Лидия Чарская - Том 34. Вечерние рассказы
— Ну, извини, пожалуйста, Розка — зелье, а это ангел, душонок, прелесть!
— Хороша прелесть: завиваться не позволяет. Да я и не подумаю слушаться.
— А я послушаюсь! Велика радость бараном ходить!
— К тебе не идут локоны, оттого ты и не хочешь! К тебе ничего не идет: курносая, белобрысая, не стоит труда и завиваться. Снимай папильотки скорее, подлизывайся для новой фурии! — и Полина, подняв руку, схватила белый узелок бумажки с закрученными в него волосами на голове младшей сестры и с силой потянула ее к себе.
— Ай-ай, больно! — не своим голосом завизжала Валя на всю квартиру и в свою очередь вцепилась в волосы сестры.
Неизвестно чем бы закончилось это столкновение, если бы в комнату не влетела миловидная румяная девушка лет семнадцати и бросилась разнимать сестриц.
— Барышни, золотцы мои! Перестаньте! Перестаньте, голубоньки! Полина Александровна. Валечка! Господь с вами! Мамашенька еще услышит! Ночь они что-то плохо спали нынче. Да и мамзель новая что подумает про вас! Сейчас приехали, не успели в дом войти, а тут уж и война сразу, прости Господи! Одевайтесь, барышни, лучше поскорее. Вадим Александрович сказал, что гости нынче будут вечером. Надо весь дом вверх дном снова перевернуть, стало быть, успеть!
— Кто? Кто будет? — так и всколыхнулись обе девочки, и глаза их сразу загорелись огоньками непреодолимого любопытства.
— Да товарищи, сказывали, Вадима Александровича, да Натальи Александровнины подруги.
— Значит, опять танцевать будут?
— Уж коли молодые господа будут, так и танцев не миновать!
— Тра-ля-ля-ля! — неожиданно запела и закружилась, как была в одной сорочке, по комнате Полина.
— Тра-ля-ля-ля! — вторила ей Валя, и обе сестрицы, забыв недавнюю ссору, схватились за руки и завертелись по комнате, еще босые и неодетые, выпевая мелодию модного вальса.
В это время Даша стояла посреди небольшой полутемной комнаты, единственное окно которой упиралось в стену соседнего дома, заставленной наполовину шкапами, с довольно убогой обстановкой в виде простой железной с жестким стружковым матрасом-постелью, с поломанным умывальником и кривоногим столом.
Комната эта, очевидно, имела назначение гардеробной. Старенький чемодан Даши Гаврила предупредительно положил на два составленных стула, чтобы молодой девушке можно было, не наклоняясь, разобрать вещи. На столе стоял поднос с чашкой уже остывшего кофе и куском ситного на тарелке.
Даша, не успевшая выпить чаю на вокзале, не без аппетита уничтожила и холодный невкусный кофе, и серый получерствый хлеб. Потом принялась разбирать свои несложные пожитки. В отдаленном углу комнаты стоял небольшой с выдвинутыми ящиками комод, очевидно, предназначенный для вещей гувернантки; в него-то и стала заботливо укладывать свои вещи молодая девушка.
Потом она с особенной заботливостью развернула два любительских снимка, сделанных ею прошлым летом во время вакаций собственноручно. На одной из фотографий был изображен старик крестьянин в рубахе навыпуск и в самодельных лаптях и пожилая женщина в сарафане. На другом — двое босоногих ребятишек в крестьянском же платье, тоже снятые Дашей прошлым летом, — ее брат и сестра.
Прежде нежели поставить на комод рядом с крошечным зеркальцем и рабочей корзинкой эти две фотографии в незатейливых бумажных рамках, Даша долго смотрела на первую из них затуманенными от слез глазами.
"Милые! Милые мои! — мысленно повторяла она, — вы видите, как нелегко сейчас вашей старшей дочурке! Чужой дом, чужие люди, дурно воспитанные, избалованные дети. Все это не может не волновать меня. Но я твердо, чего бы мне это ни стоило, выполню мою задачу и дойду с Божией помощью до намеченной мною цели. Не беспокойтесь за меня, милые, я приложу все свои старания, чтобы дать приличное образование Сереже и Маше, сделать их людьми, предоставить им возможность зарабатывать самим кусок хлеба. Только вы, мои дорогие батюшка с матушкой, помолитесь за свою Дашу там, на небе, чтобы вашими родительскими молитвами Господь умудрил и подкрепил ее".
Сильно билось сердечко девушки, и невольные слезы выкатились у нее из глаз, когда она нежно прижалась губами к дорогим ей изображениям.
Заглянувший в эту минуту в ее комнату Гаврила смущенно попятился было назад.
Но Даша быстро и незаметно вытерла слезы, поставила на комод портреты и твердым, уже вполне спокойным голосом спросила старика:
— Что вам надобно, голубчик?
