Тальбот Рид - Старшины Вильбайской школы
— Я желаю внести поправку к предложению мистера Котса!
Тут Блумфильд, который понял, что должно было последовать, прервал оратора:
— Для поправок теперь не время: предложение не было еще поддержано.
Но Парсон вошел в свою роль, и угомонить его оказалось не так-то легко.
— Как не время для поправок? Самое время!.. Прошу вас не учить меня правилам заседаний… Я желаю внести поправку и внесу ее — всю ночь простою здесь, а все-таки внесу. (Громкие рукоплескания со стороны «Картечницы».) Вы долго помыкали нами. Нам это надоело… (Слышны голоса: «К порядку! К порядку!») Знаем мы эту песню!..
Президент. Не угодно ли почтенному члену палаты…
Мистер Парсон. Нет, не угодно. Я не замолчу, потому что имею право говорить; мы все имеем право говорить, и мы будем говорить, вот вам! Здесь мы все равны (обращаясь к своим), не правда ли, джентльмены? (Крики членов «Картечницы»: «Правда, правда!»)
Тут поднялся было Ферберн, но Парсон не дал ему пикнуть:
— Нечего, нечего, не надо нам ваших нравоучений! Мы не замолчим. Нас целая партия, и мы постоим за себя! (Голос Бошера: «Слушайте, слушайте!») Вы думали командовать нами! Напрасно: вам это не удастся… Я еще не начинал своей речи… (смех) и не начну до тех пор, пока вы не замолчите…
Тут со всех сторон раздались голоса: «К порядку, к порядку!» Видя, что скоро ему придется уступить силе, оратор прокричал, обращаясь к своим:
— Поддержите меня, джентльмены, я совсем осип… — Затем, обращаясь ко всей палате: — Вы воображаете, что мы маленькие дурачки…
— …мы маленькие дурачки… — поддержал оратора хор его союзников.
— Ошибаетесь, мы не глупее вас!
— …глупее вас…
Тут президент сделал новую попытку водворить порядок:
— Парсон и вы, мальчуганы, если вы сейчас же не угомонитесь, вас выведут.
— Кто нас выведет? Попробуйте! Ай, ай! Держись, братцы!
Последнее восклицание Парсона было вызвано тем, что несколько человек принялись приводить в исполнение угрозу президента. Оратора взяли за руки и за ноги и потащили к дверям, но и тут, энергично вырываясь и дрыгая ногами, он продолжал угощать палату своим красноречием. Союзники его вели себя не менее храбро: цепляясь за столы и скамьи, они неистово визжали и отбивались, пока их всех по одному не вытащили за дверь. Но даже и в коридоре они продолжали стоять за «свободу слова», то есть колотили кулаками в дверь и выкрикивали что-то в замочную скважину. Уступили они только силе: отряд добровольцев, вызванный президентом, чтобы «очистить входы в палату», вышел в коридор и засадил храбрецов в дальний дортуар, где они и закончили вечер, усталые, осипшие, но вполне довольные собой.
Между тем в зале заседаний серьезные дела шли своим порядком. По удалении маленьких бунтовщиков палата продолжала обсуждать сравнительные достоинства древних языков и математики. Многие из старших воспитанников и двое-трое из средних классов сказали более или менее удачные речи.
Вопреки ожиданиям всех присутствующих, Риддель не принимал никакого участия в прениях. Как от лучшего «классика» школы от него ждали длинной речи; но ни прямые обращения, ни насмешки не могли принудить его заговорить. Дело в том, что он ничего не слыхал. Он думал все о том же: как ему быть с Виндгамом, и еще о том, почему Виндгам не пришел на сегодняшнее заседание. Наконец он почувствовал, что не в силах оставаться дольше в бездействии. Он должен сейчас же разыскать Виндгама и переговорить с ним окончательно. Эта неизвестность становилась просто невыносимой… Воспользовавшись тем, что собрание задремало, слушая монотонную речь Тедбери, Риддель встал и вышел из комнаты. Но не успел он дойти до дверей, как голос Тедбери неожиданно смолк, и раздался громкий голос Вибберлея:
— Мистер президент, я вижу, что мистер Риддель оставляет заседание. Позвольте мне задать ему один вопрос, прежде чем он уйдет.
В голосе Вибберлея было что-то особенное. Видно было, что он заговорил неспроста. Палата встрепенулась, и все взоры обратились к старшине. Риддель остановился и обернулся к говорившему, видимо недоумевая, чего от него хотят.
— Мистер Риддель, мистер Вибберлей желает спросить вас о чем-то, — сказал ему президент.
