Игорь Чесноков - Иду в неизвестность
Упряжка приближалась, как всем показалось, слишком медленно. Идут тяжело. Ни Линник, ни Пустошный не машут приветственно, как это обычно бывало при возвращении из походов.
Беда!
Встречавшие не выдержали, бросились, увязая в сугробе, навстречу.
Чёрные, измождённые, помороженные лица, замутнённые страданиями глаза Линника, Пустошного.
— Где начальник? — выкрикнул подбежавший вместе со всеми Кушаков.
Встал Линник, уронив руки, остановились собаки, виляя хвостами, обессиленно привалился к нарте Пустошный. Линник измученно поглядел на напряжённо ожидавших людей, с трудом разжал посиневшие губы, тихо сказал:
— Похоронили мы начальника. — И опустил голову.
Люди застыли в оцепенелом безмолвии. Лишь псы продолжали помахивать хвостами и нетерпеливо принюхивались в сторону близкой зимовки.
Кушаков хмуро, недоверчиво разглядывает матросов.
— Где же похоронен начальник? — каменно выдавливает он.
— На Рудольфа, — тихо отвечает Линник. — Вёрст пятнадцать не дошли до Теплица.
Он берёт вожака за ошейник, дёргает его, упряжка с готовностью трогается. Перед ней молча расступаются и затем идут позади понуро, с обнажёнными головами.
Как только матросы отогрелись, поели горячего бульона из дичи и немного отошли от усталости, в кают-компанию молчаливо стеклись все обитатели «Фоки». Начал рассказывать Линник. Пустошный изредка добавлял что-либо забытое товарищем либо уточнял. Оба выглядели больными и в высшей степени измождёнными, часто кашляли. Пустошный тяжело дышал.
Потом матросов попросили прочесть свои дневники. Ещё до выхода Седов рекомендовал обоим записывать ежедневные события похода. На столе установили рядом две зажжённые свечки из последних запасов.
Затаив дыхание, люди слушали.
Линник читал негромко, прерывисто, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Читать ему становилось с каждой страницей всё труднее, он часто спотыкался. Когда он добрался до момента падения Седова с нарты и вновь оторвался от чтения, переводя дух, Пинегин предложил свою помощь. Художник принял от Линника тетрадь в клеёнчатом чёрном переплёте и, внимательно вглядываясь в беглые карандашные строчки, стал читать:
— «…Лёжа на снегу в мешке, спросил: «Линник, почему нарта стоит на месте, а не двигается вперёд?» Тогда я сказал ему: «Вы с нарты упали». А на дворе с небольшой метели к вечеру началась настоящая вьюга. Тогда решено было движение прекратить и тут же разбить палатку, к которой подтащили мешок с начальником. Он с трудом влез в палатку, где сейчас же начали растирать его ноги спиртом. Сегодня начальник настолько слаб, что даже перестал записывать метеорологические наблюдения и также перестал вести свой дневник.
2 марта. Мороз до —41 градуса. Встали в 10 часов утра, хотя проснулись в 6 часов. На дворе снежная буря, двигаться вперёд невозможно. К тому же здоровье начальника почти безнадёжное. И одного часа за ночь не пришлось уснуть, так как начальник ежеминутно жалуется на ужасный холод в ногах и невозможность и тяжесть дыхания. Когда я сварил чай, то почти со слезами уговорил начальника выпить две чашки молочной муки «Нестле», это кроме компота, сваренного три дня тому назад. Начальник ничего не ест. После этой еды опять залезли в мешок, но не пришлось в нём пробыть одного часу, так как начальнику стало невыносимо тяжело дышать и холодно. Я скоро зажёг примус, а Пустошный пошёл засыпать палатку снегом, так как такой вьюги с — 35° до — 41° мороза ещё не было. Оставшись в палатке, я предложил начальнику чего-либо поесть и получил на всё отказ. Предложил, наконец, имеющуюся полукоробку осетрины или же коробку Вихоревых консервов, гороху, на что начальник изъявил желание. Тогда я велел Пустошному достать всё сказанное, а сам начал варить начальнику шоколад. Но Пустошный достал только осетрину, а гороху достать не мог, так как он работал при бешеной буре с —38° мороза, у него пошла кровь из носа и изо рта, после чего он залез в палатку отогреваться. Я же начал отогревать замёрзшую баночку осетрины, и когда еда была готова, то, не имея никакого понятия о болезни, а зная, что больным дают коньяк, я предложил начальнику рюмку коньяку для возбуждения аппетита. Когда начальник выпил, то тут же я испугался до невозможности, так как моментально начальнику стало плохо. К счастью, это скоро прошло. И тогда начальник изъявил желание съесть осетрины. Чайной ложкой я начал кормить начальника, и около половины полукоробки осетрины начальник съел. Затем выпил чашку шоколада и с трудом залез в спальный мешок. Вскоре из мешка начальник вылез и сел около горящего примуса, охая и тяжело дыша. Пульс, он говорит, уже несколько дней бьётся от 110 до 120 раз в минуту, и временами уже он теряет сознание.
