Алексей Белянинов - Много дней впереди
Я с ними до тех пор воевал, пока мама не вышла обратно на крыльцо и не позвала меня.
— Вот и всё… Я свободна, — сказала она, когда я подбежал к ней. — Теперь мы с тобой можем пойти в магазин.
— А как твой больной?
— Моему зоотехнику сегодня гораздо лучше… И ночь он провёл спокойно. Я даже думаю, что через неделю он может выписаться и вернуться домой. Вот… А ведь когда его привезли, никто не мог ручаться, будет ли он жить!
У неё был такой вид, как в институте после пятёрки на экзамене. А я хоть и не понимал, что было с этим зоотехником, но тоже обрадовался: мама врачом стала недавно, а вот уже спасла человеку жизнь!
…Большой бревенчатый магазин — на главной улице он стоит — только что открылся, внутри было полным-полно покупателей, и все они толпились возле прилавков. За чужими спинами, плечами и головами не так-то легко было рассмотреть, привезли пальто или не привезли. Вот если бы залезть куда повыше, но некуда было…
Мама бочком-бочком подобралась к прилавку, где развешано готовое платье.
— Детское пальто, детские вещи есть?.. — спрашивала она у толстой румяной продавщицы.
Та ей не ответила — с другими переговаривалась, и маме пришлось одно и то же спрашивать несколько раз.
Наконец продавщица что-то коротко сказала, словно швырнулась словом, но я в таком шуме ничего не понял.
— Тогда покажите, пожалуйста, ушанку детскую, — попросила мама.
Пальто, значит, нет… А на шапке мех был рыжий и мягкий. Если подуть на него — а я подул, — виднелись короткие тёмно-серые волоски. Мама сказала, что это шкурка ондатры. Ну, ондатра так ондатра… Я надел шапку и посмотрел на себя в зеркало — оно висело в простенке между двумя большими окнами.
Шапка мне понравилась. У меня никогда раньше не было такой, и ни у кого из ребят я не видел ни в Москве, ни здесь.
— Вот правильно… Правильно, что запасаетесь зимней одеждой, — раздался откуда-то сбоку мужской голос.
И в зеркале за моей спиной вырос Фёдор Григорьевич.
— Да, запасаемся, — ответила ему мама, хотя и без того было видно, что мы покупаем. — Только вот, знаете, никак детские пальто не привезут с базы, совсем голый у меня Женька на зиму. В телогрейке здесь ведь не проходишь.
Фёдор Григорьевич слушал её и улыбался, а она ничего такого смешного не говорила, по-моему. Он поулыбался, а потом вдруг снял с меня ушанку, развязал и отогнул поднятые кверху меховые уши.
— Ещё вот так надо померить, обязательно, — сказал он. — Наглухо, с завязками, как зимой придётся носить.
Что ему надо от меня?! Мне, например, совершенно ясно: ушанка в самый раз…
Но когда мама бантиком завязала у подбородка тесёмки, шапка оказалась тесноватой. Пришлось переменить на номер больше. Здорово, оказывается, голова у меня растёт! Но в этой, в другой, что взяли, было совсем хорошо, просторно и тепло. Я снова подвязал на шапке уши да так в ней и остался, а старую держал в руке.
— Значит, берём эту? — сказала мама. — Ты только говори: тебе удобно или, может быть, ещё померяем? Потом поздно будет, если окажется мала.
— Удобно, удобно, удобно, удобно! — сказал я. — Пожалуйста, никакой другой мне не надо.
— Нет, эта годится ему, — заметил Фёдор Григорьевич, точно ему покупали, а не мне. — Но вы дома, Нина Игнатьевна, тесёмки обрежьте и пришейте одну, длинную, сплошную… Так удобней зимой: не надо на морозе голыми руками возиться с завязками.
— Я видела: тесёмка тогда просто натягивается через голову туго и держит шапку, — ответила мама, открыла сумочку и пошла в кассу платить деньги.
Она отдала чек продавщице, вернулась к нам, и Фёдор Григорьевич снова заговорил с ней:
— Почему же вы себе такую же не берёте? Шляпка вас не спасёт, не надейтесь… Это вам не Москва; тут зимой все женщины в ушанках ходят и в платки кутаются…
— Мне обещали достать беличью, — ответила мама. — Знаете, с длинными-длинными ушами. Такая, пожалуй, всё же лучше для женщины.
— Да, конечно, и вам пойдёт, не беспокойтесь!..
Мы выбрались из толчеи, вышли из магазина, и я даже зажмурился — так ярко светило солнце. А когда открыл глаза, Фёдор Григорьевич оказался рядом, он вышел следом за нами.
Мне надо было знать, сколько уже времени, и мама посмотрела на часы. Она их недавно купила. «Заря» — хорошие часы, минута в минуту ходят. Мы проверяли, когда по радио передают из Москвы сигналы. Пять раз «тии-тии» и напоследок коротко — «ти». Мне мама обещала подарить настоящие часы, если я хорошо кончу восьмой класс. Этого ещё так долго ждать, что я и не жду.
