Александр Кононов - На Двине-Даугаве
— Она про тебя спрашивала.
— Что ж она спрашивала?
Но в это время — после звонка, который собеседники пропустили мимо ушей — на пороге показался историк, еще мало знакомый им молодой учитель, недавно приехавший из Петербурга.
У него было надменное горбоносое лицо и щегольские черные баки, похожие на ленточки, приклеенные к щекам.
Ученики еще не пригляделись как следует к Ургапову — так звали молодого учителя — и пока что не делали ему никаких неприятностей, терпеливо сносили его преувеличенную строгость на уроках; пока неизвестно было, что это за человек, — может, и хороший.
— Что ж она спрашивала про меня? — шепнул Гриша, когда все сели после прихода учителя.
— Шумов Григорий, встаньте! — сказал в нос Ургапов, у которого был острый слух и отличная память на имена и фамилии.
Шумов встал, возмущенный. За что?
Класс молча выжидал, как будет вести себя учитель дальше.
Должен был, значит, выждать и Гриша.
И он стал как полагается — ровно, руки по швам. Но лицо у него было оскорбленное.
Ургапов посмотрел на это оскорбленное лицо долгим взглядом и велел:
— Сядьте!
Класс еле слышно зашелестел: все разом вздохнули. Что ж, зла от нового учителя пока что не видно. Встать столбом на две секунды за болтовню на уроке — это наказание подходящее. Настораживало первоклассников только чрезмерно вежливое обращение Ургапова с ними: что за этим кроется? Насмешка? До сих пор полагалось говорить ученикам «вы» не раньше четвертого класса.
Первоклассники не подозревали, что с такой же настороженностью ждал и от них чего-то сам Ургапов, вчерашний студент, сегодняшний педагог. Как бы не уронить в глазах учащихся свой авторитет — вот о чем напряженно думал молодой историк на каждом уроке.
Это по-своему отразилось потом в его жизни, а в Гришиной жизни послужило причиной того, что он так и не узнал, о чем спрашивала Нина Таланова.
После урока Дерябин говорить об этом уже не захотел. Сказал только:
— Ты хмыкал и молчал. Теперь я буду хмыкать и молчать.
— Хмыкай, если охота! — рассердился Гриша.
Однако пошел за Петром в гимнастический зал и глядел там, как тот с нарочитым усердием скакал через «кобылу».
Когда Дерябин выбился из сил и остановился передохнуть, Гриша спросил:
— Ну?
— Баранку гну!
— Как ты с ней познакомился?
— Спросил: «Девочка, ты тутошняя?» Она говорит: «Тутошняя». — «Я тоже тутошний, давай вместе кататься». Вот и все.
Ну разве Гриша мог бы заговорить на катке, среди многолюдья, с такой находчивостью и развязной смелостью? Да никогда!
Это было так ясно, что он больше в тот день не расспрашивал Дерябина ни о чем.
39
Какими пустяками показались все эти разговоры с Дерябиным, с Никаноркиным по сравнению со встречей, которая случилась в Гришиной жизни в том же году, поближе к весне!
Среди бела дня неподалеку от квартиры Редалей Гриша увидел Сметкова, того самого, что три дня пробыл в «Затишье», скрываясь в избе Шумовых.
Петр Васильевич шел не торопясь, зорко поглядывая по сторонам. Одет он был в короткое полупальто с барашковым воротником; плюшевая щегольская шляпа сидела на его голове плотно, надвинутая на самые брови.
Все равно, и шляпа не помешала — Гриша сразу его узнал.
— Петр Васильевич! — закричал он обрадованно.
Сметков, не останавливаясь, быстро метнул взглядом в сторону Гриши и проговорил спокойно:
— Ошибка, молодой человек.
— Да помните же, вы были у нас… Три дня пробыли… Вы Сметков!
Взгляд у Петра Васильевича стал настороженным, жестким. Этим взглядом он точно отодвинул Гришу с дороги, которую тот загородил.
— Говорю: ошибка. Я не Сметков.
Гриша оторопел и шагнул в сторону. И долго потом глядел вслед ушедшему… А может быть, и в самом деле это был не Сметков?
Через несколько дней у Оттомара Редаля снова собрались друзья. Двое из них были Грише незнакомы.
Гришу с Яном на этот раз почему-то долго не отсылали из комнаты.
Собравшиеся говорили вполголоса, и всё — о вещах обыкновенных, посторонних… Словно ждали чего-то.
Вдруг, не стучась, в комнату вошел тот, кого Гриша принял за Сметкова.
Он снял шляпу и тряхнул длинными, зачесанными назад волосами. Они мало походили на ту жесткую щетину, что торчала на стриженой голове Сметкова полтора года назад.
— Вот и Кудинов! — приветливо воскликнул Редаль. — Теперь все в сборе.
Гриша с Яном, не дожидаясь, когда им велят, оделись и пошли к воротам — сторожить.
