Мариэтта Чудакова - Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет
Потому что смысл именно своей жизни – на что, если повезет, ее действительно стоило бы потратить, – он к этому времени уже примерно понимал.
Но ведь он понимал и другое – кто-то должен делать и это!.. Под лежачий камень вода не течет. Не протестовать – нельзя.
Выбор делался между отчаянно-рискованным действием и уверенной нацеленностью на то, что твои силы пригодятся твоей стране в гораздо большем объеме.
А что, если такая ситуация – когда ты можешь пригодиться в другом качестве, гораздо более эффективно, – и вовсе не возникнет? Ведь брежневский застой крепчал – и сковывал страну все больше.
Так что выбор этот был очень и очень трудным. Ведь Егор не хотел показаться малодушным прежде всего себе самому. Значит, надо решать свою судьбу так, чтобы не презирать самого себя.
9. Зачем человеку дана юность?
…Нет-нет, не затем, о чем вы сейчас подумали.
Не для поглощения бесчисленных банок пива. И даже не для сидения до семи утра в интернете.
Не мог таким быть Замысел. Слишком уж глупо.
И даже не для еженощных дискотек, нет. Они все-таки вторые в очереди.
В самую первую очередь юность дается человеку для того, чтобы ежедневно умнеть. Юность – очень важное в этом смысле время. Другого времени для такого дела уже никогда не будет.
Напомню последние строки таблицы разных возрастов, предложенной психологами:
…От 12-ти до 21—22-х лет – занимается самовоспитанием.
То есть – умнеет и умнеет. Если, конечно, поставил себе эту цель.
Иначе выйдешь в зрелость, уже до отказа забитую работой, заботами семейной жизни, с недодуманными мыслями.
И очень скоро набор примитивных, незрелых суждений, которые – увы! – уже некогда всерьез пересмотреть, станет видимостью твоего мировоззрения. То есть окажется, что серьезные взгляды на важные предметы не сложились – так, что-то приблизительное…
И умные люди будут переглядываться между собой спустя десять-пятнадцать минут общего разговора на серьезные темы. Будут украдкой, за твоей спиной пожимать плечами, давая друг другу понять, что вот – уже и не о чем говорить с бывшим одноклассником.
И, покинув твой дом после оживленного застолья, обменяются, прощаясь, парой реплик:
– Да… А ведь был совсем не дурак…
– Примитивно, примитивно рассуждает. И не скажешь, что был гордостью школы…
И все реже и реже будут встречаться с тобой самые яркие из одноклассников. И все больше и больше в твоих застольях будет тех, с которыми не о чем говорить, но можно много пить. И дружно ругать «дерьмократов» и «либерастов»…
Вообще же в студенческие годы Егора Гайдара (1972–1977) – многое в его стране мало-помалу превращалось в видимость деятельности.
В ходу была позднесоветская пословица: «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят».
«Мы» – это, так сказать, весь народ. «Они» – это власть. Безработицы нет. Она – страшный сон советской власти: все, что угодно, только не она, поскольку безработица – это примета «загнивающего» капиталистического общества.
Поэтому пьяница, выгнанный с одного завода, всегда будет принят на другой – и там тоже будет делать вид, что работает.
Безработицы нет – потому что работу, которую мог бы делать один и получать хорошие деньги, раскладывают на десятерых – и так же делят деньги. Каждому достается не намного больше прожиточного минимума. Так что вполне можно сказать: власть делает вид что нам платит.
Женщины прибегают на работу в бесчисленные советские конторы, бросают сумку на стул около своего стола («Я – здесь!») и отбывают в поход по магазинам – до обеда. Потому что, не обежав с десяток магазинов, нужную вещь не купить. Да и то – если повезет.
Точно так же ведет себя – укрывшись от глаз «народа» – и само начальство.
На излете застоя советская жизнь текла очень неравномерными потоками: мощь системы выдохлась, поскольку ничем давно уже не вдохновлялась. Потому что задача самосохранения власти – хоть и насущная для самой власти, но уж очень какая-то не пафосная.
Получалось так: там, где попадалось несколько приличных людей в руководстве – там удавалось создать нужную атмосферу. Где нет – нет.