Было на часах пятнадцать минут одиннадцатого.
— Надо скорей к Кристепу!.. — заторопился я. — Мы в кино на двенадцать хотели…
— Куда же так срочно? — спросил Фёдор Григорьевич. — Почти два часа до начала сеанса.
Мама достала из сумки две новенькие блестящие монетки — сорок копеек. Десять копеек — на билет, а тридцать — на конфеты. В кино есть буфет; я покупаю там шоколадные, когда хожу, или пирожное.
— А шапку давай мне… Я унесу её домой и сразу переделаю, — протянула мама руку.
Я обе свои руки положил на голову:
— Нет, не дам… Я пойду в этой. Старая у меня очень холодная: голова мёрзнет.
Мама и Фёдор Григорьевич переглянулись и засмеялись.
Да, вот она смеётся, а когда принесла домой новое пальто — вот это, в котором она сейчас, — сразу его надела и долго не отходила от зеркала, и так смотрела, и так… Даже на стул перед зеркалом лазила, чтобы получше себя разглядеть. Довольная была. А мне нельзя?..
Я пошёл в новой шапке. Мама и Фёдор Григорьевич остались стоять на том же месте, у крыльца магазина, и продолжали разговаривать.
…Во дворе у Кристепа было пусто.
Только Сольджут лежал у порога, грелся на солнышке. Он открыл один глаз, навострил уши и посмотрел на меня… И вдруг зевнул во всю пасть.
Я стоял и не знал, пустит он меня в дом или нет.
— Сольджут… — позвал я. — Сольджут, а ты помнишь, как я кормил тебя хлебом? Нарочно выбрал самую большую на столе горбушку. Помнишь?..
Я говорил, смотрел на него, а он внимания не обращал, и непонятно было, помнит или забыл. Кристеп в окно, наверно, меня увидел, выскочил навстречу.
На нашем сеансе должны были показывать картину про то, как двое ребят и одна девчонка, совсем малышка, жили на даче… И ещё у них был Дружок — так они свою собаку звали. Ну, играли все вместе, всюду Дружок с ними бегал, однажды кашу им помогал варить… А когда ребята с дачи возвращались в Москву, они своего Дружка запрятали в чемодан и дрожали, как бы он в чемодане не залаял. Он-то не залаял, только скулил потихоньку, а вот сами ребята в спешке и от страха похожий чемодан, чужой, прихватили. А Дружка кто-то другой унёс. В самом конце он случайно нашёлся. Там ещё смешно, как им по объявлению несли всяких собак, когда Дружок был уже с ними. Одна девчонка даже кошку притащила…
Кристеп этот фильм три раза видел, и я не меньше, ещё в Москве. Но ведь вместе мы ни разу не смотрели, так что решили сходить. И потом, интересно же сидеть в кино и знать, что будет впереди, кто что скажет и что сделает.
Здесь картины в одном месте показывают — в клубе. Возле кассы было много ребят. Из нашего класса — Костя Макаров, Боря Кругликов, редактор стенгазеты, ещё Оля Груздева.
— Где же вы раньше-то были? — сказал Костя. — Мы билеты уже взяли. Теперь не достанешь на двенадцать… А в два часа совсем другая картина идёт, нас на неё не пускают, вот…
Он как будто обрадовался, что мы опоздали.
На всякий случай, правда, подошли к кассе спросить: может, там остались ещё, хоть постоять… В окошечко был виден острый подбородок кассирши. Подбородок дёрнулся, когда она сказала:
— Нету, нету билетов!
И захлопнула у нас перед носом окошечко, чтобы к ней больше опоздавшие не приставали.
А Фёдор Григорьевич ещё смеялся, что я в кино за два часа собираюсь! Вон другие ребята пораньше побеспокоились, и билеты у них в кармане, а мы с Кристепом должны выслушивать Костины смешки.
Мы вернулись к своим, и Оля спросила:
— Что, мальчики?..
Кристеп рукой махнул.
— А знаете, знаете чего? — продолжала она тараторить. — Я свой билет могу отдать, свой, если хотите. Я всю картину наизусть знаю, могу домой пойти…
— Хочешь, иди, — сказал я Кристепу.
— Оксэ! А ты?
— Я же видел…
— Я тоже.
— А ну его, это кино! — рассердился я. — В другой раз дураками не будем, Кристеп, тогда и попадём. Так?..
— Не пойдёте, значит, — сказала Оля.
— Счастливо, счастливо! — сдёрнул перед нами шапку Костя. — Дураками не будьте… А ты чего, Кристеп? Женька сам про дураков сказал, а ты…
Оля на него посмотрела, потом — на меня.
— Ну-у… завелись! Чего не поделили? А вы бы ещё подрались…
— Пусть попробуют! — постучал по столбу кулаком Боря. — Я тогда… Сперва каждого по отдельности отлупим, а потом я карикатуру нарисую в стенгазете: два петуха друг на друга наскакивают… Коська будет белый петух — у него же волосы белые, а Женька — рыжий.