Сегодня у меня начало зарождаться сомнение в успехе нашего предприятия.
А как сразу всё хорошо было. 35-градусные морозы для нас были ничто, так как все мы трое во главе с начальником лично сознавали великое значение путешествия к полюсу и также все трое и мысли не допускали, что в выносливости против бывших до нас путешественников в полярных странах мы окажемся слабее. Проклятая же болезнь может изменить всё дело.
Со 2 на 3 марта всю ночь о сне никто и не думал, так как ежеминутно начальник терял сознание. Всё время горит примус, и мы растираем спиртом ноги и грудь начальника, но облегчения никакого не получается, и, видимо, болезнь принимает опасный оборот. Боюсь, чтобы всё не окончилось печально.
Бешеная вьюга и мороз не уменьшаются, что приносит особенные страдания и без того больному начальнику. Примус горит без остановки, сжигая до 10 фунтов керосина в сутки, и перерыв горения делается только при наливании керосина. Сейчас начали третий, и последний, иуд керосина, надеясь всё пополнить на зимовке герцога Абруццкого. И не дай бог, если там не окажется горючего материала, тогда нам не только не будет топлива к полюсу, а самое для нас страшное — это то, что нечем будет поддерживать температуру для лечения больного начальника.
Я уже второй день пишу дневник над горящим примусом, улавливая те минуты, когда начальник успокоится и вздремнёт у меня на коленях. Что будет дальше, не знаю, а в настоящую минуту всё дело очень и очень плохо. Пустошный тоже стал жаловаться на тяжесть дыхания и теперь сидит и стонет. Буря на дворе не перестаёт. И несчастные собаки мечутся из стороны в сторону, ища спасения от холода.
4 марта. Вьюга не перестаёт. Пустошный вылез из палатки кормить собак, и оказывается, что две уже замёрзли. И ещё некоторых ждёт такая же участь, так как отогревать их в палатке теперь невозможно ввиду безнадёжного состояния здоровья начальника.
Ночь прошла в таком же беспокойстве.
5 марта. Всё время держу на руках голову начальника, который ежеминутно теряет сознание. Лицо же начальника полумёртвое.
В 12 часов дня по желанию начальника сварили бульон Скорикова, но только лишь бульон был готов, о еде никто и не подумал, так как начальнику подходит конец. Пустошный, стоя на коленях, держит примус над грудью начальника, а я поддерживаю на руках голову. К великому нашему горю, это продолжалось недолго. И в 2 часа 40 минут дня начальник последний раз сказал: «Боже мой, боже мой, Линник, поддержи». Голова, находившаяся у меня на руках, склонилась. Страх и жалость, в эту минуту овладевшие мною, никогда в жизни не изгладятся в моей памяти. Жалея в душе близкого человека, второго отца, начальника, минут пятнадцать я и Пустошный молча глядели друг на друга. Затем я снял шапку, перекрестился и, вынув чистый платок, закрыл глаза своего начальника.
Раз в жизни своей в ту минуту я не знал, что предпринять и даже чувствовать, но начал дрожать от необъяснимого страха. Отчаиваться было безумно и. когда жуткость первого впечатления понемногу начала отходить, я велел Пустошному достать для нас обоих меховые костюмы и сейчас же потушить примус, так как керосин у нас на исходе.
Ввиду этого решаю идти в Теплиц-бай, к месту зимовки итальянской экспедиции герцога Абруццкого, для того чтобы просушить всё и подправить собак. И обязательно взять керосина или чего-нибудь горючего, чтобы идти обратно. Провизия же, хотя и дорогая, но будет оставлена в Теплиц-бае, чтобы скорее нам двигаться обратно. Тело же уже бывшего нашего начальника обоюдно решаем везти на судно.
6 марта. Мороз до —35°. Всю ночь, одевшись в меховую одежду, прижавшись друг к другу, продрожали над телом своего начальника, так как уснуть сколько-нибудь не давал мороз, а в спальном мешке тело начальника.
В 6 часов утра попили чай, и тут же я решил действовать так, как позволяют обстоятельства. У Пустошного сильный кашель, что также в Теплиц-бае задержит лишних два или три дня. Тело же своего начальника изо всех сил стараемся доставить на судно, так как дорог он был всем нам одинаково.
Во время питья чая я заплакал, взглянув на рядом лежащего своего начальника, но уже не отдающего распоряжения, а мёртвого. И тут же мысленно я с горечью упрекал Кушакова, как доктора нашей экспедиции, который изо всех сил старался остаться за начальника, а ничуть не думал о снабжении полюсной партии предметами лечения, так как из медикаментов нам Кушаковым дано лишь следующее:
