Сатьяпракаш Агарвал - Робинзоны из Бомбея
Прити встрепенулась, приподнялась на локте и жалко улыбнулась мужу.
— Тихо, уродинка, молчи! — попыталась она зажать рот дочери.
Но разве можно унять ревущего ребенка?
Послышались глухие удары по постели; это, конечно, Тукуна. Взбешенный обвинением сестры, он колотил кулаками по подушке, демонстрируя тем самым свой боевой пыл. Судамо подозревал, что за этим последуют непосредственные военные действия. Так оно и случилось: Тукуна превратил свои подушки в баллистические снаряды.
— Что за наказание такое, ни минуты не дадут поспать спокойно! Хоть умирай! — в сердцах воскликнула Прити, щедро награждая детей шлепками. Потом, схватив сына за ухо, она спросила: — Ты зачем лягнул Мими?
— А чего она сама протянула ко мне руку? — визгливо ответил вопросом на вопрос Тукуна.
— Как вам не стыдно! Вы оба хорошие задиры… Ну, а ты, Тукуна, вообще негодный мальчишка — без конца ссоришься с сестрой. Ведь она же меньше тебя!
Слова эти — своеобразная характеристика Тукуны — так часто повторялись, что он уже не обращал на них ни малейшего внимания.
Вот и сейчас: вместо того чтобы устыдиться, он со злостью замолотил кулаками по спине сестры. Дать сдачи ему Мими не могла, и тогда с досады она вцепилась зубами в руку матери — та вскрикнула от боли.
Надо сказать, что Тукуна испытывал неприязнь к Мими еще до ее рождения. В то время он, правда, не умел говорить, и точившая его ревность проявилась весьма странным образом: мальчик стал до крайности упрям, раздражителен и ни за что не желал сходить с рук матери. Когда появилась на свет Мими, Тукуна молча подошел к дверям комнаты, где лежала Прити, бросил на новорожденную сердитый взгляд, так же молча отошел от порога и забился в угол. Когда ему случалось видеть, как Прити кормит девочку, он всякий раз норовил столкнуть ее с рук матери, а застав Мими одну, обязательно щипал ее, колотил и убегал прочь. Жестокость Тукуны доставляла отцу глубокие страдания.
— Это же брат и сестра, они родились один за другим, — заметила Прити. — Такие дети всегда ссорятся.
Она уложила их подальше друг от друга, а сама легла на спине посредине, чтобы ублаготворить обоих, и начала рассказывать про тигра.
— Ты, Мими, никогда не видела такого тигра! У него большие-пребольшие уши, большие-пребольшие зубы, большие-пребольшие ноги, большие-пребольшие руки.
— Разве у тигров бывают руки? Вот и неправда! За это бог тебя накажет! — закричал Тукуна, вспомнив слова матери о том, что бог наказывает за ложь.
— Конечно, не бывают, я просто оговорилась.
Но Мими не согласилась с этим.
— Нет, бывают, бывают! Правда, да? А то чем же они будут рис есть?
— Вот тигр пришел и говорит, — продолжала Прити, не ответив Мими на ее вопрос, — «хау-мау-кхау, человечиной пахнет. А ну, кто здесь плачет?» — «Нет, нет, — отвечаю я ему, — Мими не плачет, уходи скорей, уходи отсюда». «Хорошо, говорит, уйду, но если она будет плакать, я заберу ее».
Способность тигра говорить человеческим голосом у Тукуны возражений не вызвала. Он, как и Мими, слушал рассказ матери, широко раскрыв глаза.
— Ма, — вдруг воскликнул Тукуна, — раз Мими грызет мой мел и грифельную доску, пусть тигр и забирает ее!
Мальчик не солгал. В свое время Мими, после некоторых исследований, пришла к глубокому убеждению, что грызть мел и грифельную доску куда приятнее, нежели использовать эти предметы для письма или рисования. Но как бы то ни было, в этот момент она не пожелала согласиться с братом и возразила, прижавшись на всякий случай потеснее к матери:
— Пусть тигр Куну забирает!
Прити оказалась меж двух лагерей, ведущих словесную перепалку.
— Пусть тебя!
— Нет, тебя!
Враждующие стороны схватились врукопашную, сражаясь на груди Прити. Та водворила их на прежние места и села.
— Если вы будете так безобразничать, я уйду из дому. Пусть тигр заберет меня. Меня!
— Я угощу его рисом, и он тебя не тронет, — успокоила Мими.
— А я, — заявил Тукуна, — застрелю его из своего ружья!
Прити встала с постели, собираясь подойти к двери, но Мими и Тукуна вцепились в мать с двух сторон. Она оттолкнула их и скрылась за порогом. Шаги ее замерли где-то на улице.
Брат с сестрой остолбенели. Они не могли произнести ни слова и лишь со слезами на глазах смотрели друг на друга.
