Нисон Ходза - Путешествие без карты
На подходе к Четвёртой линии Анютка ещё издали разглядела толпу у большого дома.
— Видать, ещё заперто, — тихо сказал Шаров.
Они подошли к зданию вовремя.
Двери дома только что открылись. Толпа стала редеть, и вскоре все оказались в комнате. Такой большой комнаты Анютка никогда не видела. В ней стояли длинные скамьи, а вдалеке высился помост. Все скамьи были заняты. Люди сидели в зимних одеждах, тесно прижавшись друг к другу. Многие стояли в проходах и на широких подоконниках. На подоконнике пристроились и Шаров с Анюткой. Оглядывая зал, Анютка увидела на ближней скамье Гурьева.
На набережной Невы в октябре 1905 г.
— Глянь, папаня, дядя Василий! На третьей скамье у стены!
— Значит, этот нехристь всё-таки пришёл! — сердито пробурчал Шаров. — Вчера богохульствовал, а сегодня к царю пойдёт! Гнать его отседа, и весь разговор!
Мысли его прервал звонкий голос пожилого рабочего.
Рабочий стоял на помосте и говорил всем понятные, близкие слова:
— Товарищи! Мы идём к царю! Если он нам царь, если он любит народ свой, он должен нас выслушать… Так ли я говорю, товарищи?
— Так! — подтвердило единым выдохом всё собрание.
— Не может быть, чтобы царь к нам не вышел, не выслушал нас, преданных ему душой и мыслями. Так ли я говорю?
— Так! Так! — снова отозвались люди.
— Мы идём к царю с богом в душе. Помолимся же все вместе. Сотворим молитву «Отче наш», и молитва наша дойдёт до бога, и бог вразумит помазанника своего.
Все сидящие на скамьях встали, обнажили головы, перекрестились и благоговейно стали читать знакомую с детства молитву. И Анютка шевелила губами, истово читая про себя торжественные, но малопонятные слова: «.. да оставишь нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим…»
Взгляд её случайно пал на Гурьева. Он стоял, обнажив голову, но губы его были плотно сжаты и не шевелились. «Не молится!» — ужаснулась Анютка и взглянула на отца. «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого», — шептал Шаров, и по щекам его катились слёзы. Впервые за свои двенадцать лет Анютка увидела плачущего отца. Это потрясло её, и, не понимая почему, она всхлипнула в голос. Отец обнял её худенькие плечи, прижал к себе, и вместе со всеми они кончили молитву тихим, привычным словом «Аминь!»
На Невском проспекте демонстрантов встретили казаки. Октябрь. 1905 г.
Снова на помосте появился пожилой рабочий и заговорил звонким молодым голосом:
— Товарищи! Сейчас мы пойдём на Дворцовую площадь. К царю. Идите мирно и благоговейно. Мы идём на великое дело и можем гордиться этим…
Все вышли не улицу. Держась за отца, вышла и заплаканная Анютка. У дома прислонённый к стене стоял портрет царя в парадной форме, такой же, как у них в подвале, только гораздо больше.
У портрета, словно часовой, находился молодой парень в полушубке и потёртой солдатской папахе. При виде царского портрета Шаров не выдержал:
— Стой на месте, — приказал он Анютке и подошёл к парню. — Видать, тебе выпало счастье — понесёшь портрет государя?
— Именно! — горделиво подтвердил парень.
— Понесём вместе, а? — заискивающе попросил Шаров. — Портрет тяжёлый, вон какая рама на ём. Вдвоём легче будет.
— И то верно, — согласился парень. — Подхватывай с того края, и айда в первый ряд. Раньше всех царя увидим!
Счастливый Шаров подхватил портрет и окликнул Анютку:
— Пойдёшь рядом с нами! Куда распятие дела?
— Туто оно! — Анютка вытащила из-за пазухи медного Иисуса Христа.
— Так и иди с распятием в руке.
Парень и Шаров без труда пробились в первый ряд. При виде портрета царя все расступались и давали им дорогу. Справа от парня пристроилась Анютка.
Во втором ряду стоял Гурьев, такой же хмурый, каким был во время молитвы.
Шествие тронулось. Шли в торжественном молчании. Может быть, поэтому Анютка услышала, как усатый городовой сказал дворнику:
— Отведают нонче царёвой каши…
Не поняла Анютка, о какой каше говорил городовой…
Шествие не дошло ещё до набережной Невы, но идущие впереди увидели, что дорога преграждена солдатами.
— Для порядка поставлены, — сказал Шаров. — Чтобы разные там социалы и студенты не мешали рабочим идти к батюшке царю. Сейчас расступятся, дадут нам дорогу. Поднимай портрет выше!
— Именно! — подтвердил парень и заломил папаху набекрень.
