Вацлав Чтвртек - О добром разбойнике Румцайсе, Мане и сыночке их Циписеке
— Этого так оставлять нельзя! Эдак грозы останутся без радуги.
Он обмахнул рукавом сапоги и заторопился по тракту в Ичин.
Вошёл он в городские ворота и увидел бургомистра Гумпала. Поскольку князь всё ещё сидел взаперти в башне, княгиня Майолена снова назначила Гумпала главой города, чтобы городская власть была в крепких руках.
Гумпал вышагивал в новых полосато-радужных штанах через площадь к ратуше.
«Шпанский продаёт радугу городской знати на штаны, — сказал себе Румцайс. — Надо спешить».
Бургомистр Гумпал шёл по площади, а Румцайс — следом за ним. Поднимаясь по ступенькам к дверям ратуши, Гумпал невзначай оглянулся и увидел Румцайса. Он поднялся ещё на одну ступеньку и говорит:
— Ну, Румцайс, уж не задумал ли ты снова чего против меня? Князю от тебя уже досталось. Только недолго гулять тебе на Свободе. Княгиня Майолена возвращается из Копытова, она выпишет из Фландрии замочного мастера и он выпустит его светлость князя из башни.
Румцайс не ответил на это ни «да», ни «нет» и тихой разбойной поступью направился в галантерейную лавку Шпанского.
Шпанский разложил в витрине лавки несколько локтей радуги и даже бумажку с ценой прикрепил: «По два гульдена за локоть». А из дверей лавки выбежала жена его Шпанская и закричала на всю площадь:
— Сейчас мой порежет на куски и остальную радугу, и мы станем продавать её и простым людям!
Румцайс, не мешкая, подался в лавку, а там Шпанский кромсает ножницами радугу на кусочки.
Румцайс как грохнет кулаком по прилавку:
— Хватит! Пойдёшь со мной и вернёшь радугу на небо!
А Шпанский ему:
— Накось! — И постукал себя ножницами по носу. — Вот это видел?
— Ты что же, собираешься торговать краденым товаром? — попробовал Румцайс вразумить его по-хорошему.
— Приятно услышать такое именно от разбойника!
Шпанский презрительно скривил губы и как ни в чём не бывало продолжал стричь радугу.
Румцайс вынул пистолет.
— Видишь пистолет? Я сейчас как стрельну, а ты как испугаешься, и я всё равно отберу у тебя радугу.
— Ничего ты не выстрелишь, — преспокойно отвечает лавочник. — Сырость-то вон какая тут от радуги. Порох твой давно отсырел.
Румцайс нацелился пистолетом в угол и нажал курок. А пистолет — молчок.
— Вот видишь, — хихикнул Шпанский и знай себе стрижёт.
Засунул Румцайс пистолет назад за пояс и вышел из лавки. Встал на площади, опёрся на борт фонтана и задумался: как найти управу на галантерейщика?
На башенных часах пробило двенадцать. Двери ратуши распахнулись, из них вышел бургомистр Гумнал, постоял, поглядел, какая погода на дворе, и, как обычно, направился в обход площади на прогулку. Он важно шагал в новых радужных штанах под аркадой галереи, не шагал, а, можно сказать, нёс себя.
Румцайс посмотрел на Гумпала, и его осенило в голову пришла та самая нужная мысль, которую он ждал. Он тихонько перебежал площадь и спрятался за одной из колонн галереи возле лавки Шпанского.
Когда Гумпал важно прошествовал мимо, Румцайс подстерёг его, и — хвать за радужные панталоны, сдёрнул их и лишил бургомистра заодно со штанами и всей его важности. Гумпал ахнул и влетел в лавку галантерейщика.
— Что за дрянь ты мне подсунул вместо ткани? — закричал он с порога. — В жизни подобного не видел! Штаны с меня ветром сдуло или уж не пойму, как ещё. Ты продал мне негодный товар, я через это пострадал, потеряв штаны, а вдобавок и своё достоинство. За штаны ты заплатишь семь гульденов, а за утрату мной достоинства — триста.
Шпанский — ни в какую: не дам, мол, и всё тут.
Гумпалу надоело препираться с лавочником. Свистнул он что есть силы в свисток, и в тот же миг на свист явился староста Фиштула с двумя городскими стражниками.
— Шпанский, шагом марш в кутузку!
А Румцайс, не теряя времени, принялся орудовать у Шпанского. Он быстренько смотал радугу, что лежала на прилавке, и засунул сё за пазуху. Радуга такая тонкая и нежная, что её вошло бы туда и тысяча метров! Потом он как ни в чём не бывало вышел из лавки.
Дома Маня взяла иголку и сшила куски, которые лавочник успел порезать. Она трудилась до тех пор, пока всю не сшила. И тогда Румцайс снова повесил радугу на небо, только ичинский конец подтянул немного повыше, чтобы Шпанский больше не мог его достать.
Как Румцайс ловил рыбу
Когда Ржаголецкий лес перестал дрожать и трепетать после страшной грозы, переломавшей немало деревьев, Румцайс сказал Мане:
— Дров у тебя теперь довольно, а я отправлюсь на рыбалку, принесу чего-нибудь к обеду.
