Виталий Губарев - Павлик Морозов (другой вариант)
Пришла в школу. Двор зарос бурьяном, всюду грязь, паутина, стекла выбиты. А ребятишки услышали, что приехала новая учительница, и сбежались в школу. Я им говорю: „Приходите, дети, утром, будем бурьян во дворе полоть“. А сама чуть не плачу...
Ночью - темнота: не завезли в кооператив керосин. Лежу я в постели, кусаю губы, чтобы не разреветься, и думаю: нет, здесь я не останусь, завтра же пойду пешком за пятьдесят километров в районо и скажу, что возвращаюсь в Ленинград. А не отпустят - сама уеду!
Утром собрала я чемоданчик и вдруг слышу под окошком детский голос: „Здравствуйте, Зоя Александровна!“ Выглянула, смотрю - стоит мальчик и смотрит на меня смущенно, но с надеждой. „Чего тебе, мальчик?“ Он отвечает: „А вы говорили, чтобы мы пришли бурьян полоть, вот я и пришел“...
И я стала, девочки, полоть бурьян! Правда, это звучит символически?
Сегодня был утренник в честь окончания учебного года. Поймете ли вы, какое удовлетворение испытала я сегодня? Меня благодарили родители, простые, хорошие люди, которым живется здесь очень нелегко. Дети преподнесли мне огромные букеты полевых цветов. Мальчик, благодаря которому я осталась в Герасимовке, оказался лучшим учеником в школе, он председатель совета пионерского отряда, организованного мною прошедшей зимой.
Этой же зимой я устроила в деревне избу-читальню, которой сейчас заведует одна крестьянка, закончившая при моей школе ликбез. Теперь у местных жителей одна мечта - колхоз. О нем говорят на собраниях, дома, на улице, в избе-читальне. Впрочем, конечно, далеко не все хотят, чтобы в Герасимовке был колхоз. Однажды ко мне в комнату влетел камень с запиской: „Если ты, проклятая комсомолка, не перестанешь агитировать за колхоз, скажи своим пионерам, чтобы они приготовили тебе гроб“.
Есть в Герасимовке группа кулаков и подкулачников, которые ненавидят меня. Ну и пусть! В Герасимовке нет ни одного члена партии, а я - единственная комсомолка. И все-таки я не одинока, и я твердо знаю, девочки, что победят те, кто со мной!
Герасимовка разделилась на два враждующих лагеря. Раскол произошел даже во многих семьях. Например, крестьянка, заведующая избой-читальней - Ксения Иванова страстно мечтает о колхозе. А ее муж, Федор Иванов, не хочет о нем даже слышать...»
Учительница подняла голову. За окном послышался скрип подводы, и мужской голос негромко окликнул:
- Зоя Александровна!
Она откинула занавеску и выглянула из окна. В ходке, остановившемся у школы, сидели двое: незнакомый крестьянин и человек в кителе с забинтованной головой.
- Не узнаете, Зоя Александровна? - сказал человек в кителе, подходя к свету. Теперь она вспомнила: это работник райкома партии Дымов.
- Николай Николаевич! Что с вами?
- Неприятное приключение... - На бледном лице Дымова усталая улыбка. - Ехал сегодня к вам в Герасимовку, и кто-то подстрелил меня в дороге... Да вы не беспокойтесь: самая пустячная контузия в голову. Через три дня сниму повязку. Спасибо, крестьяне из соседнего села подобрали и вот доставили в Герасимовку...
ГЛАВА IV
ОТЦОВСКИЕ КОНФЕТЫ
В избе было жарко и душно. Трофим сказал Татьяне:
- Ужинать будем во дворе, под березой. - Он поднял жестяную лампу и пошел на крыльцо. - Федюшка, пойди покличь деда и Данилу, скажи, чтобы приходили ужинать. И скажи им - есть у меня ужину кое-что...
Федя со всех ног бросился в соседний двор и через минуту явился обратно.
- Папанька, дедуня тебя к себе кличет.
- А что такое, сынок?
- Арсений Игнатьевич в гости к дедуне пришел.
Трофим торопливо шагнул к жердяному забору.
- Ужин, значит, накрывать не надо? - крикнула вслед Татьяна.
- Накрывай, накрывай, сейчас всех приведу. - Он скрылся по ту сторону забора.
На березе чуть шелестели листья. На свет налетели, мошки и заклубились вокруг лампы серым роем.
Трофим долго не возвращался. Наконец на соседнем дворе всхлипнула гармошка и в калитку один другим протиснулись дед Серега с бабкой Ксенией, Кулуканов, Трофим и Данила с гармошкой.
Стар дед Серега - почти семьдесят лет. Голова серебряная, лицо в морщинах. Стар, но еще крепок дед, не сравнишь с бабкой. У той нос совсем по-старчески повис над шамкающими губами, голова ушла в плеч: за плечами горб. А дед, подвыпив, еще иной раз сплясать может, ничего, что ноги кривые. И сейчас шел дед Серега, покачиваясь, и на ходу пел тоненько и фальшиво, потряхивая головой и жмурясь:
- Бывали дни весе-елые, гулял я, молодец... И-их!..
Уже порядком захмелевший Трофим крикнул:
- Таня! Принимай гостей... Арсений Игнатьевич садитесь к столу.