До Невы осталось не больше двадцати шагов, но солдаты, словно окаменевшие, стояли плечом к плечу, и морозные солнечные зайчики весело скакали по стальным штыкам винтовок.
Шествие остановилось. И тогда солдаты широко расступились, а с набережной вылетел с шашками наголо отряд казаков. С разбойным посвистом казаки врезались в шествие. Солдаты вскинули винтовки на прицел.
— Что делаете?! — закричал Шаров. — В кого стреляете?! — Он высоко вскинул портрет царя, но налетевший чубатый казак сбил Шарова с ног, и он потерял сознание…
* * *Шаров пришёл в себя оттого, что Анютка тормошила его за плечи и, плача, как заводная повторяла:
— Папаня, вставай! Папаня, вставай! Вставай! Вставай!
— Жива?! — тяжело и хрипло дыша, Шаров с трудом встал на колени и огляделся. На окровавленном снегу неподвижно лежали люди. Рядом распластался парень в полушубке. Папахи на его голове не было, светлые волосы, окрашенные кровью, свисали на глаза. Рабочие разбегались по дворам и закоулкам, раздавались выстрелы, злобно ржали казачьи лошади. Городовые и дворники выволакивали рабочих из дворов и подъездов, казаки топтали их лошадьми и били плашмя шашками.
— Папаня, уйдём скорее! Они и нас, они и нас… — плакала Анютка, пытаясь поднять отца.
— Девай подмогу, — услышал Шаров за спиной голос Гурьева.
— Я сам, я сам… — Шаров поднялся на ноги и пошатнулся. — Голова кружится, — пробормотал он и снова упал в розовый от крови сугроб.
Две ряда солдат преградили путь рабочим.
Прозрение
Сознание вернулось к нему уже дома. Он лежал на матрасе рядом с Анюткой. В ногах сидела опухшая от слёз Марья. У стены под портретом царя стоял мрачный Гурьев. Он заметил, что Шаров открыл глаза, и подошёл к нему:
— Очнулся? Теперь сто лет будешь жить? Где у тебя болит?
— Голову шибко ломит. Должно, лошадь копытом ударила… И казак проклятый…
— Казака ругать нечего! — сказал Гурьев. — Что ему царь прикажет, то он и делает… Впрочем, и царь не виноват. Он ведь помазанник божий. Что бог прикажет, то и делает. Ну, а уж бог виноватым не бывает. На него и роптать грех. Выходит, что никто не виноват, что тебе голову проломили, что по всему Петербургу убили не одну тысячу рабочих, что все больницы завалены порубанными, пострелянными людьми. За что? Об этом спроси своего царя и бога.
Шаров слушал Гурьева, смотря неотрывно с каким-то недоумением на икону Николая-чудотворца.
— Анютка! Распятие не потеряла? — спросил неожиданно Шаров.
— Схоронила, схоронила. — Она вытянула из-под подушки распятие и протянула отцу. Шаров уставился на него с таким же недоумением, с каким только что разглядывал икону чудотворца.
— Помолись, помолись, — просветлённо сказала Марья. — Молитва за богом не пропадёт.
— Помоги подняться, Василий, — шёпотом попросил Шаров.
— Чего тебе вставать? — всполошилась Марья. — Дохтора завсегда приказуют больным лежать.
— Замолчи! Помоги, Василий. Вылечился я!
— Не блажи! — прикрикнул Гурьев. — Марья правильно говорит. — Лежать надо!
— Помоги подняться! — слабым голосом крикнул Шаров и, не ожидая помощи, держась за стену, сам поднялся на ноги. — Вылечился я! — снова прохрипел Шаров и со всего размаха ударил распятием по иконе.
— Ополоумел! — завопила Марья. — Распятием по святой иконе! Господи! Прости его! Не ведает, что творит!
— Ведаю! Ведаю! Прозрел я сегодня! Василий! Дай сюда царя!
Гурьев резко сдёрнул со стены портрет царя и бросил на матрас.
— Вот ты каков, упырь ненасытный! Мы к тебе с молитвой, а ты нас пулями! Нету у меня отныне царя! — И тем же распятием он стал бить по царскому портрету. — Нет больше и бога! — крикнул Шаров и швырнул распятие в угол.
Солдаты стреляли в людей.
Обомлевшие от страха Марья и Анютка вперебой бормотали:
— Прости его, господи! Прости его грешного! Не ведает, что творит!
Гурьев отпихнул ногой раму, в которой минуту назад красовался царь всея Руси.
— Ляг, Терентьич, успокойся, — сказал он тихо. — Полежи, подумай. Вечером загляну к тебе. Может, доктора приведу. Если жив буду, — добавил он уже на пороге.
