Лилли Промет - Девушка в черном
— Красивая вещица. Что это? — спросил он сразу же.
— Райский сад, — ответила Саале.
— Какой?
— Райский.
— Ага.
Танел мгновение подумал и сказал:
— У меня таких стеклянных шаров целая куча.
Саале молчала, и Танел подумал, что девушка сочла его слова хвастовством.
— Вы не верите? Только они гораздо больше. Вот такие здоровые…
И Танел руками показал их величину. Щенок отчаянно барахтался у него под мышкой. Танел опустил своего будущего корабельного пса на пол.
Затем он еще раз посмотрел на стеклянный шарик Саале и сказал:
— Сквозь мои видно настоящее небо. Хотите, я вам покажу?
Саале отрицательно покачала головой.
4. О том, похож ли человек па траву, которой в конце концов суждено засохнуть
Весна выдалась слишком дождливой. Кади считала, что в этом виновата минувшая зима — теплая и метельная. Затем вдруг прояснилось и стало тепло. Все деревья были теперь поющими — с рассвета и до позднего вечера сплошное птичье ликование и взлеты в небо.
Иногда Кади подолгу стояла во дворе.
— Ты чего там стоишь? — спросила как-то Саале.
— Слушаю, как трава растет, — ответила Кади и приложила палец к губам: тише, мол.
Однажды, когда она взяла лукошко, Саале спросила;
— Идешь куда-нибудь?
— Нет. Я тут за домом…
Только уж выйдя за ворота, Кади задумалась, остановилась, вернулась и спросила:
— Хочешь пойти со мной?
Саале пожала плечами.
Они пошли к песчаному пустырю. Кади на несколько шагов впереди Саале, а позади них шла кошка, которой они не видели.
— Если цветы распустятся, на некоторое время установится хорошая погода, — радовалась Кади.
Первоцветы были еще маленькие, но они заполнили все вокруг. Кади сорвала несколько цветков, вдохнула их сладковатый аромат, и глаза ее стали будто пьяными. Никогда никто не может подкараулить тот миг, когда цветок раскрывается.
Саале почему-то сделалось грустно.
— Человек ведь тоже как трава, которой суждено засохнуть, — сказала она.
— Что с того? — беззаботно рассуждала Кади. — Каждую весну вырастает новая трава, и так вечно. А ты всегда говоришь чужими готовыми словами.
Одинокие овцы бродили между кустами можжевельника, и вдруг Кади увидела свою кошку.
— Стало быть, ты тоже вышла проветриться? — обрадовалась она.
Саале думала о себе. И она тоже сегодня впервые вышла из комнаты. Раньше у нее ни разу не возникало желание отойти далеко от дома. А теперь от цветов и высокого светлого воздуха голова Саале кружилась; ей хотелось броситься на траву, она устала вся, целиком, до глубины души.
Она стояла на песчаном пустыре и словно впервые видела небо и землю.
Кади то и дело нагибалась между можжевельниками и собирала в лукошко неизвестные Саале растения.
— Что ты будешь с ними делать? — спросила Саале.
— Они помогают против болезней.
— Эти травки? — удивилась Саале.
— А как же.
— Значит, ты знаешь лекарства от болезней?
— Маленько знаю.
Кади положила лукошко под можжевельник в тень, села на землю и стала вязать чулок.
— Не мешай, — оттолкнула Кади прыгнувшую ей на колени кошку.
Но та и ухом не повела. Смотрела, чертенок, совсем в другую сторону, потом поджала ноги под живот и замурлыкала.
— Против смерти нет лекарства, — сказала Саале и бросилась на траву, как она давеча хотела.
От теплоты земли Саале клонило в сон. Девушка пыталась всмотреться в глубину неба, но солнце светило так ярко, что глаза стали слезиться. Ничего не видя, раскинув руки и ноги, лежала она, вслушиваясь в великую тишину.
— Какая-то птица поет, — сказала Саале, не открывая глаз.
— Жаворонок, — ответила Кади.
— Откуда ты знаешь?
— Так ведь это же его голос.
Саале приподнялась, опершись на локоть. Кади тоже посмотрела туда, откуда послышалось пенье птицы. Но над пустошью снова царило великое спокойствие, даже шум моря не долетал сюда.
— А ты знаешь голоса всех птиц?
— Пожалуй.
— А кто тебя научил?
— Мать моя, кто ж еще.
— Мама?
Кади задумчиво наращивала чулок: он был сер, как овца, и даже пах овцой.
— Снова поет, — сказала Саале тихонько.
— От какой болезни умерла твоя мама? — спросила Кади.
— Я не знаю, — ответила Саале.