Кулуканов, кряжистый, аккуратно одетый мужик с острой седой бородкой, неторопливо снял картуз, повесил его на стул, степенным жестом пригладил волосы. В каждом его движении чувствовалось, что он знает себе цену, твердо стоит на земле и ко всем относится несколько снисходительно.
- Вот это люблю - от стола к столу! - сказал он хрипловатым голосом и, увидев, что Трофим поставил на стол бутылку водки, прибавил со смешком: - Только-то и всего? На такую честную компанию как бы не маловато, а, Серега?
- Маловато... - поддакнул дед. - Не по-председательски...
Трофим сказал заискивающе:
- Да я ж не знал, Арсений Игнатьевич, что вы гостили у папаньки. Я бы приготовил...
- А мы поправим дело! - Кулуканов потер руки. - Данилушка, сбегай ко мне домой. Благо тут недалеко, через дорогу. Скажи моей старухе, чтоб дала бутылочку самодельного. Скажи, у начальника гуляем! - крикнул он вслед убегающему Даниле и прибавил: - Самогон у меня, Трофим, огненный!
- Знаю, знаю, Арсений Игнатьевич. У вас все как полагается, - закивал Трофим.
В калитке показался Павел. Федя бросился ему навстречу.
- Братко пришел! Ой, гляньте, карасей сколько!
Дед приподнялся:
- А-а, рыболов! Ну, поди, поди сюда, внучек.
Павел на ходу шепнул брату, косясь на стол:
- Отец не злой?
- Веселый, Паш... Все смеется!
Отец прожевал кусок мяса, старательно вытер рот.
- Ты что же, сынок, так поздно?
Далеко зашли, папанька... На той стороне озера были с Яшкой Юдовым.
- Смотри, потонешь когда-нибудь. Ну, садись ешь. Налей-ка ему, Татьяна.
Мать подала сыну миску со щами, села рядом, погладила рукой по его жестковатым темно-русым волосам.
- Не хлебай, Пашутка, быстро, поперхнешься.
Данила принес бутылку самогона.
- А вот и подкрепление! - оживился дед и проворно разлил самогон по стаканам. - Арсений Игнатьевич, будьте здоровеньки!
Павел ел, обжигаясь и морщась, искоса поглядывая на двоюродного брата. Данила сидел, развалясь на скамье, глаза - как у деда, помутневшие и узкие. На верхней губе у него растет, да никак не вырастет, редкий рыжеватый пух. Павел знает, что Данила часто скребет бритвой под носом, чтобы усы лучше росли. Хочется ему походить на взрослого мужика. Вот и сейчас сидит он и крутит непослушными пьяными пальцами папиросу.
- Так ты говоришь, Трофим, приходил Потупчик на меня жаловаться? - спросил Кулуканов, щурясь на свет.
- Я ему как следует сказал, Арсений Игнатьевич!
- Волю он большую взял, этот Потупчик! - сказал дед. - Нет у него уважения к начальнику... Ох ты, боже мой! То ли было... Служил я при царе тюремным надзирателем в Витебской губернии...
- Дедуня, ты уже сто раз рассказывал! - усмехнулся Данила.
- А ты не перебивай!
- О хорошем, Данилушка, и вспомнить не грех, - заулыбался Кулуканов.
Привстав, все больше оживляясь и помахивая пустым стаканом, дед говорил:
- Да, так вот, служил я тюремным надзирателем... С начальством всегда в ладу, Арсений Игнатьевич! Как, бывало, зайдет жандармский ротмистр Поликарп Юльевич Зарядин, царство ему небесное, и сразу меня по плечу пальчиком постукает: «Здорово, Морозов!» - «Здравия желаю, господин ротмистр!» Стою не шелохнувшись, все жилочки, как струны, натянуты! И такая благость в душе, господи боже мой! - даже плакать хочется. А он, Поликарп Юльевич, еще пошутит, бывало: «Что смотришь на меня, аки пес, Морозов?»- «По уставу, господин ротмистр, - говорю я, - приказано есть начальство глазами!» - «На тебе Морозов, за верную службу красненькую!..» Да-да, Арсений Игнатьевич, деньжата всегда водились!-Дед пристукнул стаканом по столу и снова запел: - Быва-али дни веселые...
- Другие теперь люди пошли, Серега, не те времена, - сказал Кулуканов и наклонился к Трофиму: - Нам теперь вот так друг за дружку держаться надо! - Он сжал пальцы в кулак, резко тряхнул им и, помолчав, кивнул на гармонь: - А ну, Данилушка!
Данила заиграл. Трофим и Кулуканов подпевал деду пьяными голосами. Павел, а за ним и Федя улыбались. Только шестилетний Роман на коленях у матери удивленно таращил на поющих круглые глазенки.
Дед резко оборвал песню, ударил кулаком по столу:
- Вот копил, копил деньгу, а все зря! А почему? Посудите сами, Арсений Игнатьевич... Скопил я в Витебске немалую сумму, переехал сюда, на Урал, на пустующие, значит, земли. Стал хозяйством обзаводиться. И обзавелся! Худо ли? - и лошадка, и коровка и всякая там живность!.. Так вот же, как на горе, задумал Трофим жениться! - Дед сурово взглянул на Татьяну, словно она была причиной всех его несчастий. - Женился, отделился, хозяйство расстроил! Ишь ведь, свою избу построил, забор меж дворами сделал... А разве можно хозяйство пылить? Его копить надо!