— Пожалуйте в столовую, барышня, генеральша просят… Они сегодня раньше встали… Переговорить желают с вами, — и, указывая дорогу Даше, старый слуга повел ее за собой.
* * *
Теперь вокруг обеденного стола, так поразившего Дашу своим нечистоплотным видом, сидели старшие члены семьи Сокольских.
Быстрым взглядом окинув с порога комнату, Даша увидела их всех.
За самоваром в широком и удобном кресле находилась еще далеко не старая дама в белом, не особенно свежем капоте, с небрежно причесанной головой, очень полная, рыхлая, с желтым одутловатым лицом и пухлыми руками с короткими пальцами.
Даше сразу бросилось в глаза поразительное сходство ее с Валей. Мать и дочь обладали теми же вздернутыми носами и выпуклыми серыми глазами, теми же светлыми мягкими волосами.
Против хозяйки дома сидел с газетой хозяин в черном потертом бархатном халате с синими отворотами и с таким же поясом с кистями. Но совершенно лишенный волос череп был прикрыт бархатной шапочкой, а на длинном хрящеватом породистом носу сидело золотое пенсне, с помощью которого он читал газету, забыв, казалось, вовсе о стакане с остывшим чаем. По правую руку от старика сидела молодая барышня в какой-то небрежной распашной блузе, бледнолицая, худенькая, с усталым лицом и тонкими губами.
Это бледное усталое лицо имело несомненное сходство с лицом Полины; сходство это еще усугублялось массой разноцветных папильоток, которыми была вооружена голова барышни под легким газовым шарфом, наброшенным на нее. Она пила кофе маленькими глотками, не отрывая глаз от книги, лежавшей у ее прибора. Четвертым лицом за столом был юноша лет шестнадцати, худой, с по моде прилизанными на английский пробор волосами, с быстрыми маленькими глазками и таким же тонким ртом, как и у старшей сестры. При появлении в столовой Даши все головы, за исключением самого Сокольского, повернулись к ней, и с нескрываемым любопытством взгляды присутствующих устремились навстречу девушке. Один хозяин дома по-прежнему не отрывался от газеты. Быстрыми шагами Даша подошла к столу и, не без достоинства поклонившись хозяйке дома, проговорила:
— Дарья Гурьева. Мне передавали, что вы желали говорить со мною.
— Очень приятно, очень приятно, — протягивая ей свою пухлую руку, проговорила Екатерина Андреевна Сокольская. — Наконец-то вы приехали. А то девочки мои совсем от рук отбились без надзора. Ведь два месяца прошло, как от нас уехала Розалия Павловна, а вы сами знаете, как бездействие вредно отзывается на живых и непосредственных натурах.
— Ну, уж вы скажете тоже, мама, — бесцеремонно прервала мать Наташа Сокольская (барышня в распашной блузе с папильотками под шарфом на голове), — хороши непосредственные натуры, нечего сказать! Надеюсь, мадемуазель, — слегка прищурив глаза и кивнув головой в ответ на почтительный поклон Даши, обратилась к ней барышня, — что вы возьмете в ежовые рукавицы наших сестер: невозможные, отвратительные девчонки!
— Натали права, — вмешался юноша, обдергивая на себе курточку с форменными пуговицами одного из средних привилегированных заведений столицы и шаркая ногою по адресу Даши, — пожалуйста, наказывайте их почаще, мадемуазель, это им полезно. А главное, передайте им, что если они будут бегать ко мне в комнату и таскать там карандаши и ручки, так я им уши оборву обеим.
— О Вадим, как можешь ты так говорить о маленьких сестрах, — вмешалась Екатерина Андреевна, укоризненно покачивая головой.
Но тот только махнул рукою и, промямлив что-то себе под нос, встал из-за стола, подошел к матери, наскоро чмокнул ей руку, то же самое проделал с рукой отца и поспешно вышел из комнаты, сказав с порога, что он опоздает в училище и должен спешить поэтому. Тут только хозяин дома оторвался от своей газеты.
— Гм! Гм! — произнес он недоумевающе, — почему это Вадим сегодня едет в училище, а вчера не уехал!
— Ах, Alexandre, как же ты не помнишь, ведь вчера был абонемент в опере! А после театра Вадиму было уже поздно ехать! — вступилась за сына мать.
— Ну, матушка, ему учиться надо, а не по театрам ездить! Того и гляди на третий год в классе останется. Что мы будем тогда с таким верзилой делать! Мне и с девчонками возни немало. Для учебного заведения Полина и Валерия ничего не знают, гувернантки у них через три месяца меняются… Гм! Гм! — закашлялся Сокольский-отец, тут только заметив Дашу, и, поднявшись со стула, отвесил ей почтительный поклон.