— А что врачи говорили?
— Врачей не звали.
— Ни разу?
Саале покачала головой.
— Но почему?
Спицы замерли в руках Кади.
— Мама не велела.
Саале лежала на молодой траве, лицом к небу. Ее черное платье притягивало солнце, а по ногам в черных чулках бегали красные муравьи.
Саале думала о смерти матери.
…В последние дни мама принимала только воду. Лицо ее стало гладким, маленьким и желтым. Поначалу в утренние часы, когда Саале была в школе, с ней сидела Альма, а вечером приходил брат Линд присмотреть за больной и поговорить с нею.
Позже Альма стала оставаться и на ночь и спала в постели Саале, чтобы находиться рядом с больной. Для Саале устроили постель в кухне, так хотела Альма и мама тоже, чтобы меньше беспокоить девочку.
Саале просыпалась по нескольку раз в ночь. Если из комнаты слышался разговор, у нее становилось легче на душе и она снова засыпала.
Тишина страшила ее. Обычно Саале просыпалась в ужасе от тишины, закладывала волосы за уши, чтобы они не мешали ей слушать, и все-таки ничего не слышала. Тогда она вставала и босиком подходила к двери. Но если и с порога комнаты ничего не было слышно, она подходила к кровати материн прислушивалась к ее дыханию.
— Это ты, Саале, — спрашивала мама из темноты. — Почему ты не спишь?
— Я пришла посмотреть, как ты, — шептала Саале.
— Босиком? — беспокоилась мама таким же тихим шепотом.
Но этого оказывалось достаточно, чтобы Альма проснулась и начала бранить Саале:
— Оставь ее в покое. Ты не даешь ей спать.
— Иди, иди, — говорила мама. Она теперь все повторяла за Альмой.
Иногда Саале ясно слыхала стоны, но стоило ей подойти, мама затихала. Однако Саале не давала себя обмануть, и в конце концов мать признавалась, как сильно сводят ее боли.
Альма не терпела таких моментов слабости и напоминала больной, что у людей, которые сетуют и жалуются, вера в спасителя слаба. Она вытирала платком пот со лба матери и смачивала ей пересохшие губы. И мама говорила:
— Ступай, Саале, ложись спать.
В промежутках между приступами боли мама, казалось, веселела и обретала надежду. Тогда она сама требовала Саале к себе, и глаза ее не были больше такими погасшими.
— Иисус поможет мне, Саале, — утверждала мама, — он мой спаситель.
И мама вспоминала притчу, как корабль должен был утонуть в озере Галилейском, но одно слово из уст Иисуса заставило шторм утихнуть.
— И мертвый Лазарь уже гнил, но Христос поднял его из могилы. Он все может, Саале.
Мама усердно повторяла то, что брат Линд говорил ей накануне вечером. Но когда боли возвращались и мама жаловалась на них и стонала, Альма пыталась унять ее:
— Милая Меланья, я хочу напомнить тебе, что наш спаситель носил терновый венец. Почему же ты хочешь от этого мира роз без шипов?
Дни проходили, не принося улучшения. Мама высохла и стала такой маленькой, что Саале без слез не могла на нее смотреть.
Саале хотела бросить школу, по против этого возражали Альма и брат Линд, и мама желала, чтобы Саале делала все так, как они советуют по доброте сердечной.
На уроках Саале не слыхала, что проходили в классе, не думала она в это время и о матери. Девочка была очень утомлена, она устала бояться, сомневаться и вслушиваться в тишину. По дороге из школы домой Саале снова от всей души жалобно просила у господа божьей милости, от этого ей становилось легче, и, входя в комнату, она верила в чудо.
Маме всегда становилось лучше, когда брат Линд приходил побеседовать с нею. И всякий раз при звуке открываемой двери больная спрашивала, не Ме́рвальд ли пришел.
Брат Линд приглаживал рукой свои волнистые густые волосы и, прежде чем сесть на стул рядом с постелью, некоторое время стоя изучал больную. Он подавлял в себе чувство отвращения, которое вызывал запах умирающего тела, и спрашивал снисходительно:
— Как дела?
— Мне уже недолго осталось…
Брат Линд клал руку на руку больной и утешал ее:
— Каждый день приближает нас всех к могиле, сестра. Все мы в этом мире только странники и снова обратимся в прах. Для каждого настанет час, когда господь призовет его к себе.
— Мне ведь только сорок шесть, — говорила больная.
— Вот видишь, — улыбался брат Линд, — а Христос жил на земле всего тридцать три года.
Однажды ночью у матери были очень сильные боли. Саале так перепугалась, что Альме пришлось отпаивать ее сахарной водой.