Еще было важно – кто именно в ЦК надзирал за данным заведением. Так, экономический факультет МГУ считался идеологическим. Проходил по ведомству самого жесткого и узкого советского идеолога, несгибаемого догматика – Михаила Суслова. Это он сказал писателю-фронтовику Василию Гроссману, у которого в 1962 году КГБ провел обыск и забрал все машинописные экземпляры, рукописи и даже черновики романа «Жизнь и судьба», что его роман может быть напечатан в нашей стране не раньше, чем через 200 лет.
Ошибся на 175 лет.
.. Это увлекательное занятие – следить, как интенсивно умнеет человек: сначала – подросток, потом – юноша.
Следим же мы с удовольствием, как распускается цветок на нашем подоконнике – побег, потом крохотный бутон, потом он набухает, потом появляется верхний краешек розового или лилового лепестка… Главное здесь – неостановимостъ процесса. Рост – это ведь одно из самых привлекательных явлений.
«Постепенно к чувству удовлетворенности от прибывающих знаний, – вспоминал Гайдар юные годы, – примешивается сложное чувство осознания прежних, казалось бы, прочно устоявшихся убеждений, по швам трещит каркас сформировавшегося юношеского мировоззрения. Именно в это время выявляется несовершенство всей конструкции “Капитала”…» (Е. Гайдар, 1996).
…Многие ли способны так безжалостно отнестись к своему собственному, с усилиями сформированному мировоззрению – ради поисков истины?.. Сколько молодых людей «зависают», как говорится, над собственными обрывочными, недодуманными мыслями? Не стремятся проверить их новыми фактами и не стесняются повторять и повторять давно запавшие в их голову мысли вслух и тогда, когда в устах взрослого мужчины они звучат уже просто как детский лепет?..
Повторю простую мысль – юность тоже дается человеку не зря.
Не для того, чтобы его ум проспал эти драгоценные годы! Нет – непременно нужно выйти из юности умнее, чем ты в нее вошел.
…У студента Егора Гайдара начинает вызывать сомнения то, что недавно – в Югославии – казалось удачным выходом из стольких явных несообразностей советской системы – рыночный социализм: «Когда начинаешь детально разбираться во внутренних несущих конструкциях рыночного социализма, понимаешь – работать все это по-настоящему эффективно не может».
В чем же загвоздка? Да вот к примеру: «Как заставить предприятия, работающие в условиях рабочего самоуправления, создавать новые рабочие места?» (Е. Гайдар, 1996).
И правда – зачем рабочим, «самоуправляющим» заводом, на котором они работают, расширять производство, нанимать новых рабочих?.. Они невольно видят в них конкурентов – претендентов на их собственные места. Их более или менее все устраивает на своем заводе.
И напрасно! Двигаться нужно всегда.
10. Материал для размышлений и их результат. Прозрение
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
В первые студенческие годы Егора Гайдара далеко от Москвы завершалась трагедия человека, опередившего время, – Ивана Худенко. Того, кто, как впоследствии Гайдар, мечтал обновить экономику страны – но на опыте одного хозяйства.
Посмотрев документальный фильм об этом человеке, снятый в 1969 году, много лет спустя, два журналиста (В. Белкин и В. Переведенцев) писали:
«Мы увидели на экране два хозяйства, два полярно противоположных подхода к крестьянскому труду. Одно расположилось на земле Украины. И людей здесь много, и техники, и вполне налажен быт. Но отчего такие равнодушные лица, вялые взгляды? Чуть ли не к каждому трактористу приставлен контролер, дотошно проверяют учетчики глубину вспашки, количество обработанных гектаров. Механизатор смотрит на кропотливую их работу отстраненно, безучастно. Не хозяин он, а поденщик. Но вот на экране возникли сцены жизни другого совхоза – в Акчи. Голая, в те годы еще плохо обжитая казахстанская степь (напомню – и Украина, и Казахстан были тогда частью СССР. – М. Ч.). Но какие живые лица у механизаторов! Они с удовольствием и работают, и спорят, обсуждая дела на завтра. У них подряд, самоуправление. В конце шестидесятых! Тучный человек в клетчатой рубахе – Иван Никифорович Худенко – что-то рассказывает, энергично жестикулируя, улыбается… Мог ли тогда Иван Никифорович предположить, что его родное детище, эксперимент в Акчи, грубо растопчут, а сам он умрет, отбывая наказание, определенное ему судом?