Наступила тишина. Судамо-бабу воспользовался благоприятной возможностью и вернулся было к прерванному занятию. Как раз в это время в его романе развертывалась одна исключительно сложная коллизия. Некая страна Лучезария научилась добывать из эфира и хранить импульсы духовной энергии. Лучезария собрала всю духовную энергию, которая вырабатывалась на ее территории в течение многих веков и поколений, что позволило ей подняться до положения духовного наставника всего мира. Теперь Лучезария посылала накопленные импульсы в другие страны…
Но тут Судамо-бабу вздрогнул от душераздирающего крика: «Маа-ма!» Это Мими и Тукуна заливались в один голос Судамо-бабу с тихой яростью отшвырнул перо. «О господи, — восклицал он про себя, — разве в этом доме станешь писателем? Если б жена вдохновляла хоть немного — так нет, от нее одни сплошные помехи!.. Столько было связано надежд с браком по любви, но жена оказалась слишком прозаической натурой. Вечно она занята хозяйством и детьми. Нет, в такой обстановке писать невозможно. Да еще эти дети… О господи!»
Между тем Мими и Тукуна не замолкали. Они орали как оглашенные.
— Куда ты пропала? — истерически окликнул жену Судамо-бабу. — Не слышишь, что здесь творится?
— Что я должна делать? — улыбнулась Прити, выходя из темного угла.
— Если хочешь прославиться как жена знаменитого писателя, угомони их хоть немного. Ну, пожалуйста!
И Судамо-бабу молитвенно сложил руки. Прити усмехнулась, подошла к постели, прижала детей к груди и запела:
— Куда же уйти я смогу от вас, родные Мими и Куна?
Я жить должна, ради вас должна, родные Мими и Куна…
— Сделай одолжение, перестань петь свои стихи, — раздраженно-вежливо буркнул Судамо-бабу.
— Никто не смеет прервать этот стих, родные Мими и Куна… — продолжала петь Прити, не обращая внимания на просьбу мужа.
— О господи! — вскипел Судамо-бабу. — Я не могу больше оставаться в этом доме!
Он вскочил, опрокинул с грохотом стул и шагнул к двери.
— Куда ты пойдешь и как бросишь детей,
Бесценный мой господин?..
— Как, как ты сказала? — в изумлении остановился Судамо-бабу.
Он во все глаза смотрел на жену и без конца повторял про себя неожиданное обращение.
— Куда б ни пошел — вернешься в свой дом,
Бесценный мой господин.
И будешь ты пленником нашим навек,
Бесценный мой господин.
Тут Судамо-бабу взорвался:
— Пленником?! Ну погоди, увидишь, какой я пленник!
Он поднял стул и сел на нем в вызывающей позе. Прити метнула на мужа насмешливый взгляд и легла, обнимая детей.
— Ма, расскажи про красивый дом, — попросила Мими.
Вместо рассказа Прити снова запела:
— Свети сильнее, ясный месяц мой,
Мими пойдет невестой в дом чужой.
Но кто же будет провожать ее?..
— А правда, Мими, кто тебя проводит в дом мужа?
— Тукуна, — не задумываясь ответила Мими.
— Вот еще! — выпалил Тукуна и даже присел от возмущения. — Я ни за что не стану провожать ее!
— Ма, мама, пусть он проводит меня, ну вели ему!
Прити растроганно поцеловала дочь и поспешила успокоить ее:
— Он проводит, конечно, проводит. Кто же еще?..
— Нет, — упрямо замотал головой Тукуна, — я ни за что не пойду провожать Мими.
Тукуна ударил сестру кулаком по спине.
— Все равно пойдешь, все равно! — заливаясь слезами, твердила Мими.
Прислушиваясь к этому неожиданному спору сына с дочерью, Судамо-бабу встал из-за стола и подошел к кровати. Ему захотелось провести один любопытный эксперимент. Когда дети решили, что тигр унес мать, их отчаянию не было предела. Интересно, как они будут реагировать, если тем же самым припугнет их отец?
— Предупреждаю, — сказал он, привлекая к себе Мими и Тукуну, — если вы будете безобразничать, я уйду из дому… и меня заберет тигр… Вам не жалко?
Мими и Тукуна уставились на мать и молчали.
— Что же вы не отвечаете? Не жалко? — допытывался Судамо-бабу. — Вот я ухожу…
Прити тихо улыбалась.
— Не жалко? — последовал все тот же горестный вопрос, Мими отмалчивалась, а Тукуна наконец разомкнул губы и ответил:
— Нет.
— Вот она, судьба отцовская! — сокрушенно вздохнул Судамо-бабу. — Надрывайся ради них, а на старости лет тебя же прогонит родной сын. Все мираж, все обман!
