Лев Разгон - Шестая станция
Как скоро выяснилось, совет мог и не дрожать, потому что он никогда не собирался, не заседал и все вопросы решались на собрании коммуны с участием комсомольцев и комсомолок, которые никакого отношения к «халупе-малупе» не имели, кроме того, что торчали в ней все время, свободное от работы, заседаний и сна.
Впрочем, нельзя было понять, когда спали комсомольцы в эти теплые белые ночи. Клуб закрывался рано. После десяти вечера, под напором уборщицы и сторожа, из ячейки уходили наиболее упорные комсомольцы. Где же находятся ребята, можно было догадаться лишь по песням. На обрыве, возле бывшей инструменталки, тоненькие девчачьи голоса, поддержанные басом Саши Точилина, рассказывали жалобную историю о том, как казак «кохав, кохав дивчинэньку, кохав, тай не взяв…». «Ой, жаль жаль!» — возмущался хор такой непорядочностью… По Волховскому проспекту всегда шли в ногу и пели новую, полюбившуюся песню:
В гавани, далекой гавани,
Пары подняли боевые корабли!..
Но, как правильно предсказал умный Варгес Ашотович Атарьянц, песенным центром стала «халупа-малупа». Почти до самого утра там звучали песни, и не было ни одного вечера, когда бы под гармошку Ромки Липатова не распевали историю про любовь Сеньки на кирпичном заводе. Больше всех от этой песни страдал коммунар Сеня Соковнин, которого все девчата просто изводили этой песней и требованием, чтобы он им объяснил, кого же из них он полюбил… Вот так пели, пока коммунары один за другим не скрывались в дверях «халупы-малупы», пока не высовывалась из раскрытого окна рыжая голова Юры Кастрицына и не раздавался его зычный крик:
«Словесной не место кляузе! Геть витсиля, черти полосатые! Уже на работу скоро!..»
Цветы в палисаднике так и не развели, клумб перед крыльцом так и не разбили. Вместо клумб и газонов перед «халупой-малупой» ребята утанцевали площадку до состояния гранита. Даже сильный летний дождь ничего не мог сделать с этой плотной, утоптанной молодыми ногами землей. Площадка эта скоро стала местом страстной дискуссии и борьбы с «танцевальным уклоном».
Надо сказать, что «уклонов» тогда было чрезвычайно много. Был «ученический уклон», когда спорили о том, надобно ли комсомольцу ходить в школу учиться или же ему лучше работать на социалистической стройке и уже, между прочим, усваивать никому не нужные сведения о ведрах воды, перекачиваемой из бассейна в бассейн, и о персидском царе Кире… Был «галстучный уклон»: находились ребята, убежденные, что комсомолец, носящий галстук, отсекает себя от пролетариата и переходит на какие-то скользкие и сомнительные рельсы, которые, как хорошо известно, до добра довести не могут…
И был «уклон танцевальный» — тот самый, спор о котором разбушевался под окнами комсомольской коммуны. Сначала ребята и не подозревали, как легко можно впасть в опаснейший «уклон». Когда теплым и сухим вечером являлся Роман Липатов с гармонью, всегда начинали танцевать. Танцевали старые, вполне идеологически выдержанные польку, падеспань и, конечно, несколько уклончивый, но обаятельный вальс. Никому в голову не приходило танцевать буржуазные фокстроты и танго, про которые они читали фельетоны в газетах. Мало ли до чего могла дойти разлагающаяся и загнивающая буржуазия?! Ходили слухи, что есть даже какой-то уж совершенно непристойный и из ряда вон выходящий танец чарльстон. Но это уже и вовсе было личным делом мировой буржуазии. Никто и не подозревал о близком родстве с этими страшными и подозрительными выдумками империализма той самой «цыганочки», которую самозабвенно отплясывала Ксения Кузнецова с Мишей Дайлером…
Но однажды у «халупы-малупы» появился, приведенный самим Омулевым, немолодой уже мужчина лет этак за двадцать пять, представленный председателем рабочкома как «инструктор по общественно-массовой работе культсектора губернского комитета профсоюза электриков». Инструктор с нетерпением проводил глазами ушедшего Степаныча, подождал еще пять минут и после этого железным голосом предложил всем бросить свои самостийные и неорганизованные занятия, подойти к нему поближе и послушать, что он о них и их действиях думает. После получасового доклада инструктора стало ясно, что «цыганочка» «по своим ритмам и направленности мотивации» непосредственно примыкает к фокстроту, чарльстону и другим штукам, придуманным буржуазией для отвлечения пролетариата от классовой борьбы.
