Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать
– Вы мне просто на нервы действуете! – и, выбежав из кухни, хлопнула дверью.
После обеда вернулся Курт. Он принес маме букет цветов, и мама была растрогана.
Потом Курт попробовал поговорить с Ильзой. Пусть она все-таки скажет, где она была. Она ведь среди людей живет, не среди зверей каких-нибудь. Он, например, многое может понять.
– Аминь! – ответила Ильза.
Татьяне понравилось это слово. Она бегала вокруг Курта и все повторяла:
– Аминь, аминь, аминь, аминь!
Мама вообще не разговаривала с Ильзой. Зато мне она сообщила, что теперь у нас все пойдет по-другому. Раз не выходит по-хорошему, надо принять другие меры. Она повысила голос:
– Теперь Ильза никуда не будет ходить по вечерам! А после школы ей придется тут же возвращаться домой!
Еще мама сказала, что Ильза не получит больше денег на карманные расходы. И никаких новых платьев.
Ильза лежала в нашей комнате на постели и читала газету. Но мама говорила так громко, что она наверняка слышала каждое слово.
– Ей слишком хорошо живется! Вот в чем дело! – крикнула мама.
И вдруг она, словно фурия, бросилась в ванную. Она рванула дверцу зеркального шкафчика и с криком «Вот, вот, вот! Все у нее есть!» стала выбрасывать из него всю Ильзину косметику.
Бутылочка с подводкой для глаз упала на кафельный пол и разбилась. Губная помада полетела в ванну, а тюбик с тоном в раковину.
Все гремело и дребезжало. Оливер и Татьяна вошли в ванную и с испугом глядели на эту сцену. Потом пришел Курт и попросил маму взять себя в руки.
Мама прикусила нижнюю губу, у нее немного дрожала голова и руки, но она все-таки нашла щетку для волос и причесалась, а потом сказала, обращаясь ко мне: «Убери-ка все это!» – и вышла из ванной.
Курт стал помогать мне убирать остатки косметики. Но это оказалось не так-то просто. Трудно себе представить, сколько черной жидкости содержится в такой крошечной бутылочке с подводкой. Мы терли и терли как бешеные, но кафельный пол становился все чернее и чернее. А так как Татьяну и Оливера невозможно было выгнать из ванной и они топтались в черной луже, вскоре и ванна, и стены, и полотенца стали черными. И вдруг Оливер схватил своей черной лапой Курта за рукав. На белой рубашке Курта теперь красовалось черное пятно. Он бросил тряпку и крикнул:
– Черт бы побрал всю эту грязь! Мне-то какое дело до всего этого! Пусть сама убирает!
Он выскочил из ванной. Черные следы от его ботинок на дорожке в передней еще и теперь видны. Кого он имел в виду, говоря: «Пусть сама убирает!» – маму или Ильзу, – я не знаю.
Я, во всяком случае, еще целый час терла пол в ванной, и мне, по правде сказать, было себя немного жалко.
Ильза лежала до вечера на постели и читала газету, а потом – старые выпуски с Микки Маусом и старые детские книжки. Говорить со мной она не хотела. Каждые две минуты она смотрела на часы. Я видела, что она нервничает – она обкусывала кожу на пальцах. (Раньше Ильза грызла ногти. С тех пор, как она делает маникюр, она кусает пальцы.)
Потом в передней зазвонил телефон. Мама взяла трубку. Раз пять она повторила: «Слушаю! Кто говорит? Слушаю!» Но ей не отвечали.
Через полчаса снова зазвонил телефон. На этот раз подошла я. Мужской голос сказал:
– Добрый день. Попросите, пожалуйста, Ильзу.
Мама была тут же в передней, она разбиралась в шкафчике для обуви.
– Кто это? – спросила она меня.
– Ильза, тебя! – крикнула я.
Мама подошла и взяла трубку у меня из рук.
– Простите, кто говорит? Алло, кто говорит? Да отвечайте же!
Я, наверное, и сама бы ни слова не ответила, если бы на меня так рыкнули. Мама бросила трубку.
– Опять никто не отвечает! – резко сказала она. А потом начала допрашивать меня, какой это был голос – мужской или женский.
Я не знала, что отвечать. Через открытую дверь я видела Ильзу – она стояла посреди комнаты. Она вскочила с кровати, когда я позвала ее к телефону, а теперь пристально смотрела на меня.
– Женский голос. Какая-то девочка, – сказала я.
– Ты в этом уверена?
– Там такой шум был в трубке, но, по-моему, это Ули.
Ильза продолжала глядеть на меня в упор. Мне показалось, что она хочет сказать: «Молодец, хорошо, сестричка. Продолжай в том же духе!»
– Нет, это точно Ули, – сказала я.
Ильза вышла в переднюю.
– Мы хотим вместе делать математику, – сказала она. – У нас на той неделе контрольная.
