Лидия Чарская - Том 13. Большая Душа
— Ну вот, а уж я думала, что ты не придешь, надуешь. Ведь уже девять часов без малого, — встретил Веню взволнованный шепот Доси, ожидавшей приятеля на нижней площадке лестницы. — Гляди-ка, вон Лиза из окошка нам знаки какие-то подает. Бежим же скорее, горбунок, пока не хватилась меня дома крестная. Что это — мармелад? Спасибо! От Абрикосова? Вкусный какой! Прелесть. И как раз мой любимый — желе!
И, запихивая в рот лакомство, Дося потащила своего друга за собой. Перебежать двор, вбежать в подъезд напротив, подняться в третий этаж, где находилась квартира Велизарихи, было делом нескольких минут для Доси и Вени.
— Т-с. Тише, ради Господа! А то, чего доброго, соседи услышат и моей старухе нажалятся, — встретила гостей на пороге Лиза.
И тут же все трое, как заговорщики, стали красться из темной передней в первую комнату, всю заваленную разнообразной сборной мебелью и вещами.
— Господи, точно склад или лавка старьевщика, — сказала Дося.
Глаза детей разбежались при виде загромождавших две большие горницы вещей. Чего тут только не было!
И старая мебель, и стенное зеркало, и туалетное зеркало, и мраморный умывальник, и большие картины в рамках, и несколько пар стенных и настольных часов.
Тут же, вдоль стены, висели теплые шубы, пальто и даже платья, прикрытые от моли тряпками. Несколько самоваров, подсвечников, бронзовых ламп и канделябров на столах и полках.
— А вот и китаец! Видите? И мой любимец Мишенька тоже. А сервиз в шкапу стоит, покажу после, — весело произнесла Лиза.
На круглом столе, стоявшем посреди комнаты, сидела, поджав под себя ноги, правдиво выполненная фигурка фарфорового китайца, величиной в четверть аршина. Пестрый халат, длинная коса и раскосые, бегающие, как у живого существа, глаза фигурки — все было сделано с особенным реализмом. Китаец держал в руках бронзовые часы и как будто прислушивался к их веселому тиканью, в то время как узкие косые глазки его бегали из стороны в сторону в такт маятнику.
— Вот-то прелесть! — восхищалась Дося.
— А мне этот китаец не очень-то нравится, Мишка гораздо лучше, — гладя густую шерсть чучела, произнес Веня.
— Постойте, постойте, я вам еще кое-что покажу, — польщенная произведенным на детей впечатлением тараторила Лиза, лавируя среди мебели по направлению к большому черному шкапу, занимавшему чуть ли не добрую треть стены комнаты, и распахнула дверцы.
— Вот. Глядите.
Тут взорам Доси и Вени представился расставленный на средней полке роскошный сервиз с нарисованными по фарфору маркизами, в камзолах и жабо. Их прелестные дамы были одеты в широкие платья с фижмами, и с нарядными посохами в руках, которыми они пасли прелестных белых барашков.
Тут же, рядом с сервизом, находилось дорогое серебряное пресс-папье в виде тонконогой арабской лошади с развеянными хвостом и гривой.
Эта серебряная вещица была очень невелика, но чрезвычайно хорошо сделана.
— Дай мне рассмотреть поближе эту лошадку, — взмолился маленький горбун, глаза которого так и впились в вещицу.
Девочка кивнула и, осторожно сняв с полки коня на малахитовой подставке, подала его Вене.
Тот схватил вещицу обеими руками и стал ее рассматривать со всех сторон, в то время как все внимание Доси было поглощено чудесным сервизом. В надвигающихся сумерках прелестные пастухи и пастушки на чашках, чайнике, сахарнице и кувшине казались живыми.
Неожиданно и резко задребезжал у входной двери колокольчик и вмиг нарушил очарование, овладевшее детьми.
— Это она… хозяйка! — испуганно сорвалось с губ Лизы, и она суетливо заметалась по комнате.
— Что ж вы стоите? Прячьтесь скорее. В ту комнату лучше всего ступайте. Там ширма. Заберитесь за нее в угол и ждите. Авось, снова уедет сегодня. Господи! Вот напасть-то! Пропала я, как есть пропала! Коли увидит она вас — со свету меня сживет…
Слова неразборчиво срывались с губ Лизы, в то время как сама она все еще продолжала метаться по горнице, натыкаясь на мебель, и то и дело подбегая к шкапу и то открывая, то закрывая его без всякой нужды. А звонок в это время продолжал оглушительно заливаться в передней.
Наконец, Лиза схватила Досю и Веню за руки и увлекла их в соседнюю комнату. Здесь находились широкая кровать старухи с горой перин и подушек, и киот с образами, перед которыми догорал огонек лампады.
В углу, за ширмой, куда втолкнула своих друзей Лиза, стоял большой окованный железом сундук, прикрытый ковром.