— Поторопись, Румцайс, полдень близко, — напомнила ему Маня.
Румцайс вырезал ореховый прут, сделал себе удилище. Привязал к нему леску, сплетённую из шести конских волосков, на крючок нацепил муравьиное яйцо. И сел с удочкой на берегу лесного озера выше пещеры, где издавна находились владения водяного Ольховничка.
Волны поигрывали поплавком, но ни одна рыба не тронула приманку.
Румцайс встал, решив сходить в Ичин и купить к обеду хотя бы селёдку. Тут поплавок заплясал и исчез в чёрной глубине омута. Румцайс дёрнул удочку с такой силой, что в кронах дубов загудело. Но на крючке вместо рыбы Румцайс увидел пробку. Здоровенную, выточенную из крепкого дуба затычку.
Румцайс недоуменно покачал головой, отцепил её и зашвырнул в траву.
А по воде пошли круги, посреди озера образовалась воронка, вода в ней стремительно завертелась, даже в глазах зарябило, и всё убывала, пока не показалось голое дно. И в нём — чёрная дыра.
А у дыры сидит водяной Ольховничек и так это кисло говорит Румцайсу:
— Спасибо тебе огромное за то, что ты выдернул затычку из пруда. — И, расстроенный, грустно кривит свой лягушачий ротик.
Румцайс попробовал его утешить:
— Не огорчайся. Я сейчас верну её на место.
Но как пи искал он пробку в траве на берегу, как ни шарил — не нашёл.
Водяной Ольховничек тем временем высыхал и усыхал, делаясь всё меньше и меньше, и жалобно причитал:
— Ах, Румцайс, чтоб тебе было так же жарко, как мне сейчас! Если ты сию минуту не вернёшь пробку на место, я высохну и превращусь в щепку!
Он и правда высыхал и становился меньше и меньше. Не приди туда Маня с ведром воды, тут бы и конец наступил Ольховничку. Румцайс поскорее сунул Ольховничка в ведро, ещё и похвалил новую квартиру:
— Посмотри, как тебе в нём хорошо.
Стоило Ольховничку немного пропитаться водой и прийти в себя, он оживился и снова принялся упрекать Румцайса:
— Тесно мне. Разве может водяной жить в ведре?
И так вертелся и гнездился в нём, что чуть не перевернулся вместе с ведром.
— Румцайс, хватит разговоры разговаривать, — вмешалась тут Маня. — Достань хорошую затычку и приведи пруд в порядок.
Румцайс измерил камышинкой отверстие в дне и пошёл в Ичин. Он обошёл лавки на площади, на улочках, заглянул во двор к бондарю Фейфаре.
— Тебе чего, Румцайс? — спросил бондарь.
Румцайс показал ему отметку на камышинке:
— Мне нужна вот такая большая пробка.
Фейфара порылся в готовом товаре — среди бочек и затычек — и говорит:
— Нет у меня ничего подходящего.
Пошёл Румцайс дальше и в одном из дворов увидел, как торговец вином Кастл перемывает бочки, их у него была огромная куча, и в каждой бочке — затычка. Подошёл Румцайс тихонько и стал замерять своей камышинкой. Как назло, подходящей оказалась пробка из самой нижней бочки.
— Вот как раз то, что мне нужно.
Дёрнул он затычку из бочки, да и выдернул её вместе с бочкой, и развалил всю кучу. Двор Кастла стоял на склоне, и все бочки покатились на Румцайса. Он побежал, бочки загромыхали за ним следом, а за бочками катился толстый торговец Кастл.
И вот все вместе понеслись они по улице на площадь. Кастл бежал, бежал да и запыхался. Остановился, красный от злости, как рак, и закричал вслед Румцайсу:
— Всякому терпению приходит конец! Твоими шуточками все уже сыты по горло! Прошёл слух, что его светлость князь будет жаловаться на тебя самому императору в Вене!
Но из-за грохота бочек Румцайс не расслышал этих слов. Он мчался впереди бочек и добежал до самых казарм. Сам-то он успел проскочить в ворота, а бочки не успели. Солдат, стоявший на посту у входа, закричал на них:
— Стой, не то стрелять буду!
Бочки с перепугу так и застряли в воротах. А Румцайс уже шнырял по казарменному двору в поисках подходящей затычки для пруда Ольховничка. Видит: стоит в углу двора пушка. Дуло у неё забито пробкой — шпунт называется, чтоб дождём не заливало.
Измерил Румцайс шпунт камышинкой и обрадовался:
— Точь-в-точь такая затычка у Ольховничка в пруду была. И потянул шпунт из пушки.
Увидел это из окна казармы офицер.
— Ты что? Чего тебе надо? — закричал он на Румцайса.
— Шпунт для Ольховничка!
И продолжает выковыривать его: забит он был глубоко и ничем нельзя было его подцепить.
— Отойди от пушки, она заряжена! — крикнул из окна офицер.