— Я хотел только спросить мистера Ридделя, — начал Вибберлей скороговоркой, чтобы не дать времени президенту прервать себя, — я хотел только спросить его, не открыл ли он наконец, кто подрезал рулевой шнурок шлюпки Паррета во время последних гонок, или не подозревает ли он кого-нибудь, и если подозревает, то кого.
С последними словами Вибберлея собрание загудело, как улей. Отделение директора выразило протест против такого незаконного перерыва заседания, и даже Блумфильд крикнул через стол:
— Кто тебя просит, Вибберлей, поднимать этот несчастный вопрос? Я не позволил бы тебе говорить, если бы знал, что ты заговоришь об этом.
Несмотря, однако, на сумятицу, все заметили, как, услышав обращенный к нему вопрос, старшина побледнел и сделал резкое движение к двери, точно хотел убежать. Поэтому, когда Вибберлей повторил свой вопрос, настало мертвое молчание. Палата, видимо, ждала ответа. Благодаря короткому промедлению Риддель успел справиться с собой и ответил твердо:
— Я имею некоторые подозрения, но до тех пор, пока они не подтвердятся, я не скажу, кого я подозреваю.
С этими словами он вышел.
XXVI
РАЗЛАД
После того, что Риддель сказал в парламенте, ему не оставалось выбора. Подобно тому адмиралу, который, высадившись на неприятельский берег, сжег свои корабли, старшина отрезал себе путь к отступлению, сознавшись во всеуслышание в том, что знает или подозревает виновника приключения во время гонок. Теперь ему оставалось только кончить начатое. Сознание невозможности выбора придало ему смелости. Входя в зал заседаний, он еще колебался, как ему поступить, теперь же все было решено: он должен вывести преступника на свежую воду и сделает это. Был ли сам Вибберлей автором безыменного письма, задал ли он свой вопрос по наущению автора письма или же это было простою случайностью, Ридделя не занимало. Вопрос был задан, и Риддель был почти рад этому.
Прежде всего надо переговорить с Виндгамом и добиться, чтобы он сознался в своем поступке. Но разыскивать его тотчас после сцены, разыгравшейся в парламенте, когда любопытство каждого было возбуждено и все были настороже, нечего было и думать. Риддель решил дождаться вечера, когда Виндгам, по обыкновению, приходил к нему готовить уроки. Но тут опять явилось затруднение: вот уже несколько дней, с того вечера, как между ними произошел неприятный разговор, расстроивший обоих, мальчик не приходил к нему; надо, значит, послать за ним. Подумав, Риддель рассудил, что если он пошлет Виндгаму записку, это не может возбудить подозрений. Он дождался окончания парламентских прений, позвал своего фага Кьюзека и вручил ему записку к Виндгаму, в которой просил того непременно зайти к нему вечером. Кьюзек отнес записку и не преминул при удобном случае рассказать Виндгаму со всеми подробностями о знаменательных послеобеденных событиях.
— Ты много потерял, что не пошел сегодня на заседание, — сказал он. — Вот весело-то было!
— В самом деле? — спросил рассеянно Виндгам, которого несколько смутила записка Ридделя.
— Ужасно весело! Парретиты устроили настоящий скандал. Парсон нагородил с три короба чепухи… Какую-то там партию они образовали, «Картечницу», что ли… Подняли шум, крик ужасный. Их останавливают, а они еще хуже. Стали выводить, а они — драться… Наконец-таки вывели.
— Парретиты вечно глупят, — заметил Виндгам.
— Да, зазнались они; их давно пора осадить. Во вторник у нас с ними сражение — партия крикета.
— А-а! Непременно приду посмотреть на вас, — произнес Виндгам тоном мецената. Несмотря на свои горести, он не мог забыть, что принадлежит ко второй партии крикетистов и, следовательно, представляет собой в некотором роде особу. — Так вы намерены осадить их?
— Само собой. Последнее время они совсем разленились, а мы, наоборот, сделали большие успехи в игре… Да, о чем бишь я говорил? Ах, да: что парретиты наскандалили. Но это еще не все. Вот угомонили их, только все успокоились, стали говорить речи, встает Вибберлей и спрашивает Ридделя — как ты думаешь, о чем? — о гонках: правда ли, что он, то есть Риддель, знает, кто подрезал шнурок. Угадай, что ответил Риддель.
— Почем я знаю?
— Он ответил, что правда, то есть что он подозревает, кто это сделал.
— Кто же это сделал? — спросил Виндгам с живостью.
— В том-то и дело, что он не хотел сказать. «Пока я не узнаю наверное, не скажу», говорит, с тем и ушел… Все взбунтовались. Уж бранили Ридделя, бранили!.. Говорят: «Или он скажет нам, кого он подозревает, или пусть выходит из школы». Ну, да он сам расскажет тебе обо всем.