— А ты знаешь этого… Кудинова? — спросил Гриша Яна.
— Нет, не знаю. Слыхал только от дяди, что он из Риги приехал. И скоро опять уедет.
Гриша не стал больше расспрашивать, пошел в свой, уже обычный для него, обход — кругом дома. Ходил и думал про Кудинова-Сметкова.
Говорят, и Иван-солдат живет теперь под другой фамилией: ему Кейнин выправил новый паспорт на том бланке, что принес в лес Шпаковский…
Да и сам Кейнин теперь уже не Кейнин.
Это понятно: революционеры скрываются от своих врагов. Потому и вид у них самый обыкновенный, чтоб никто не догадался, кто они такие.
Посмотришь на Кудинова, на Редаля, на Никонова — и никак не подумаешь, что они революционеры.
Революционеры! Холодок восторга пробежал по Гришиной спине. Он охраняет их!
Григорий Шумов с Яном Редалем не пропустят врагов.
Он так увлекся этими мыслями, что забыл сменить продрогшего у ворот Яна, — все шагал и шагал вокруг дома без конца.
А «пирушка» у Оттомара Редаля затянулась надолго.
Когда открылась наконец форточка и в сумрак полился лихой перезвон гитары, мальчики бегом кинулись домой.
Опять бутылки стояли на столе; за столом, облокотясь, сидел Кудинов, длинная прядь волос упала ему на крутой лоб: совсем не похож на Сметкова!
Никонов, сидя у окна, бренчал на гитаре.
Двое гостей уже одевались.
— Застыли, ребятки? — спросил Кудинов и улыбнулся чуть усталой улыбкой, сразу осветившей его смуглое лицо.
— Ничуть! — ответил Гриша, отстегивая закоченевшими пальцами пуговицы пальто.
Кудинов поднялся из-за стола:
— Ну, простимся, товарищи. Завтра я исчезаю. Помните: с доставкой литературы становится все трудней. А надо, чтобы на каждом предприятии рабочие знали, как оценивает обстановку наш комитет.
Он каждому пожал руку. Как обычно, все начали расходиться по одиночке, по двое.
Пришел черед и Кудинова.
Надев свое полупальто, надвинув на глаза шляпу, он вдруг взял Гришу за плечо:
— Как живет Иван Иванович?
— Ничего, — сдержанно ответил Гриша.
— Все там же работает?
— Нет. Он теперь в имении Шадурских. Главным садовником.
— Ага. Знаю я эти места. Еще не снес Шадурский еврейского местечка с лица земли?
— Нет еще.
Кудинов-Сметков повернулся к Оттомару:
— Вот тебе, Редаль, живой пример того, о чем мы толковали: людей с малыми детьми хотят согнать с земли потому только, что из окон современного рабовладельца вид получился не очень веселый.
Петр Васильевич не спеша попрощался, пожал руку Редалю и Шумову и ушел — неторопливый, может быть даже слишком медлительный с виду человек.
На другой день чуть было не схватили приехавшего из Риги разъездного агента большевистской партии Сметкова-Кудинова, за которым давно охотилось жандармское управление.
Жандармы ворвались в номер одноэтажной захолустной гостиницы, где остановился по приезде Кудинов.
Сметков-Кудинов, улыбаясь, неторопливо пошел им навстречу, ударил одного из жандармов ногой в живот, с размаху выбил оконную раму и без шапки выскочил на улицу.
Там он снял с первого попавшегося прохожего фетровую шляпу, надел на себя, сказал зловеще:
— Тихо! — и быстро повернул за угол.
Прохожий со страхом и недоумением остановился посреди улицы, потом, очнувшись, побежал было следом, но тут на него неожиданно сзади навалилась гремящая шпорами груда тел. Двое дюжих жандармов схватили его за локти.
— Врешь, не уйдешь! — хрипел усатый вахмистр.
— Пшепрашем![2] Я сошел с ума или вы сошли с ума?
— Поговори, поговори еще!
— Моя шляпа! Он унес мою шляпу!
— Не тот, — сказал один из жандармов. — Тот был без бороды.
Вахмистр потеребил человека без шляпы за бороду — нет, не привязанная — и спросил грозно:
— Кто такой?
— Частный поверенный Грабчинский. А лайдак, что сорвал с меня шляпу, побежал вон туда.
Жандармы и вместе с ними пан Грабчинский кинулись в проулок.
Но Сметкова-Кудинова там уже не было.
40
Каких только встреч не бывает на свете!
Пришлось встретиться и большевику Оттомару Редалю с черносотенцем Саношко.
Весной Гриша заболел, простудился. Сам-то он и не посмотрел бы на это — подумаешь, беда какая, охрип немножко, — но дядя От потрогал его горячий лоб и строго велел сидеть дома. А сам зашел в обеденный перерыв с завода в училище: надо, чтобы причину, по которой Григорий Шумов пропустил занятия, сочли уважительной.