— Мы против фокстрота, «цыганочки», против танцев, несущих разврат и нездоровые инстинкты! — кричал инструктор, размахивая руками.
Выяснилось, кстати, что мирные дедушкино-бабушкины полька, падеспань и падекатр являются злостными пережитками позднего феодализма и раннего капитализма. И вальс, такой милый и пленительный вальс, в общем, ничем от них не отличался в своей глубоко-зловредной сущности… Вместо этих вредностей и пережитков инструктор по общественно-массовой работе предлагал перейти на наши, пролетарские танцы, которые не только не вредны, но, напротив, вдохновляют пролетариат на созидательную деятельность, вселяют бодрость, «приводя конституциональный скелетно-мышечный аппарат в состояние подвижности»…
Главные положения доклада были немедленно подхвачены и поддержаны теми, кто танцевать не умел: Степой Морковкиным, Карпом Судаковым, Федей Стояновым… Они немедленно обвинили танцующих, и прежде всего Петю Столбова и Мишу Дайлера, в «танцевальном уклоне» и почти сознательном отвлечении пролетарской молодежи от главнейших задач момента… Крик у «халупы-малупы» стоял такой, что пришел Атарьянц, послушал, о чем кричат, так ничего не понял, сплюнул и сказал:
— Ва! Нэужели, кагда я был маладой, был такой же ишак? О чем кричите? Вот уж правду у нас гаварят, что лучше с умным камни таскать, чем с дураком пировать!.. Пачему плохо танцевать?! У нас на Кавказе гаварят, что ум бывает в голове, руках и ногах! Танцуй, пажалуйста! А нэ хатите — слушайте этого ишака!..
И ушел… А крик продолжался. Впрочем, докладчик, оказывается, вовсе не был узким теоретиком. Он обещал на следующий же день обучить пролетарскую молодежь пролетарским танцам.
На следующий день все с нетерпением ожидали прихода инструктора. Юра Кастрицын взгромоздился на скамейку в палисаднике и важно сказал:
— Как общественный заместитель инструктора по общественно-массовой работе предлагаю вам привести свой скелетно-мышечный аппарат в конституциональную готовность… Сейчас под идейным руководством Степана Тимофеевича Морковкина и при непосредственном участии Карпа Ершевича Судакова по-польски вы будете заряжаться бодростью духа…
Но тут все перестали слушать Юрин треп, потому что к «халупе-малупе» подошел сам инструктор. И не один. С ним был еще один человек, который нес в руке футляр невиданной формы с блестящими замками. Он осторожно раскрыл футляр и вынул невиданную, ослепительной красоты гармонь. У Романа, при всей его выдержке, механически открылся рот… Гармонист перекинул на плечо ремень и лениво пробежался по бесчисленному скоплению перламутровых кнопок. Певучий, многоголосый, отдаленно знакомый мотив выскользнул из глубины инструмента. Инструктор действовал загадочно. Он положил на скамейку кусок железа, затем достал из кармана два самых обыкновенных слесарных молотка. Даже самые иронически настроенные ребята затаив дыхание смотрели на проповедника пролетарских танцев.
А проповедник предложил всем танцующим, «не подразделяясь на полы», стать двумя шеренгами друг против друга. Ибо будет исполняться «танец машин». Инструктор долго и занудно объяснял, какие движения следует делать, чтобы было похоже на работу станка. Когда он будет стучать молотками, то все участники пролетарского танца должны стучать ладонями по ладоням товарища, стоящего напротив… После долгих объяснений гармонист заиграл «Мы кузнецы». Ребята стали изображать станки… Инструктор время от времени стучал молотками по куску железа, и все начинали с ожесточением хлопать по ладоням товарищей.
Юра Кастрицын первый вышел из шеренги и, отдуваясь, сел на скамейку. Сразу же рядом с ним сел Дайлер.
— Миша! — не глядя на Дайлера спросил Кастрицын. — Тебе нравится «не подразделяться на полы»? Насколько я понимаю, из твоих частых наездов в подшефную деревню, ты все же признаешь деление полов… В частности, в танцах. А я не хочу танцевать как машина! И пусть Степа меня изобличает в кошмарах оппортунизма и ревизионизма, но я люблю смотреть, как ты с Ксенькой откалываешь «цыганочку»… И чего ребята там мурыжатся?..
Но ребятам от «машинного» танца стало непроходимо скучно. На скамейку к Юре и Мише подсела Ксения Кузнецова и авторитетно подвела итог:
— Занудство!
И на этом, собственно, кончилась дискуссия о «танцевальном уклоне», и инструктор так же незаметно исчез, как и появился.
