. Одни бросились бить Григория, другие заступались за него. Заступники одолели, отняли Григория от разъярившейся толпы, потащили его в сторону и стали вязать.
– - Нешто можно своим судом! -- резонерствовал один из защитников, затягивая Григорию руки на спине.
– - Коли поймал, представь его по начальству: начальство лучше нас знает, как его проучить…
Наутро в Моховку приехал урядник производить первое дознание. К нему подвели подозреваемого поджигателя. Григория нельзя было узнать. Лицо его было распухшее и подернутое синевой. На месте глаз были узенькие щелки, левая рука висела, как плеть, и он не мог ею пошевелить.
– - Ты поджег? -- спросил его урядник.
Григорий ответил с трудом, совершенно охрипшим голосом:
– - Я.
– - Ах ты, мерзавец этакий! -- выругался урядник. -- За что?
– - Старое зашло…
Больше он ничего не хотел говорить. Урядник отправил его в стан, а потом в город…
Весною Григория судили окружным судом и осудили на четыре года в каторгу. Ненила продала лошадь и корову и отдала ему на дорогу все деньги, а сама заколотила избушку и нанялась на господский двор в птичницы. Ее приняли туда вместе с Парашкой, но поставили условием, чтобы Парашка помогала ей. Жалованье им обеим положили при господских харчах два рубля в месяц.
1901