— Сидите пока что здесь. Ни шикните. Дохнуть не смейте, не то услышит старуха, беда! — шепнула она им, все так же волнуясь, после чего кинулась в переднюю.
— Господи, что теперь будет! — простонал Веня.
— Да ничего особенного и не будет вовсе! — беспечно тряхнув кудрями, шепнула Дося. — Придет и уйдет злая ведьма, а не то спать завалится. Не всю же ночь она будет здесь сидеть?! А как уснет, мы и зададим тягу. А знаешь, мне нисколько вот не страшно, горбунок! А совсем напротив даже; точно мы с тобой, как те двое детей из сказки, заблудились в лесу и попали в избушку на курьих ножках, к злой бабе-яге людоедке и прячемся у нее в печке. Помнишь, мы вместе читали про них с тобою? Занятно, не правда ли? По крайней мере, приключение все же. А я страсть как люблю их, горбунок!
Но Веня, по-видимому, не находил ничего занятного в «приключении», и одна мысль о том, что Велизариха может открыть их убежище, приводила его в ужас.
Вдруг он задрожал сильнее и так крепко схватил за руку Досю, что та едва не вскрикнула, и проговорил:
— Старуха… она вошла… она здесь… уже. Ты слышишь, Дося?
Звонок смолк. Теперь было слышно, как с грохотом опустился тяжелый крюк у входной двери, и старуха вошла в прихожую.
* * *
— Так я и знала. Так и чувствовала. Лентяйкой была, лентяйкой и осталась. Говори, не говори тебе, — все едино… Что тебе приказывать, что воду в решете носить — одно и то же. Опять ковры не вытряхала нынче? Ишь, пыли накопилось сколько. И керосином воняет. Верно, опять у тебя керосинка коптела? Небось, зажгла ее, а сама играть во двор с ребятами побежала? Куда как хорошо! Распрекрасное дело! И потом, сколько тебе раз говорили, Елизавета, чтобы ты диван с дороги к стенке отодвинула. Каждый раз я натыкаюсь на него и коленкой стукаюсь.
— Да мне одной не сдвинуть его, Аграфена Степановна, тяжел больно.
— Тяжелый больно! Больно тяжелый! — передразнила девочку хозяйка. — Удивительно, какая "принцесса на горошине", подумаешь. Тяжело ей, видите ли, диван с места сдвинуть. А, небось, забыла, как у себя в деревне не такую еще тяжесть на себе таскала. Разленилась ты, мать моя, да и ветренна больно стала, вот что. Ветер-то у тебя в голове бродит, и заботы нет никакой о том, чтобы хозяйке угодить получше. Вот сейчас опять: стою у двери, звоню-звоню, а она и ухом не ведет. Ей и дела нет, что хозяйка с дачи вернулась усталая, что хозяйка покоя желает.
— А может быть, Лиза и сама уснула, Аграфена Степановна? Мудрено ли? Девочка встает с петухами и целый день на ногах за работой. Мы и то не раз удивлялись с Юрой, как много она работает, — послышался чей-то нежный голос.
Дося и Веня переглянулись в своем уголке за ширмой.
Этот незнакомый голос Лизиной заступницы сразу расположил их в свою пользу.
— Кто это? — шепотом обратилась к горбуну Дося.
Но Веня только отчаянно замахал руками в ответ на ее вопрос.
— Что ты! Что ты! Господь с тобой! Молчи уж, молчи, ради Бога… Еще услышит Велизариха, — зашикал он.
Но Велизариха была далека сейчас от того, чтобы услышать что-либо. Ее скрипучий голос снова задребезжал.
— Напрасно, совсем напрасно вы так думаете, милая барышня: работы у моей Елизаветы не больше, чем у другой прислуги, только копается она с делами много и кажется, что она с утра до ночи занята. Так-то! А совать носик туда, где вас не спрашивают, не следует. Я бы, на вашем месте, озаботилась лучше, как бы денежки внести вовремя, к сроку. И мне хлопот меньше, да и вам меньше неприятностей, — еще сердитее сказала старуха.
И вот нежный голос снова зазвучал в ответ на ее слова:
— Аграфена Степановна, милая, да где нам взять денег, когда их нет у нас? Или вы думаете, что мы с братом Юрой притворяемся только, что мы не богаты? Так ведь имей Юра возможность заплатить в срок — он бы заплатил, и я бы отвезла вам деньги даже на дачу, а не караулила бы вашего возвращения у окна для того только, чтобы умолить вас не продавать наших вещей до взноса. Ведь подумайте только: если вы продадите Юрино теплое пальто, которое мы у вас заложили в марте, в чем он будет ходить в консерваторию и на уроки зимой? Или сервиз наш! Пропадет сервиз — единственная оставшаяся нам фамильная вещь. Ах, Господи, я и представить себе не могу, как это будет больно и обидно Юре!
Тут голос девочки дрогнул и оборвался. Кажется, она заплакала.