Ильза сказала это не мне и не маме, а обращаясь к стене. Потом она добавила:
– Ну, я пошла.
– Ты останешься дома! – крикнула мама.
– Я ей уже обещала, а кроме того, я провалюсь на контрольной! – крикнула Ильза.
Мама язвительно рассмеялась.
– Обещала, обещала! – И она стала говорить, что Ильза прежде всего должна выполнять обещания и обязанности по отношению к своей собственной семье.
– Какие же это обязанности? И кого ты подразумеваешь под моей собственной семьей?
Ильза спросила это не менее язвительно. Мама побледнела. Она несколько раз открыла рот и снова закрыла его, не проронив ни звука. Потом повернулась и пошла на кухню. Но возле двери кухни вновь обернулась и сказала:
– Какие у тебя обязанности и кто твоя семья, об этом тебе в ближайшие дни придется как следует поразмыслить!
Мама и Ильза глядели друг на друга, не отводя глаз, и вдруг я заметила, как они похожи. Мама, и как только я раньше не замечала,– это просто постаревшая Ильза! Даже кошачий взгляд у нее, точно как у Ильзы. Я увидела это, когда она сказала:
– Так вот запомни! С сегодняшнего дня ты никуда не уходишь. Если понадобится, я сама буду провожать тебя в школу и заходить за тобой после уроков. Пока еще тут распоряжаюсь я!
Я знаю мою сестру. И я поняла: сейчас что-то произойдет. Больше она не сможет сдерживаться – или заорет, или разобьет что-нибудь. Я боялась даже, что она бросится на маму.
Но Ильза сделала нечто совсем другое. Она отвела взгляд от мамы, сняла трубку и стала набирать номер. Я стояла с ней рядом и видела, что она набирает цифры 4 и 6. 4 и 6 – первые цифры папиного телефона.
Как видно, к телефону подошла папина жена, потому что Ильза сказала:
– Попросите, пожалуйста, папу!
А потом Ильза сказала, и голос ее при этом дрожал:
– Это Ильза говорит.
– Нет, это уже превосходит все! – крикнула мама. Она хотела вырвать трубку у Ильзы из рук.
Но Ильза крепко держала трубку. Три раза она повторила:
– Папа, послушай, папа. Я...
И тут маме удалось вырвать у нее трубку. Теперь мама, держа в одной руке трубку, другой старалась отпихнуть от себя Ильзу.
– Попробуй у меня только! – шипела она. А в трубку она сказала:
– Нет, нет, извини! Это я не тебе!
И начала объяснять папе, что Ильза ведет себя безобразно, а сейчас она, видно, совсем свихнулась и еще вздумала обращаться к отцу за помощью. Но – и в голосе мамы появилась угрожающая нотка – для этого нет пока никаких оснований, а кроме того, она запрещает кому-либо вмешиваться в воспитание ее детей.
Что сказал папа, не было слышно, но, видно, что-то такое, что не понравилось маме. Она резко ответила:
– Да-да, это тебе, конечно, необходимо!
Потом папа еще что-то говорил, а мама все повторяла одно и то же:
– Это просто смешно! Смешно, смешно, смешно!
И вдруг она громко крикнула:
– Ах, понимание! Может, у тебя есть понимание?! Да уж, конечно! Ну давай, давай. Только тогда сам неси ответственность. Полную ответственность!
И тут мама стала жаловаться, что Ильза вчера вернулась домой в два часа ночи и рассказывала одни небылицы, все сплошное вранье, правды от нее не добьешься. Потом она замолчала, несколько раз кивнула и с довольным видом протянула трубку Ильзе.
– Пожалуйста, поговори с твоим отцом. На вот, поговори!
Ильза взяла трубку и приложила ее к уху. Я стояла рядом и слышала папин голос. Он говорил что-то очень быстро, что именно, я разобрать не могла. Ильза держала трубку у уха всего несколько мгновений, а потом просто выпустила из рук. Мама успела ее подхватить прежде, чем она упала на пол. Ильза какой-то деревянной походкой направилась в нашу комнату. Она подошла к своей постели, бросилась на нее и начала реветь, очень громко.
– Истеричка! – сказала мама.
Я подошла к Ильзе. Села к ней на кровать.
– Что он тебе сказал?
Сперва я не могла разобрать, что сказал ей папа, потому что Ильза все время всхлипывала и говорила таким рыдающим голосом, что ничего невозможно было расслышать. Наконец я поняла. Папа сказал ей, что он не может в это вмешиваться, а она должна вести себя хорошо и слушаться маму. Мама желает ей только добра.
– Но ведь зла она тебе, вообще-то, не желает, – сказала я. Но прозвучало это как-то неубедительно. Ильза выпрямилась.
– Плевала я на то, что она мне желает! Никакого добра тут нет. Что угодно, только не это!
